На малой родине

Максим Фадеев медленным шагом, с остановками, поднимался в гору. Дорога, с одной стороны, была знакомая, а с другой – поражала его какой-то таинственной новизной. Все вроде бы так, как и было сорок лет назад, когда он в последний раз шел по ней, и все не так. Хотя она, дорога, была на том же месте и также петляла по гривам, но за каждым ее поворотом появлялись новые, не знакомые для Максимовых глаз детали. Одна из этих деталей была ему очень не по душе. Эту неприятность вызвал забор, установленный новыми хозяевами земли, огораживающий их владения и перекрывающий единственную дорогу, ведущую в горы, которой пользовались еще его предки и предки их предков. Далее его взгляду предстали изменения, незаметные для глаз постоянного жителя этих мест. Вот вешние и дождевые воды промыли на дороге глубокую канаву, которой раньше не было, вот в небольшой лощинке образовался целый лесной островок, причем его деревьям по возрасту уже лет тридцать, вот на месте бывшего поля, на котором после уборки урожая он не один год стрелял куропаток, шумит лес, а вот то место, где он любил собирать грузди, росшие по краям вившихся по березняку тропинок, натоптанных деревенским стадом, он вообще никак не мог узнать. Его просто не было. Либо деревья погибли сами, либо были кем-то вырублены.

Идти после весенней распутицы тяжело, почва еще недостаточно просохла, да, и честно говоря, непривычно. Давно он не был в горах. Солнце уже перевалило за точку зенита, и надо было поторапливаться, но как не остановиться, не оглянуться назад, туда, откуда пришел, где далеко в долине раскинулось до боли родное село. Отсюда оно казалось таким же, как и много лет назад, практически не изменившимся. Но это только отсюда. Когда же идешь по его улицам, то кажется, что попал в незнакомое место. Многие дома, очертания которых еще сохранились в его памяти, канули в прошлое. На их месте стоят новые особняки, незнакомые и непривычно большие.

Наконец Максим поднялся на вершину хребта, осталось пройти немного по извилистой лесной дорожке, ведущей на сенокосные участки, и чуть-чуть вернуться назад вниз, уже по бездорожью, и он окажется на опушке небольшого лесного массива, тянувшегося по северной стороне крутого, но короткого отрога.

Когда-то, много лет назад, еще школьником нашел он здесь косачиный ток. Ток в горах найти было непросто. Горное эхо многократно приумножало весеннюю песнь тетеревов, и казалось, что их залихватское бормотание, похожее на журчание ручья, доносится со всех сторон. Этот эффект усиливало токование косачей-одиночек, то ли успевших найти уже себе пару, то ли не решавшихся ввязаться в общую драку и токовавших на соседних сопках.

Остался ли этот ток или перестал существовать, Максим не знал, да и не хотел знать. «Если остался, – думал он, – то встреча будет вдвойне приятна. Если не остался, то пройтись по милым и памятным детству местам и провести короткую весеннюю ночь у охотничьего костра одному, получив при этом ту остроту ощущений, которая бывает у городских людей при редких ночевках на природе, тоже хоть небольшое, но приключение».

Соорудив наскоро шалаш из березовых веток на западной окраине опушки, проходившей по верховью склона, и закрыв его сухой прошлогодней травой, Максим пошел выбирать место ночлега. Костер и место ночевки пришлось устраивать в неглубоком логу, там, где откуда-то из-под скал бил родник и начинал свой путь ручей под названием Малая Поперечка. Место было неудобное, но наличие воды было определяющим в его выборе.

Солнце село за гору, и в логу наступили сумерки, хотя там внизу, в поселке, и на сопках противоположной стороны долины, в которой он расположен, был еще день. Обустроив себе место ночлега, Максим распечатал банку тушенки, сварил в котелке ужин. Стемнело. Полюбовавшись далекими мерцающими огнями поселка, он решил немного вздремнуть. Сон от накопившейся усталости наступил быстро, однако быстро и прошел. Холод заставил его проснуться. Угли на месте костра еще шаяли, и Максим, подбросив заранее приготовленного хвороста, заварил себе чай. Попивая чай и смотря, словно на экране телевизора, на далекие огни, задумался. Задумался о природе горного края, об окружавшей его ночи, которая охватила своими холодными объятиями, о ночном воздухе, пропитанном знакомыми еще с детства просыпающимися вместе с весной запахами, о людях, веками населявших эти места, об их судьбах и характерах.

«Правильно кто-то сказал, что прост сельский человек, – думал он. – Многолетние потрясения различных реформ закалили его и научили противостоять и природным катаклизмам, от которых он зависим, как никто другой, и натиску чиновников. Однако порой, переехав в город, сельский житель незримо меняется. Что его заставляет вопреки своему желанию становиться другим? Что влияет на приобретение несвойственных черт характера? Отсутствие возможности широкого общения, характерное для горожанина, различия в уровне образования, культуры или различия материального плана? Наверное, все вместе. И вот этот человек, ранее успешно противостоящий произволу и стихии, приобретая эти новые черты, становится беспомощным, теряет свою былую чистоту помыслов и индивидуальность. А жалко».

Запахло паленым. Это искорка от костра попала на постеленную фуфайку. Максим нашел прогар, затушил шаявшую уже вату подклада. Подбросил, не вставая, в костер оставшиеся ветки. Пригрело. Встал, размялся, сходил к роднику набрал воды. Поставил еще чаю. Снова прилег у костра. Тепло огня пригревало, но в душе чувствовался какой-то дискомфорт, какая-то тревога. Он снова встал, отошел от огня и опять устремил свой взгляд туда, где не переставая всю ночь мерцали огни.

«Родина! Малая Родина! Как давно я не был здесь и как давно стремился попасть, – думал он. – Малая-то она малая, но, поверьте, дороже большой. Этого размытого и не укладывающегося в воображении слова, которое при его упоминании ассоциируется в твоем мозгу лишь с контурами карты. Сегодня она, эта карта, может быть одна, завтра же какие-нибудь ловкачи найдут юридическую лазейку, и она будет выглядеть иначе. То же самое в конечном счете происходит с годами и с малой Родиной. Меняются пейзажи, разрушаются деревни и поселки, возникают новые города и села. Разница в том, что когда ты узнаёшь об этом, то в твоем воображении возникают не контуры территории, означающие слово «Родина», а судьбы людей, которых ты знал лично, о которых был наслышан или видел результаты их труда, их прежний быт. Нет, их труд не был напрасен. Здесь, в развалившихся селах и заимках, прожили они свои жизни, вырастили детей, которые, как и он, уехали в поисках своей судьбы, а сами остались навечно. Никто о них не вспоминает, да и что вспоминать? Они как смогли, так прожили свою жизнь и канули в вечность. Может, это так и надо – не помнить прошлое? Может, но тогда почему же нас всегда, пусть даже в мыслях, тянет на нашу малую Родину? Может потому, что, живя вдали, ты не осознаешь всего того, что от нее получаешь, и думаешь, что это дано тебе навечно, а покинув «малую», остро чувствуешь это? Не зря же гласит пословица: «Что имеем, не храним, потерявши плачем». Может, и так. Однако когда наступает миг честолюбия, в своих мыслях мы хотим, чтобы все же там, именно там, на малой Родине помнили нас, знали о наших успехах и достижениях. А это значит, милая малая Родина, что в любых ситуациях и при любом раскладе нужна ты нам больше, чем мы тебе».

Эти мысли вызвали у Максима даже сентиментальную слезу. В голову сами собой лезли чьи-то стихи:

…Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил…
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.

Он мучительно напрягал память, стараясь вспомнить автора, наконец, вспомнил, кажется, Николай Рубцов. Смахнул кулаком со щеки слезу, очнулся от размышлений. Далеко на востоке, где-то в районе Осиповой сопки, над самым горизонтом появилась блеклая полоска света, предвестник раннего весеннего утра.

Максим встал, повесил рюкзак с вещами повыше на полусогнутую березу, одел патронташ, взял ружье и шагнул в темноту. До скрадка было семь минут хода. Осторожно, стараясь не шуметь, на ощупь прокрался в шалаш. Ругнул себя за то, что задумался, задержался и не пришел раньше. Разместившись поудобнее, выставил в глазок бойницы ружье.

Напали какие-то волнение и сомнения, которые он решительно отметал раньше. Прилетят ли? Живы ли потомки тетеревов его молодости? Мысли о том, что кто-то за эти годы мог выбить ток, он исключал. Хоть и недалеко от поселка, но слишком в неудобном месте для подхода он находился. Приходилось идти вкруговую, а этот круг был «семь верст до небес и все в гору».

Раздался какой-то шорох. Может, это подлет? Но нет, шорох повторился снова, и верткая полевка прошмыгнула по его опирающейся на соломистую подстилку руке. Время идет. Утренние сумерки рассеиваются. Уже видны все кочки и клочки прошлогодней травы на токовище. Вот одна из кочек, кажется, пошевелилась, или это только кажется? Нет, точно пошевелилась, и шипящий звук «чуф-ш-ш» снял все былые сомнения.

В одно мгновение на поляну выскочили два черных красавца и, растопырив веером хвосты и распустив крылья, кинулись друг на друга. Через минуту уже три пары краснобровых чернышей бились не на жизнь, а на смерть.
– Ну, здравствуйте, дорогие мои, – про себя промолвил Максим, – знавал я ваших прапрадедов, знавал.

Выдержав паузу и дождавшись, когда одна из дерущихся пар станет на одну линию со стволом его ружья, нажал курок своей двустволки.

Источник

Дёмин В.А. Душа неприкаянная: рассказы.– Барнаул: АГАУ, 2008. – 371 с.