По Алтаю с Борисом Хатмиевичем Кадиковым

Мне посчастливилось участвовать в двух экспедициях по Алтаю, руководимых директором Бийского Краеведческого музея имени Бианки Борисом Хатмиевичем Кадиковым. Участники экспедиций, предпринятых для сбора этнографических материалов, имели большое удовольствие видеть свидетельства древней истории Алтая и слушать постоянные комментарии Бориса Хатмиевича по различным поводам. Это старая история, но я только недавно получил возможность переделать слайды в цифровые картинки.

Экспедиция 1980 г.

Ранним солнечным утром, в конце июня 1980 года мы с моим старым школьным приятелем Виктором Колосовым появились у здания музея и с сомнением смотрели на старую полуторку, которая была подготовлена для путешествия. Кузов машины был уменьшен, зато была установлена вторая кабина; машина была заново покрашена. Борис Хатмиевич заметил нашу настороженность и успокоил, показывая на водителя:
– Роман перебрал весь мотор заново.
Он оказался прав: за время экспедиции полуторка ни разу нас не подвела.

Последним появился Владимир Васильевич Лебедев, по профессии врач, с которым я познакомился более тесно в дальнейшем, и наше путешествие началось. Под мостом промелькнула Бия, и наша машина выскочила на Чуйский тракт; вот уже миновали Сростки, где запаслись хлебом и сухарями. … Для начала мы уютно устроились втроём во второй кабинке полуторки; Борис Хатмиевич заметил вдоль дороги посадки какого-то растения, Виктор Георгиевич Колосов – бывший учёный агроном – поясняет:
– Это топинамбур – на корм скоту.
– Как? – удивляется Борис Хатмиевич, – надо запомнить, – и тут же придумал мнемограмму: – Топи нам баню, ребята.

Картины начальных километров Чуйского тракта представлены многими путешественниками, с которыми трудно соперничать в описании. Новые для меня картины разворачивались за Семинским перевалом, который наша полуторка преодолела без задержек, а далее с Чуйского тракта мы повернули на Усть-Кан.

На вершине Ябоганского перевала мы остановились: среди травы и редких деревьев выступали пурпурные цветы роскошных кустов марьиных кореньев. Там же стояла чёрная «Волга», которая доставила на перевал двух известных (как нам сказали) писателей (одного из Чехословакии, другого из Польши) и сопровождающих их представителей Алтайского Союза советских писателей. Ждали алтайского народного сказителя Калкина, который вскоре появился, а мы отправились дальше к Усть-Кану и далее вниз по Чарышу на запад.

По дороге, после Усть-Кана, Виктор Колосов предложил подняться на Каргонский хребет, за золотым корнем, что и было принято. Переехав мост через реку Кумир, мы свернули в долину, где нашли место для лагеря. Утром вчетвером (Борис Хатмиевич, Колосов, Валентин Василевич и я), прихватив скромные припасы на два дня, отправились пешком далее по узкой тропе вверх по реке. Поднявшись по притоку Кумира, на пригорке, покрытым зарослями кислицы и жимолости, под роскошным кедром мы остановились на ночлег; внизу шумела речка, откуда приносили воду на чай…

На следующий день по руслу высохшего ручья мы поднимались наверх, останавливаясь, чтобы раскопать красный корень, на который указал Виктор Колосов, знаток лечебных растений. При дальнейшем подъёме в некоторых местах склон был такой крутой, что казалось, что ползём по зарослям, а не идем.

Поднявшись по едва заметной тропе, наверное, на высоту около 2000 метров, мы увидели безлесное плоскогорье с тундровой растительностью. Сухая трава притягивала полежать на ней и отдохнуть, но нас привлекал золотой корень, который в изобилии рос по канавкам, оставшимся, по-видимому, от весенней воды…

Вниз по Чарышу, мы добрались до глухого уголка Алтая, селения староверов Коргон. Проходя по селу, Борис Хатмиевич заприметил один из домов, входная дверь которого была расписана яркими узорами с большими цветами. Борис Хатмиевич пояснил:
– Роспись дверей делают не для украшения, а для того, чтобы уберечься от нечистой силы. Для этого же расписывали оконные ставни и устанавливали коньки на крыше.

Дверь явно заинтересовала Бориса Хатмиевича, и он спросил у хозяина:
– Не продадите ли дверь?
Хозяин удивился, но от предложения обменять дверь на пол-литра водки не смог отказаться и махнул рукой:
– А… Новую сделаю…
Дверь была погружена в кузов нашей полуторки, а завхоз музея пробормотал:
– У него там, в подвале навалено … – он имел, конечно, в виду подвал музея.

Вниз по Чарышу дороги нет: река зажата скалами, мы возвращаемся обратно на Усть-Кан. Уезжая, мы представляли весёлую картину: придёт хозяйка, хозяин пьяный, а двери нет…

Возвращаясь, от Усть-Кана мы спустились в долину Черного Ануя. Не доезжая до селения, в котором Валентин Васильевич Лебедев принял через некоторое время заведование сельской больницей, мы направились через Мариинский перевал в сторону Чуйского тракта. Пересекли речку Песчаную и по дороге вдоль южной границы Алтайского района вернулись на Чуйский тракт около Черги.

Экспедиция 1981 г.

На следующий, 1981 год на той же самой полуторке экспедиция в несколько изменённом составе прошла «Чуйский тракт до монгольской границы» и далее вступила в пограничную область, близкую к Китаю.

В Онгудае к нам присоединились московский историк Дмитрий Дмитриевич со своим фотографом и сопровождавшая его работница культуры из Горно-Алтайска…

Миновав Белый Бом и поужинав в Курае, мы остановились на ночлег на берегу Чуи. Перед заходом солнца Борис Хатмиевич, его алтайская коллега и я двинулись посмотреть окрестности, рассуждая о былом величии тюрков во второй половине первого тысячелетия нашей эры. Во времена империи тюрок (5 - 9 века нашей эры) существовала развитая система дорог, одна из которых, возможно, проходил по месту, где мы находились.

– Вот бы организовать конную экспедицию по пути древних тюрков из Алтая на Тянь-Шань, в Среднюю Азию или наоборот. – Помечтала работница культуры из Горно-Алтайска. Невозможно было не согласиться с таким замечательным предложением.

Борис Хатмиевич имел какой-то нюх на древности; на берегу Чуи он показал остатки древней плавильной печи, по дороге он поднял из песка бронзовый нож. Удивительно!

Невдалеке также разбили лагерь студенты – геологи Новосибирского университета, находящиеся на практике. Их руководитель приходил к нам – своеобразная этика своеобразного мира путешествующих.

На следующий день, проехав немного вверх по долине реки Чуя, мы посмотрели наскальные рисунки, выбитые, как сказал Борис Хатмиевич 30 или 10 тысяч лет назад. В Чуйской степи мы также взглянули на рисунки, выбитые на камнях возвышения недалеко от Кош-Агача.

Мы миновали Кош-Агач, где торчало одинокое дерево и два дня колесили по Чуйской степи отчасти по просьбе Дмитрия Дмитриевича, который изучал тюркские письмена на каменных бабах. Я спросил его, показывая на какие-то царапины на стоящем камне:
– Что же здесь написано?
– Всадник по имени … проезжал здесь.
Дмитрий Дмитриевич назвал также имя всадника, которое выпало у меня из головы (о чём я очень сожалею) и добавил, что он нашёл новую, ещё не изученную надпись.

Возле Ташанты, почти на границе с Монголией, мы посетили раскопки скифской могилы (датируемой, по-видимому, временем до начала нашей эры), проводимые экспедицией Владимира Дмитриевича Кубарева. В могиле, в ледяном плену лежали тела мужчины и женщины. Лёд медленно плавили и исследовали содержимое могилы. В палатке Кубарев показал нам найденные сокровища: обернутые золотой фольгой деревянные фигурки коней, которые использовались как застёжки.

В Кош-Агаче московская группа покинула нас, а мы направились в припограничную область. От Кош-Агача проехали на юго-запад, через ровную Чуйскую степь до окраинных гор, где на дороге к Тархатинскому перевалу стояла пограничная застава, контролирующая единственный путь к китайской границе. Мы торопились устроиться на ночлег до темноты, но начальнику заставы хотелось поговорить, и он занимал нас беседою. Он рассказал о жизни заставы: прапорщик с Украины развёл огород, выращивал огурцы для солдатского стола и следил за хозяйством, которое включало: 6 лошадей, 2 коровы, 3 собаки, 2 телёнка, 40 свиней. Уже в сумерках мы покинули заставу и, проехав километров двадцать, миновав мостик через какую-то речку, в темноте, остановились на ночевку. Утром мы удивились: вся наша поляна была покрыта эдельвейсами. Беленькие цветочки были маленькие, сухонькие, но, как объяснил мне фотограф Коля, очень полезные, и я привёз букет эдельвейсов в Барнаул а потом и в Москву.

После Тархотинского перевала единственная дорога вела вдоль реки Джазатор в селение того же наименования, туда, где реки Джазатор и Ак-Алаха сливаются и дают начало Аргуту. Селение заселёно казахами. Мы остановились у местного учителя русского языка Улухпана – давнего знакомого Бориса Хатмиевича. У меня осталось такое впечатление, что все встречные были его знакомыми. Мы намеривались расположиться у него во дворе в палатках, но Улухпан настоял, чтобы мы ночевали в доме. На следующий день началась наша работа: с Колей мы отправились выявлять и фотографировать старинные украшения, нас встречали приветливо и угощали кумысом. Над селением Джазатор поднимается горка, куда по пологому склону, среди редкого леса ведёт грунтовая дорога; я добрался туда пешком и оказался на обрыве над диким Аргутом, который беззвучно бился внизу в каменных берегах.

Далее наш путь лежал вверх по Аргуту и его притоку Кок-Су мимо развороченных курганов, в которых росли деревья. Наша полуторка двигалась по живописной долине и замерла перед бродом через реку Кок-Су, которая разбухла от недавних дождей и преградила нам дальнейший путь. Мы вынуждены были остановиться и раскинуть лагерь. На противоположном берегу возвышалась гора, по которой низвергался поток воды.

На следующий день мы с Колей отправились на разведку: мы должны были попытаться пройти по дороге вверх к перевалу в Казахстан и выяснить есть ли какие-нибудь свидетельства истории. Мы хотели подняться вверх по Кок-Су, чтобы найти место, где можно было бы переправиться через реку, но наш путь преградил приток Кок-Су – речка Кош-Булак. Перебраться на другой берег Кок-Су было невозможно, и мы двинулись вверх по Кош-Булаку, не теряя надежды где-нибудь найти лёгкую переправу. Поток Кош-Булака стремился с гор, обегая небольшие каменистые островки; на одном из них мы увидели роскошный куст золотого корня. После карабканья по крутым тропам мы выбрались в широкую долину, и нам даже показалось, что начинается спуск, но это было обманчиво: вода в речке, хоть и выглядела неподвижной, текла в прежнем направлении туда, откуда мы пришли. Перед нами открывался путь к ледникам и Белухе, но нам нужно было возвращаться…

Мы стояли на Кок-Су еще несколько дней, совершая вылазки в близлежащие горы. За это время только двое всадников прибыли в наш стан со стороны Казахстана, с той стороны, куда мы намеревались двигаться с Колей.

На обратном пути мы миновали Джазатор, не останавливаясь в селении, и ночевали на обрывистом скалистом берегу реки по дороге к заставе, которая контролировала вход и выход из этого удалённого района. Рядом с нашим лагерем – нагромождения голых сглаженных глыб, на которые я осторожно поднялся. Перед Тархотинским перевалом мы совершили удачную охоту за мумиё. Позже на ночёвке, на водопаде перед Белым Бомом, Борис Хатмиевич самолично распределил добытое мумиё среди участников экспедиции. Достался и мне кусок, который я привёз в Барнаул, а потом в Москву.

На знакомой уже пограничной заставе был банный день, мы тоже помылись и ночевали на заставе. Теперь через суровую Чуйскую степь мы устремились на равнину. По дороге на месте слияния Чуи с Катунью, мы смотрели через голое пространство на реки, которые беззвучно бились в каменистых ложах далеко внизу. Как передать суровую торжественность Алтая! Последний раз, миновав Семинский перевал, мы ночевали уже в зелени предгорий. Позавтракали в Черге и к вечеру уже были в Бийске.

Путешествие закончилось.