Детство Тани. Глава 10

Приближался сентябрь. Агафья тревожилась: как всё сложится… В этом году она свою приёмную дочь поведёт в школу, не в церковноприходскую, как мечтала, в советскую. Чему научат там девчонку? Это очень волновало Агафью. Она и в прошлый сентябрь водила её вместе с одногодкой Танькой Казанцевой, сестрёнкой того самого Стёпки, который приходил к ней по просьбе Токарева. Сама-то Казанчиха как раз хворала, и Агафья повела обеих девочек одна. По дороге она их научила, как надо ответить учителям, если те спросят, сколько им лет. Учителей было только два, и оба молодые парни. Это Агафье не понравилось: «Чему могут научить мужики, кого они знают», - думала она.

На вопрос Учителя: «Сколько вам лет, девочки?» - обе Тани дружно ответили: «Семь по шестому» - так их всю дорогу учила Агафья.

«Мужики» громко засмеялись. Девочки были обе маленькие, худенькие. Обе светленькие и ростика одного.

- Двойняшки что ли? – спросил другой.

- Каки двойняшки?

– Они што ести не родня. И фамильи разны.

- Так вот, обе Тани, придётся вам ещё немного подрасти. Рановато вам ещё в школу. И уж к Агафье: «С восьми лет у нас обучение, бабушка».

Агафья подасадовала, было, на себя: «И зачем я научила их так-то сказать, вот дура стара». И хотела уж начать оправдываться, исправлять свою оплошность, но, услыша в свой адрес «бабушка», тут же передумала и недовольно изрекла: «И никака я им не бабушка вовсе. Ента чужа, иё мать хворат сёдни. А ента, - Агафья прижала Таню к себе, – моя дочь… она мине приёмна».

Учитель начал смущённо извиняться, но Агафья его уже не слушала и направилась к выходу.

С тех пор миновал уже год, но Агафья так и не забыла своего первого посещения школы, не забыла своей неприязни к мужикам-учителям. Она выспрашивала у бабёнок про школу в надежде услышать, что учителя сменились, может, «учительши каки» появились, вместо тех мужиков. «Бабы-то всё бы лучше чему-нето научили», - думалось ей… Она готовила свою дочку к школе: шила из тонкой пестряди новые становинки, достала из кованого сундука залежалые платки и полушалки. Накупила целый набор разных цветов лент в косу, новые парусиновые башмаки, заказала пимокату пимы навырост, чтобы не на одну зиму хватило. Всё это делалось не только для Тани, а больше для людей, напоказ, напохвальбу: вот как она содержит девчушку, как она любит и холит её. И последнее приготовление – сшила из самой нарядной пестряди сумку под книжки, лямку пришила к ней из узорчатой опояски деда Исаака (он может и покороче носить: не барин). Волновалась и Таня: «А вдруг опеть не примут». Она сделала зарубку на столбике у крылечка и каждый день, а то и по нескольку раз в день подбегала к нему, примерялась: подросла ли. А вдруг та Таня уже выросла.

За несколько дней до сентября Агафью вместе с Таней позвала к себе Харитинья Карповна. Со слезами на глазах она подала девочке небольшой свёрточек. «Танечка, это тебе – подарочек к школе от бабушки Харитиньи». Таня посмотрела на маму, не смея взять. Агафья не любила, когда кто-либо из чужих давал что-то её дочери, воспринимая это как намёк на то, что она, Агафья, чего-то не додала своей падчерице. В этом она видела своё унижение, даже оскорбление. Но сейчас перед ней сидела пожилая женщина-инвалид, которая ни разу в своей жизни не вставала на свои ноги, ни разу не топтала ни пола, ни земли, ни травки. И подавала этот подарочек со слезами на глазах. И Агафья не рискнула ей отказать, не посмела нанести обиду этой женщине. «Ну, возьми, доченька», - кивнула она Тане.

- Бери-бери, Танечка, - ещё раз попросила Харитинья. – Бог не дал мне ни дочки, ни внучки, поноси ты. Я сама его сшила.

Таня развернула. «Ой, мама! Платье! Како баско!» - И девочка тут же бросилась целовать бабушку Харитинью. Агафья еле сдержалась, но сейчас же одёрнула дочь: «Ты чё, забыла, как тебя мать учит спасибо говорить?»

Таня вмиг отскочила от бабушки, перекрестилась и упала перед ней на коленочки: «Спаси те Христос, бабушка Харитинья, дай тебе Бог здоровья». Совсем немного ещё побыли они здесь, и Агафья, сославшись на недосуг, отправилась домой. Ей не терпелось поскорее выплеснуть недовольство». Спаси те Бог», - скупо поблагодарила она соседку и вышла. На улице она грубо схватила девочку за ручонку и почти бегом потащила домой. Таня другой рукой крепко держала дорогой подарок и силилась понять, почему сердится мама. Едва зашли в избу, Агафья вырвала платьице из рук Тани и швырнула на лавку. Платьице сшито из голубенького ситца с белой полоской, рукавчики длинные с обшлагами, воротничок отложной. Платье и самой Агафье нравилось, но она и его восприняла как упрёк себе: вот, мол, ты ничего не сшила из ситца, а только становинки из пестряди.

К счастью Тани и к великому неудовольствию Агафьи, за три дня до школы, в День Успения Пресвятой Богородицы, неожиданно нагрянули гости – сестра с Нюркой да ишо с Агапеей впридачу. Последней Агафья и вовсе не обрадовалась, хотя даже опосля не выскажет сестре свою досаду, памятуя о том, какую добрую услугу оказала Агапея Варваре: кабы не она – лежать бы Киту за оградой кладбища. Агафья понимала: оказать нерадушие Агапее - обидеть Варю. И, проглотив свою досаду, она, всплеснув руками, со словами: «Каких нам гостюшек Господь послал! - облобызала всех троих. - Милости просим, гостюшки дорогие».

После взаимных вопросов, рассказов обратили внимание на доченьку хозяйки. Из-за неё-то ведь больше и приехали: скоро Танечка в школу пойдёт. Как она?

И Таня снова провинилась: не могла девочка удержаться, чтобы не похвалиться своим подарком. Захлёбываясь от восторга, она выпалила: «А мне бабушка Харитинья платье подарила!»

- А ну-ка, покажи.

Агафье ничего не оставалось. Из боязни, как бы девчонка ещё чего не ляпнула, она быстро принесла платье и сунула Тане: «На - хвались, хвастунья!» Варя тотчас уловила нотки недовольства в голосе Агафьи и поняла, отчего: она хорошо знала свою старшую сестру. Надо как-то спасать положение. Однако платье уже рассматривалось Нюрой и бабушкой Агапеей, которая особенно восхищалась: «Лико - сколь велико! Расташши-ка - сколь долго!» – излюбленное выражение наивысшего восторга Агапеи.

Нюра до сих пор помнила алое кашемировое платье Тани, оставшееся по её вине на кустах. Помнила и боялась: она ещё не получила взбучку от тётки Агафьи, а сейчас самый подходящий момент. И Нюра молчала. Мать тоже поняла молчание дочери и осторожно высказала своё мнение: «А чё, Аганя, платьишко-то неплохо. Аккурат для школы, по лавкам-то тереться. Зимой под него можно и становинку поддеть, чтоб холодно не было. – Варя загнула подол, - Мотри-ка, оно с запасом каким: коротко станет, можно распустить. - И добавила, уже явно не без умысла, - Горемышна старуха, шибко чижало ей без деточек-то. Вот она и тянется к ребятёшкам-то… Я как-то слыхивала, чё сын-то у их подкидыш».

- Да ты чё, Варя?

- А чё? Ты сама посуди… Ну, как бы она ходила брюхатой без ножек-то, али рожала бы как? Вот то-то и оно. И разговор плавно перешёл на ту «сердешну» бабёночку, которая не видела свету белого, и на то, как «ето Василий-то такой здоровенный мужик и по молодости, наверно, баской, женился на калеке».

- Кто знат? Можа, она богатой невестой была. Можа, ишо чё, - вздохнула Варя.

- Пути Господни неисповедимы, - подытожила Агапея.

Подарок Тани забыт, спесь Агафьи прошла. Бабонька Варвара и няня Нюра тоже привезли подарок Тане, но пока держали в секрете. И уже после «паужна», когда засобирались домой, бабонька Варвара «напомнила» дочери: «А ты чё, няня Нюра, свой-то подарок назадь домой хошь увезти»?

Нюра сразу же выскочила в сени и вернулась с большой торбочкой. У Тани засверкали глазёнки. Нюра осторожно вытащила из торбочки что-то аккуратно завязанное в большой платок. Таня с нетерпением ждала. Наконец, узел развязан, и Нюра развернула содержимое платка.

- Лопатинка! – запрыгала Таня. Агафья сразу же узнала зипун Кита. «Сукно-то грубовато для девчонки»,- подумала она, но виду не подала. А Варя уже поясняла:

- Китонькин зипунчик Полухерья перешила. А воротничок-от из плиса: лежал лоскуток ишо от штанов покойного Липочки, Царство ему Небесное. Вот сгондобили лопатинку Танечке. Пускай поминат моих сыночков.

Примеряли и лопатинку, и платье от Карповны (только теперь). Таня благодарила бабоньку Варвару, на сей раз по всем правилам, как учила мама.

А бабонька Варвара по дороге домой поделилась с Агапеей своими думками: «Много чему научила Агафья девочку: моет посуду, полы уж дресвой драит, картошку чистит. Агане вить чижало угодить, а всё ладно получатса. Научилась. Да уж больно крута Аганя-то».

❋ ❋ ❋

Вот и наступило утро долгожданного первого сентября. Таня проснулась очень рано: она волновалась, как всякий раз волновалась перед поездкой в Булатово. Так же часто просыпалась ночью, так же рано встала утром, так же не могла ничего поесть: не хотелось. Волновалась и Агафья. Она давно узнала, что учителя остались всё те же, два мужика. Помнят или забыли их встречу в прошлом году? Хотелось ей, чтобы всё было забыто.

Сборы были долгими: Агафья так старалась ничего не забыть. Тщательно причесала Таню, заплела косу и долго думала, какую ленту вплести. Все красные тона отложила в сторону, вспомнив о том, что весной колхозники ехали в поле с красными флагами, и на сборне тоже висел красный флаг. «Стало быть, это – цвет советов», - размышляла она. Приложила белую ленту – хорошо бы. Но и эту отложила: не хотела вот так сразу подчёркивать свои взгляды. Вплела темно-синюю ленту и завязала пышный бант. Надела Харитиньино платье. Осталась довольной. Принарядилась сама. Помолились обе и, взявшись за руки, пошли. Дед Исаак, глядя им вслед, произнёс: «Благослови вас Восподь».

Школа была за мостом, в бывшем купеческом доме. Ребятишки, в основном, шли из центра. А они опять жили от центра за рекой, как бы на отшибе. И было здесь тоже немного домов. Детей, школьников, всего четверо: у Сюткина Григория двое – Мамонт и Василиса, у стариков Орловых внук, дочкин «сураз» Савка и Таня.

Агафья с Таней пришли почти первыми. Их встретил один из прошлогодних парней. Светловолосый, среднего роста, крепкого телосложения. На вид добродушный. На первый взгляд он понравился Агафье. Учитель заметил их и подошёл со словами: «А вот и вторая Таня». Поздоровался сначала с Агафьей, потом улыбнулся Тане: «Ну как, Таня? Я вижу, ты выросла за год-то. Ну, сколько тебе нынче, восемь по седьмому?» Агафья удивилась, что он запомнил их, ведь год прошёл, а он всё помнит. Это подкупило старуху. Она сама ничего не забывала и людей «памятливых» уважала. «Стало быть, не пустозвон какой», - думала она. - Можа, и выйдет какой толк не то». И Агафья решила поговорить с учителем, кой-чё узнать. Для начала ей пришло в голову повиниться за прошлое. Тихонько хохотнув, она сама ответила за дочь: «Уж ты меня прости (хотела сказать «за ради Христа», но на ходу передумала) старую, енто я девчушек-то научила, сбила спонталыку. Восьмой им годок-то шёл, ну, а раз вы всё равно обучаете-то с восьми, вот я и ушла с имя. А счас-то моёй уж девятый годок идёт. Не смотри, чё она маленька да худенька, в отца пошла».

Агафья даже похолодела: чуть, было, не проговорилась, что отец её худенький был. Это при девчонке-то. И она торопливо спросила:

- А как звать-то тебя?

- Простите, не представился. Зовут меня Василий Владимирович. А моего коллегу, наоборот, Владимир Васильевич.

Агафья и ещё бы не прочь была поговорить с учителем, да стали подходить другие матери с детьми, и она откланялась. Дочери наказала: «Никуды не забегай, как отпустют, сразу домой».

При выходе же она повстречалась со вторым учителем. Поздоровалась и, отойдя в сторону, постояла, пока он разговаривал с пришедшими. Ей хотелось приглядеться к парню, кое-что понять. Чернявый, немного выше того, первого, худощавый и казался более строгим. А вот того, что занимало её мысли, так и не заметила. «Чудно, - размышляла старуха всю дорогу до дома, - быдто бы всё при нём: не хромат, не горбат, обе руки целы, и глаза на месте, - всё разглядела, а понять так и не могла, - пошто Танюшкин учитель назвал его «калекой»? Знать-то, с головой чё-то не в порядке у парня, как у покойного Кита, Царство ему Небесное»,- сделала она вывод и с этой мыслью пришла домой. Чем бы ни занималась Агафья, а эта мысль не давала ей покоя, и она рискнула потолковать со стариком. Долго судили и так и этак, а приходили к одному: глуповат.

- Дак как жа он станет ребятишков-то учить? Чему он их научит? - вздохнул Исаак.

- Слава Богу – не нам он достался, - подумала об этом же и Агафья, - а то я бы опеть увела Танюшку домой.

Однако, как бы ни был суров приговор одному из учителей, старики рассудили разумно:

- Танюшке ничё не будем говорить, а то как бы худо не вышло, - предложила Агафья. - Она сболтнёт кому подружкам - вся школа узнат, зачнут зубоскалить.

- До парня дойдёт,- поддакнул Исаак, - а он и того… как наш Китонька, Царство ему Небесно.

- Упаси, Господь. Ты чё, старик? - Мотри у меня. Никому ни гу-гу.

❋ ❋ ❋

В этот день Таня прибежала домой радостная, возбуждённая: в руках она держала новенький (с картинками!) букварь, карандаш и тетрадку в косую линейку. На карандаше надет колпачок, склеенный из бумаги. «Ето, чтоб не сломался. Посмотри, мама. – И Таня бережно сняла колпачок. Карандаш был тонко заточен. - Василий Владимирович сам клеил колпачки. Только сёдни дома писать не велел. Скажет, коды можно».

И потекли день за днём. У Тани была радость: появились подружки. С большой охотой она бегала в школу. Погода была чудесная: по-летнему тепло, сухо. Солнца много, но не так жарко, как летом. Ребятишки бегут из школы с криками, смехом, обгоняя друг друга… Бегут… и натыкаются на порог, за которым каждого из них встречает семья, хмурая, озабоченная. Мать с заплаканными глазами. Надвигается новая беда: подходит осенняя страда, пора выезжать в поле, выходить в огороды. Пора... А убирать нечего.

Ещё весной старики пророчили знойное лето. Так и случилось. Дождей в иных местах совсем не было, а где и выпадали, очень непродолжительные, скупые – так, пыль прибить. В полях под посевами земля просохла до звона, потрескалась. В огородах ещё бабы с ребятишками что-то силились спасти скудными поливами, да и то это мало помогало: сколько можно натаскать ведёрками из родничка или с речки, тоже почти пересохшей? Ну, на грядки ещё побрызгают через веничек, а картошку? Всё засохло, сгорело. Второе лето подряд огороды чёрные, пустые.

Сена в это лето тоже совсем не накосили. Скотинушку зимой кормить нечем. Придётся резать. «А чё делать с ребятёшками? Их не прирежешь. Сами помрут». - Народ понимал: грядёт голод.

Агафья ломала голову, что делать с Танюшкой:

- Можа, отвезти иё в Булатово, - говорила она Исааку, но вить там их будет трое. Одному Артамону чижало будет. Баба евоная чё-то всё хворат, а на Марью надёжа, как на вешний лёд: а ну, как Лазуря иё возвернётся.

- Да нет уж, старуха, вместях все будем, оно как-то сподручней. Бог даст, с голоду не помрём. Я так разумею.

Дожди разразились в октябре, когда их уж никто и не ждал. Зарядили надолго, проливные. Старики возликовали:

- Слава те, Господи, снег не на суху землю ляжет. И выпал снег как раз в ночь на Покров День. Люди воспрянули духом: «Как нето зиму продоржимся, а там, глядишь, к весне-то землица отмякнет".

Однако продержаться эту зиму было нелегко. Сама по себе зима не была суровой. Морозы трескучие были, пожалуй, только рождественские да крещенские. Новый год был почти тёплым. А вот неурожайные два года подряд подкосили людей. Многие вообще не пережили эту зиму. Умирали, в основном, люди пожилые и дети. Особенно большая смертность была в Этаголе и Пихтовом, потому что кроме нынешней засухи они сильно пострадали от прошлогоднего червя. В Этаголе одна семья, Устиновы, состоящая из четырнадцати человек, вымерла полностью. Остался один грудной ребенок. Говорили, что его оторвали от груди уже умершей матери. Как ни странно, а семьи Пановых, Агафьи с Исааком, голод мало коснулся. Кой-какие и запасы были у них, благодаря неустанному труду Агафьи. И немало выручал их Гнедко. Дед Исаак привозил из лесу берёзы (как ему это удавалось?) распиливал их на дрова (Агафья ему никогда не помогала) сжигал дрова в бане, «глушил» их крупными и мешками отвозил их в степные деревушки, где не было леса. Менял угли на сухари или муку, поэтому без хлеба они и не жили. Часто Агафья относила или чашку муки, или буханку хлеба, испечённого на поду, Карповне. Танюшке всегда давала лишний кусочек или пышку, чтобы она угостила свою подружку (уж в этом Агафья в любое время оставалась сама собой). А в школе Таня, если видела, что у подружки было что-то своё, она отдавала другой кусочек или пышку тому, кто стоял в сторонке без ничего. Иногда Таня отдавала даже свой кусочек кому-нибудь: «Я-то вить и дома поем», - думала сострадательная девочка.

В те дни, когда дед Исаак уезжал из дома, Агафья собирала у себя не только подружек Тани, но и взрослых соседских девушек ночевать, объясняя тем, что боится одна. На самом же деле для того, чтобы было над кем посмеяться, побасёнки свои порассказывать. Любила она подшутить над другими, любила, когда над её выдумками смеялись, хотя часто шутки её были далеко не безобидны. Однажды она пригласила троих: Аганьку Боровикову, Васеню Сюткину и Таню Казанцеву. Две последних девочки учились вместе с Танюшкой, хотя подружкой её была только Таня. Васеня старше их намного, а училась вместе с ними потому, что поздно в школу пошла. В этот вечер они все трое что-то рисовали, потом Васеня села вязать рукавички младшему брату, Аганька сразу пришла с прялкой и вместе с хозяйкой пряли. Потом Танюшки занялись своими куклами. Агафья Анисимовна, сидя за прялкой, забавляла всех выдуманными и невыдуманными историями. Пела озорные частушки, в большинстве - тоже своего сочинения. Перед сном она заранее распределила, кто где будет спать, и отправила всех на улицу - «до ветру». Когда вернулись, постели для всех были готовы. Самой старшей, Аганьке, она постелила на голбчик. Это узенькие полати, под которыми за печью лаз и лестница в подполье. Обычно, когда Агафья стелила себе на печи, она садилась на этот голбчик.

Девчонки, прибежав с мороза, были оживлены – громко смеялись, толкались. И вдруг раздался истошный крик хозяйки. Испуганные, все бросились на печку, но хозяйка стонала и охала уже где-то внизу. Все – за печку. И увидели такую картину: ухваты, клюка, деревянная лопата, на которой Агафья всегда «сажала» хлебы в печь, - всё валялось на лестнице, а Агафья со слезами от боли, зла и обиды, а, может, стыда, пыталась из-под всего этого выкарабкаться у подножия лестницы, но не могла подняться. Таня и её подружка были ещё малы, чтобы разобраться, а Аганя с Васеней поняли сразу причину её «полёта»: в углу у окна стояли две доски, которые Агафья шутки ради вынула из голбчика и постелила постель для своей тёзки Аганьки. Но тут же забыла и уселась, как всегда, стелить себе на печи. «Полёт» ей обошёлся дорого. Позднее она сама над собой смеялась вместе с другими, говоря: «Не рой яму другому, сам угодишь в неё». Но это было позднее, а пока… Пока её лучшая приятельница Максимовна очень обиделась на неё за «сюрприз», приготовленный её дочери. Она не только не приходила к Анисимовне, но и на улице, у родника, старалась не встречаться с ней, не здоровалась. Харитинья передала, что её сношенница Силантьевна, мать Васени, тоже сердится. И все другие бабёнки не стали отпускать своих дочек на ночёвку к Агафье.

Долго находиться в изоляции Агафья не могла и однажды, собравшись с духом, пошла к Максимовне сама. «Прости меня, Максимовна за ради Христа, и ты, Аганюшка, не серчай, вить не со зла я енту глупость-то сотворила, пошутить хотела. А Восподь-то по-своему рассудил мою шутку да и наказал меня, не допустил до греха-то. Простите вы меня, старую».

Максимовне и самой давно уже хотелось помириться с соседкой, а тут – на тебе, сама пришла виниться.

- Восподь простит, Анисимовна, Мы с Аганькой больше не серчам. Да ты и сама себя наказала.

Всё. Мировая состоялась. Отныне лучше и преданнее подруги не было, чем Максимовна, которую за глаза все звали Ивошихой.

А вскоре представился случай Агафье Анисимовне поговорить с матерью и другой девочки, Тани Казанцевой. Хотя девочка по-прежнему и бегала к Танюшке играть, но ночевать больше никогда не оставалась: «Мама не велит».

А тут как-то прибегает Таня вся в слезах и без сумки. «Мама, я пошутила… Я пошутила, а она… она упала», - сквозь слёзы едва выговорила Таня. С трудом добилась мать, что произошло. Оказывается, во время перемены все ребята играли «в круг», а Таня вздумала пошутить. Возле печки стояла клюка, Таня взяла её и подставила под ноги своей подружке. Та упала, ребята все засмеялись. Девочка заплакала и убежала домой раздетая. Хорошо ещё - жила она рядом со школой. Закончив рассказ, Таня снова расплакалась: «Василий Владимирович забрал у меня сумку и велел бежать за тобой. Ты меня шибко будешь ругать?»

- Шибко. - И Агафья начала одеваться. «Не дай Бог, - думала она, идя в школу, - вырастет така же шутница, как я».

Учитель пересказал ту же историю, что и Таня, и добавил, обращаясь к обеим: «Придётся идти к Тане Казанцевой домой и извиняться. Проси у подружки прощения, - кивнул он Тане. Да, захватите её пальто. Девочка ведь убежала раздетая».

Пришли, обе помолились в передний угол: «Здорово ночевали».

- Милости просим. Проходите, садитесь.

Агафья подала хозяйке одежонку её дочери:

- Вот пришли с повинной. А где твоя-то?

- Да вон, как прибежала, залезла на полати и не слезат. Только и могла добиться, чё Танька Панова ей больше не подружка, а пошто – не говорит.

Агафья рассказала всё, что узнала от дочери, а потом от учителя. Хозяйка только спросила: «Клюка-то хоть холодна была»?

- Да холодна, а то вить совсем бы беда. Обе пожурили сначала Таню-виновницу, а потом стали уговаривать ту, на полатях: «Слезай, хватит прятаться». Но та не хотела слезать. Тогда хозяйка подхватила пришедшую Таню и подсадила её на полати. Немного погодя, подружки зашушукались, скоро и смех послышался. «Ну, вот и мир», - рассмеялись и матери.

Пока подружки на полатях объяснялись да мирились, Агафья покаялась в своих грехах: всё рассказала про свою неудавшуюся шутку и свой «полёт». «Вот теперь и подумашь, наказывать девчонку-то ли как? Сама-то уж одной ногой в могиле, а всё ума нет».

- Да кого иё наказывать-то? Помирились уж. Глупы ишо.

Тани обе слезли с полатей, распрощались.

Агафья шла домой с облегчённой душой: теперь весь Этагол будет знать, какая Агафья Анисимовна самокритичная.

А про игру «в круг» Таня часто рассказывала маме с тятей: «А сёдни мы опеть играли «в круг».

- А чё ето тако? – поинтересовался дед Исаак.

- А ето кажну перемену все ребятишки берутся за руки и кругом ходют и песни поют.

- А каки песни-то?

- Разны. Только, ежлив мы свои запоём, учителя ругаются. Вчерась запели «При саду, при долине громко пел соловей, а я мальчик на чужбине спозабытых людей….», а Владимир Васильевич сказал, чё ету нельзя петь, она чужа. Он велит петь «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд….».

И всё-таки наказание для Тани Агафья придумала – свою очередную «шутку». Как-то в воскресенье она позвала её и попросила: «Детка, сёдни в школу не надо идти, сбегай-ка к Сюткиным, попроси у Харитиньи Карповны мешошну выкройку». И она показала Тане рулончик домашнего холста: «Мешки надо скроить». Побежала Таня к Сюткиным. Они все трое сидели за столом – обедают. Девочка попросила: «Бабушка Харитинья, дай мешошну выкройку, маме надо мешки скроить». За столом затихли, переглянулись. Сашка не выдержал, хохотнул. Однако, зная Агафью, они поняли, что это очередная блажь её, и решили поддержать соседку, любительницу выдумок. «А я вить выкройку-то Максимовне отдала. Ну, да не беда, беги до неё», - сказала Харитинья.

Максимовна отправила девчонку к Силантьевне, матери Васени Сюткиной. Они жили довольно далеко, Таня едва добежала.

Сколько бы она бегала из дома в дом в поисках злополучной выкройки, кто знает, но нашёлся-таки добрый дядя, сжалился над «юной портнихой». Григорий Сюткин, отец Васени, привёз Таню на санях-розвальнях домой к Агафье и отругал её за злонамеренные шутки, ещё раз напомнив ей о её личном «полёте»: «Забыла, как сама над собой «подшутила»? Девчонка-то ведь чуть нос не отморозила. Эх ты-ы!»

❋ ❋ ❋

В школе у Тани дела шли неплохо. Зря Агафья боялась, что она вырастет верхоглядкой. Девочка росла очень смышлёной, схватывала всё на лету. На уроках развития устной речи Василий Владимирович терпеливо внушал детям, как надо произносить те или иные слова, и Таня, придя домой, рассказывала об этом и всё чаще поправляла то тятю, то маму: «Не пошто», а «почему», не «опеть», а «опять», не «надоть», а «надо»… Поначалу Агафья вроде даже сердилась: «Ну вот ишшо, все-то учёны станем, куды нас потом?» Но Таня невозмутимо тут же поправляла: «Не «ишшо», а «ещё». И не «куды», а «куда» надо говорить, мама. Скоро Агафье это понравилось, и она сама начала приспрашиваться: «А сёдни како слово выучили?» И девочка с радостью отвечала: «Не «сёдни», мама, а «сегодня» и не «како», а «какое». Постепенно Агафья вошла во вкус. Она усаживалась с дочкой рядом и слушала, как девочка уже не по слогам, а бегло читала по букварю, заставляла читать дальше, а Таня противилась: «Нам Василий Владимирович не велит читать дальше, а только, что задано. Агафья начинала сердиться и заставляла читать и много раз перечитывать заданное. В результате выучивала наизусть раньше Тани, и не дай Бог, если девочка пропустит хоть одно слово, когда «учительница» заставляет её пересказать. Ох, какой вред принесёт это Тане в будущем!

И ещё была одна беда у Тани: почему-то писать она начала сразу не правой, а левой рукой. До школы она всё делала правой: ложку держала, молилась, училась шить. Правда, когда в Булатове играла в лапту «бить-бежать», биту Таня держала в левой, но на это никто не обращал внимания. А вот теперь учитель сразу заметил, что карандаш Таня берёт в левую руку. Сначала он попытался переучивать её, но, видя, что она упорно берёт карандаш левой, решил не мешать. При встрече поговорил с мамой девочки и посоветовал оставить, как есть: значит, так её природа устроена. Но, неизвестно, почему, старуха неожиданно взбунтовалась: «Не бывать тому, всё она делат правой, а карандаш чё, чижалей ложки?» И началось: в школе Таня пишет левой, дома мать вырывает карандаш из левой – перекладывает в правую, бьёт Таню по ручонкам, злится: «Енто ты нарочно против матери идёшь.

- Нет, мама, у меня не получается.

- Захочешь – получится.

Учителю стало жаль девочку. Видя, что мать деспотично истязает её, добиваясь своего, сдался. Убеждая Таню, что так надо: ведь все пишут правой рукой, он стал помогать Тане. Подходил к ней со спины, держал за левую руку, а правую вместе с карандашом брал в свою и учил её выводить палочки, элементы букв, целиком буквы и, наконец, слова. При этом он просил Таню: «Надо научиться, Танечка, пока пишем карандашом. А скоро будем писать пером, чернилами, тогда ещё труднее придётся». Дома Агафья продолжала привязывать левую ручонку или больно била по ней. Позднее, когда Таня привыкнет держать и карандаш, и ручку в правой руке, Агафья похвалится соседкам: «Вот вить научила я свою упрямицу писать всё-таки правой ручонкой. А учитель-то: «Природа её така»… Я сразу говорила, чё ничему не могут научить, ково оне понимают?»

А Таня на всю жизнь запомнит своего первого учителя Василия Владимировича: это он научил и правильно писать, хотя она так и не освоила красивого письма, как в прописях. Это он показал им первые буквы и научил читать. Это он, их первый учитель, терпеливо и спокойно учил их, деревенских косноязычных ребятишек, говорить правильно, привил любовь им к родному русскому языку. Жаль только, не знали они тогда его фамилии, да и потом Таня так и не узнала.

Между первым и вторым классами Таню не возили в Булатово. Было опять письмо от братьев, где Абрам сообщал о том, что они из Куячи перебрались пока в Баранчу, со временем всё-таки уедут в Новую Белокуриху. Устроятся сами и перетащут туда же Анну с Фёдором. У них уж второй ребёнок родился, Ларионом назвали. Гребёнкины обосновались в городе. Яшка сменил фамилию, теперь они Гребневы. Дунюшку к себе увёз. С Марейкой живут, девчонка у них, Катя. Вот, нянька понадобилась.

«Недалеко ушёл от Гребёнкиных-то, Гребнев… И чё было менять? – роптала Агафья.

«А Яшка-то стал-таки милиционером, - продолжал писать брат. - А у Артамона Минеича опять беда: померла Федосья-то. Надо снова искать бабу. Как одному-то жить? Марья всё живёт у свёкра, а про Лазаря прошёл слух, чё он где-то в бегах».

Письмо было большое, и Агафья не рискнула, чтобы кто-то читал его чужой: мало ли чё в нём «прописано». Поехали с Танюшкой в Пихтовый, всё равно надо Варвару попроведать, а письмо Нюська прочитает. Узнав столько новостей, сёстры решили тут же и ответ отписать. Усадили Нюру. Долго обсуждали каждую свою думку, как ловчей рассказать братьям о своей жизни. Наконец, письмо готово, конверт Нюра сама склеила варёной картошкой и отнесла «почтальонше» – завтра увезёт в Тоурак на почту. Прощаясь, Агафья сказала сестре: «Завтра хочу с Танюшкой за малиной сползать».

- А не боишься одна-то? Танюшка-то ишо мала.

- Да вить я далеко-то не пойду. Насупротив Пашина, за Этаголом, есь малинова яма – один малинник.

Вернувшись домой, Агафья пошла к Максимовне. И уговорила её пойти утром с ними «за малинкой». Соседка согласилась. Договорились выйти пораньше. Взяли по ведру (малина не грибы – в корзину не соберёшь). Этагол перешли вброд. Поднялись в гору, спустились в ложок. Вот и малиновая яма. Ориентиром для Агафьи служила высокая, раскидистая старая лиственница. Много лет уже Агафья собирает малину только в этой яме. Сплошной малинник, никаких других зарослей, кроме постоянной спутницы малины – крапивы. Ягодка крупная, обильная, никем ещё не тронутая, спелая – дошла, как говаривала Маланья Трескова, собирай да радуйся. Старухи перекрестились и начали бережно, осторожно, чтоб не осыпать вниз, собирать в свои вёдра.

- Ба-а-тюшки! – закричала не своим голосом Агафья и что есть силы ударила по ведру заранее приготовленным сучком берёзы. Танюшка с криком «Мама!» бросилась к ней. Максимовна, тоже обезумев от страха, молча, боком-боком приближалась к Агафье, всё ещё барабанившей по ведру. Наконец, она, довольная произведённым эффектом, изображая смертельный испуг, теперь уже шёпотом произнесла: «Медведь», – и указала на противоположный край малинника. От страха не дыша, Максимовна прошептала: «Чё жа делать-то, Анисимовна?»

- Надо потихоньку пробраться к той вон лиственнице и залезть на иё – указала Анисимовна на свой ориентир. – Иди, Максимовна, - и она легонько подтолкнула подругу.

– А ты?

- А чё я? Куды я со своими больными ногами? Мине не залезть. Танюшка тоже не сможет: мала ишо, упадёт, убьётся. Иди залезай, Максимовна, пока он ягодку ест – не видит, не слышит… А мы уж, как Восподь положит. Мы стучать в ведро будем. Можа, он испужатса, убежит.

Всё это говорилось с гримасой ужаса на лице. Таня прижалась к матери и почти не дышала, а Максимовна, едва живая, побрела к дереву. С большим трудом она забралась на один из первых толстых сучьев, благо сучья росли довольно низко.

А что Агафья? Она, и рядом с ней Танюшка, не понимавшая, почему медведь до сих пор не идёт убивать их, собирали малину. Агафья то и дело «вспоминала» о медведе и начинала стучать по Таниному пустому ведру. Мать намеренно подставляла ей своё ведро: по пустому ведру громче стук. Почти наполнив своё ведро, Анисимовна позвала подругу: «Максимовна, ты там жива? Спускайся, кажись, ушёл он»

С ещё большим трудом несчастная старуха спустилась вниз: страх её так и держал всё это время. Руки и ноги отекли от долгого неподвижного положения. Едва приземлившись и увидев ведро Агафьи, наполненное отборной спелой ягодой, бедная старушка всё поняла. Ей не хватило ни сил, ни слов, чтоб высказать свою обиду и возмущение таким вероломным поступком своей соседки. Подругой назвать её в этот момент она просто не могла. Максимовна, ни слова не сказав, села и прислонилась спиной к стволу дерева, с которого только что спустилась. Однако, Агафья всё-таки поняла, что на сей раз она слишком перегнула палку: «Вить не девчушку каку посадила на дерево, а свою ровню, - со стыдом дамала она. - Как-то надо исправлять. Так мне весь украек не простит». Не долго думая, она молча подошла к Максимовне, взяла её пустое ведро и, ни слова не сказав, пошла в малинник. Танюшка, тоже молча, поплелась за ней. У Максимовны не было сил ни сказать что-либо, ни подняться. Она посмотрела вслед удалявшимся и свалилась прямо тут же в траву.

- Господи, прости мою душу грешную, - прошептала пожилая проказница и принялась собирать ягоду для обиженной ею подруги. Таня помогала ей, так и таская пустым свой котелок. Когда ягодницы подошли к дереву, Максимовна всё так же лежала неподвижно.

- Боже милостив буди мне грешной. Уж жива ли? – не на шутку струхнула Агафья.

- Бабушка, а, бабушка Максимовна, - припала к ней Таня, вставай, мы с мамой малины тебе набрали… полное ведро.

Максимовна проснулась, открыла глаза. Сон, видимо, восстановил её силы. Встала: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную».

Взяв свои вёдра, старухи молча стали спускаться с горы. Таня шла с пустым котелком. Так молча они прошли всю дорогу и разошлись по домам.

Всю ночь Агафья металась на своей печи: то шептала «Отче наш…», то думала, как там Ивошиха. Уж лучше бы она отчитала последними словами Агафью, куда бы легче было ей. А этот немой укор не давал покоя. А тут ещё Танюшка постоянно вскрикивала во сне, что-то бормотала и даже вскакивала. «Вот вить дура стара, опеть перепугала девчонку, - беспощадно корила себя старуха. – А чё жа с Максимовной-то? Неужто онемела?» Едва дождавшись утра и проводив коровушку в стадо, Агафья, ничего не объясняя Исааку, велела ему заседлать Гнедка. Она строго наказала Тане ничего не говорить про медведя тяте Исааку и никому-никому. Так ничего не сказав больше ни Тане, ни старику, уехала. Поехала она к Апросинье в Пихтовый. Сестре она тоже объяснять ничего не стала. «Шибко Максимовна захворала, попросила меня съездить к Апросинье, - только и сказала она Варваре, - и отправилась к старухе одна.

«Чё-то тут не то, - размышляла Варвара Анисимовна, хорошо знавшая свою сестру. - Чё-то опеть натворила ты, Аганюшка, - мысленно обращалась она к сестре. - Уж не водила ли ты свою подругу за малиной? Там чё-то напроказничала, не иначе… И в кого вы с Абрамшей уродились? С детства от вас никакого спасу не было, и доселе таки оба… Батюшка Анисим Христофорыч, Царство ему Небесно, дюже строгий был. Матушка, упокой иё, Господи, добра, весёлая была…. Ну, да ей-то до озорства ли было? Вон сколь нас было у иё…. Нет, не знаю, в кого оне уродились», - покачала головой Варя. Так в глубоком раздумье и застала её Агафья, вернувшись от Апросиньи. «Паужнать» не стала: «Тороплюсь»

Максимовну застала сидящей на кровати. Одну.

- Здорово ночевали, Максимовна – ниже обычного поклонилась Агафья.

- Милости прошу, - сдержанно, тихо ответила хозяйка. - Садись.

«Слава те, Господи – говорит,– мелькнуло в голове гостьи, - не онемела». Отлегло на душе.

Однако в ходе разговора Агафья услышала более страшную новость: у Максимовны отказали ноги. Но, слава Богу – Агафья всегда есть Агафья. Она никогда не впадает в панику. Казалось, для неё нет безвыходных ситуаций. Быстро выйдя в прихожку, она вернулась с торбочкой, достала туесок и деревянную кружку. Не успела хозяйка глазом моргнуть, как Агафья держала в левой руке кружку, уже наполненную какой-то зеленовато-коричневой жидкостью, правой – брызгала в лицо Максимовне. Потом она ещё раз наполнила кружку и заставила Максимовну выпить. Налила третий раз и намочила ноги. Проделав всё это, Агафья уложила больную в постель, укрыла одеялом и со словами: «Я тебя изувечила, я и вылечу», вышла. О том, что произошло накануне в лесу, никем из них не было сказано ни слова.

Девять дней по утрам приходила Агафья Анисимовна к подруге и проделывала всё те же манипуляции. На десятый день Максимовна встала на ноги. Подруги по-прежнему общались, но этого инцидента не касались никогда.

❋ ❋ ❋

Во втором классе Тане было полегче. Она уже привыкла писать левой рукой, хотя тетрадь её была постоянно заляпана чернилами: то она уронит ручку на страницу, то перо «скребёт». Иногда ей захочется ещё пописать левой, но Василий Владимирович либо слегка погрозит ей пальцем, либо подойдёт и шепнёт ей на ухо: «Таня, не забывайся». Дома она всё так же напоминала маме с тятей, как надо говорить те или иные слова. Мама уже многие из них говорила верно, а вот тятя забывал и говорил, как привык.

Агафья по-прежнему ждала конца Советам и продолжала посылать старика к учителю. Она до сих пор досадовала, что Исаак так и не наказан за тот сон в лесу, когда к ней явился исполнитель из сборни. Наконец, настал тот день, когда она в очередной раз попросила: «Сходил бы ты, старик, к Леонтию Матвеичу. Можа, чё новенькое скажет. День-то сёдни теплый, сухой». Старик безропотно собрался, пошёл.

Агафья навестила Максимовну и, придя домой, встретила Таню из школы, накормила, усадила за уроки. Сама уселась рядом на лавку с прялкой – прясть лён на тонкие швейные нитки. Скоро должен явиться старик с новостями. А вот и он.

- Устал, Исаак Платонович. Садись, отдохни. – Она подвинулась на лавке, уступая место. Старик сел, но сразу беспокойно заёрзал: он отлично знал, если старуха называет его по имени отчеству, хорошего не жди.

- Ну, рассказывай, Исаак Платонович, чё узнал-то, - снова пропела она своим елейным голоском.

- Ну, чё?- Левонтий Матвеич прочитал мине газетку, - соврал он для убедительности, - где пропечатано, чё ни седни-завтра Советам крышка. Помрут все… подохнут с голоду. Не сдобровать им.

Видя, что старуха начинает пошевеливаться, Исаак хотел, было, подняться, уйти от греха подальше: нового-то ему уж всё равно нечего больше добавить. Но Агафья опередила его: она мгновенно выхватила копыл прялки из-под своего широкого зада и со всей силой, со всей накопившейся злостью хрястнула старика прялкой, говоря при этом: «Погодь, старый врун, куды? Ты мине ишшо не всё соврал! Давай-ка соври, чё тебе приснилось тоды в лесу-то, в холодочке, в тот день, как приходил за мной исполнитель. Тоды тебе повезло, и ты думашь, я забыла? Нет, я никода ничё не забываю. - Говоря это, она цепко держала старика за рукав и с последними словами не просто отпустила, а так шарахнула его, что старик упал на пол. Таня рядом за столом выполняла домашние задания. Бедная девочка, ей так было жалко тятю, так хотелось соскочить с табуретки, прижаться к тяте, пожалеть его. Нельзя. Хотелось заплакать, и тоже нельзя: тогда мама и её прибьёт, и тяте ещё больше достанется. «Поплачу ночью», - подумала она.

Ночью Таня действительно плакала - потихоньку, закрывшись с головой одеялом, чтобы мама не слышала. Плакала и долго думала: «Почему мама такая злая? Почему она ругает и даже бьёт тятю за то, что он что-то ей соврал? А ведь сама она тоже соврала про медведя и бабушку Максимовну заставила залезть на дерево. И про выкройку мне тоже соврала. Мне же дядя Гриша, пока вёз домой, всё рассказал: не надо никакой выкройки мешки кроить. Это она всё шутит, но почему её шутки такие злые? Значит, и мама сама злая?».

С такими мыслями и заснула Танюшка.

Мало-помалу стали людишки отходить от тягот последних лет. Старики не зря надеялись, что «землица отмякнет». Зима, на удивление, пришла с обильными снегопадами. По выражению Агафьи снегу нападало «в сидячую кобылу». Тем не менее, голод продолжался. Кражи не прекращались. Пострадали на сей раз и старики Пановы. Исаак в очередной раз уехал с возом угля по своему маршруту, в степные деревушки. Агафья с Танюшкой остались одни. Приглашать к себе «ночёвщиц» после того «полёта» старуха не рискнула. Бабы до сих пор нет-нет да и посмеиваются над её проказами. Правда, Таня Казанцева иногда прибегала ночевать: ей мама разрешала после разговора с Агафьей Анисимовной. Но на этот раз они ночевали одни. В эту зиму держали они коровушку по-прежнему в амбаре, а восьмимесячного бычка – в бане, тоже всегда закрывая на замок. По утрам, когда дед Исаак дома, он сам ходил проверять, цел ли замок, чистил у телка, а уж позже шла Агафья с пойлом поить его. Даже днём по нескольку раз, бывало, проверяли: посмотрят, цел замок – и домой. В это утро мать послала Таню: «Иди, доченька, посмотри замок.» Танюшка вернулась очень скоро и ещё с порога закричала: «Мама! Мама! От нашей бани кто-то на санях ехал!»

- Охти мнеченьки! – Агафья на ходу натягивала свою кацавейку. - А замок?

- Замок целый. Висит.

- Ну вот, напужала меня. - Агафья хотела, было, уж бросить кацавейку на лавку, но всё-таки решила сама проверить. Бегом бросилась она к бане и с крылечка уж увидела широкую полосу на снегу. «Но ето не санный след», - тут же отметила про себя старуха. Задыхаясь, Агафья подбежала к замку: «Целый, слава Богу!.. А след»? Она выскочила из предбанника – так и есть: по снегу волоком что-то тащили… кровавый след. Старуха метнулась к окошку и села, как подкошенная, прямо в снег. Банное окно, к чему-то сделанное настолько большим, что впору влезть мужику, было выставлено и приставлено здесь же к стене. На подоконнике кровь, шерсть. Сколько просидела в снегу, Агафья не знала. Очнулась – её трясёт Танюшка: «Мама, мама вставай, замёрзнешь. Ноги-то вовсе голы». Таня и сама была полуголая: пимишки на босу ногу, лопатинка нараспашку, платок не завязан. Мать посмотрела на неё, показала глазами на зияющую дыру окна, перевела взгляд на кровавый след на снегу и начала подниматься. Таня пыталась помочь ей, но не так легко было поднять такую «колоду», как обзывала себя в эту минуту Агафья: сама неподъёмно тяжёлая, ноги больные, снег под ней оседал. У Тани какие ещё силёнки? С великим трудом, со слезами, поднялись-таки. Агафья открыла замок, вошли в баню. Кроме крови на полу там ничего не было. Агафья поставила окно на место, чтоб не надуло снегу в баню, закрыла замок, ставший теперь без надобности.

- Пойдём, оболокёмся потепле. В школу сёдни не пойдёшь.

Таня не любила пропускать школу, но и спорить с мамой тоже не могла: мама плачет. Обогревшись, они снова пошли к бане, а от неё прямо по кровавому следу побрели по всему огороду. След кончался прямо за ним. В канавке, которую вырыл Аггей во время борьбы с червями, воры освежевали бычка. На месте оставили шкуру и голову. Немного поодаль валялась брюшина.

❋ ❋ ❋

Дед Исаак вернулся через три дня. Привёз, как всегда, немного муки, овса для Гнедка и почти мешок сухарей. Узнав о случившемся дома, старик загоревал. Долго вздыхал «со всех печеней», а вечером пошёл к Сюткиным – потолковать с Василием. Агафья насыпала Карповне чашку сухарей.

Пока жили старыми запасами, сухари ели, вновь привезённую муку пока не трогали: приберегали. Но вот, старая мучка на исходе, и Агафья захотела испробовать свежую: а вдруг что-то не так, может, солоделая, тогда к праздникам надо оставить старую, испробованную. Приближался старый Новый год. У Тани заканчивались зимние каникулы, и пока она дома, Агафья решила сделать «большу уборку». В субботу испекла хлеб из свежей муки. Пообедали горячими лепёшками с топлёным маслом (это очень любила Таня) и взялись за уборку. Много уже сделали, начали мыть пол. Вдруг, сначала мать легла на пол, через минуту-две - то же произошло с Таней: у обеих отказали ноги. Ни та, ни другая совсем не могут на них встать. «От лепёшек из новой муки, - догадалась Агафья, - ета мука с жабреем».

Агафья Анисимовна отродясь ничего молочного в рот не брала, кроме до красна переваренного творога (раз в год, в Рождество) и топлёного масла. А тут (надо же спасать положение!) ползком начала двигаться в куть. Доползла до лавки, под которой за занавеской стояли кринки с молоком, нашла с «утрешником» и залпом выпила чуть не до дна. Позвала Таню и заставила её сделать то же самое. Последствия этого не замедлили сказаться.

Особенно тяжело перенесла это сама Агафья. Не менее тяжело переживал и Исаак: ему пришлось забрать всю эту муку, отнести на Этагол и высыпать в прорубь: животным тоже нельзя было давать эту муку в корм. Свежеиспечённый хлебушко тоже был спущен в прорубь. Таня плакала: «Лучше бы отдали тем, у кого совсем нечего есть». Девочке казалось, что это новая злая шутка мамы.

- А ты забыла, чё с нами было? Забыла, как мы с тобой без ног ползали? Ты чё, хошь, чтоб люди сказали, чё мы их отравили? - урезонивали её старики. Таня замолчала, но успокоилась ещё не скоро: ей так хотелось угостить своих подружек, Таню и Наську Минееву, с которой подружилась совсем недавно. Сухари тоже боялись есть, но обошлось. Видно, они были из другой муки.

Перед самым Новым годом неожиданно приехали бабонька Варвара с няней Нюрой. Сколько было радости у Тани! Поговорили о том-о сём. Агафья со слезами пожаловалась гостьям о своих бедах: в подробностях рассказала о бычке, в картинках, как она умела, передала их с Таней отравление жабреем. Присоединился к ним и дед Исаак со своим горем: тоже подробно описал свою поездку и закончил, чуть не со слезами о том, что в «тако трудно времечко пришлось хлебушко-то с мучкой спустить в речку, в прорубь».

- Ну чё, мы всё о себе да о себе, - всполошилась хозяйка, - вы-то, Варенька как?

- Да вот, мы с этим и приехали, сестрица, а вот начать не знаю, как. Время-то не совсем подходящее.

После этих слов Агафья уж начала догадываться, но ждала. Однако решила помочь сестре: «А чё время, оно нас не ждёт».

- Вот, доченька моя замуж собирается. Последня хочет оставить меня, - Варя заплакала, - совсем одну оставлят.

- Да будет тебе, Варварушка, - взялась успокаивать её Агафья. – Чё, куды-то далеко ли чё ли? В другу деревню?

- Да не в другу деревню, Аганя, а в другу ограду, - хохотнула сестра.

Агафья прикинула: «Кто бы ето мог быть? Вроде и суседей-то подходяшших поблизости нет».

– Замуж – не напасть, да кабы замужем-то не пропасть, - заговорила она. – Не томи, сказывай, кто он?

- То-то и оно, кто? Парнишка. - Варвара явно не осмеливалась назвать жениха дочери. А дочь сконфуженно молчала.

- Ну, ясно не девчонка, - подзадоривала Агафья, всё ещё не догадываясь, кто бы это мог быть.

- Да Шадрин… Афонька, - наконец, осмелилась мать. Нюра сидела ни жива, ни мертва, боясь приговора тётки.

- Афо-о-онька? - протянула удивлённая тётка. - Дак ыть и впрям ишо парнишка. Сколь ему годков-то?

- Ну, Нюре-то по осени двадцать один минул, а он на два с половиной моложе иё. Да в етом, рази, дело-то, Аганя? – Беда-то в том, чё он ишо в солдатах-то не был. Забреют вить его скоро.

- Дак чё оне торопятся тоды?

- А то и торопятся, чё хозяйка в дом нужна. Мать совсем плоха, Лазаревна-то. А их посля Афоньки-то ишо двое, Танька вовсе маленька… Да она одногодка с твоей-то. Вот и торопятся.

- Дак, как же ето, Нюра, из жалости ли чё ли ты за его собралась? А, можа, он тебе приглянулся? А?

Нюра смущённо потупилась: «Приглянулся, тётка Агафья».

- Да и то и друго, сестра, - вмешалась мать, - ты ить знашь, кака она у меня жалостлива: ей всех жалко. Как похоронили Акима-то, она, почитай, от их не вылезат. Лазаревну на ноги подняла. Плохонько, но по дому-то всё-таки сама шишлится, а то вить вовсе пластом лежала. Вот и приглянулись друг другу, - добавила мать.

- Чуть попозже, когда Нюра с Танюшкой выбежали на «улку», Агафья шепоточком спросила у сестры: «А, можа, ишо кака причина есь уж для спешки-то?

Варя поняла, поняла намёк сестры.

- Да ну, Аганя, нет, Бог с тобой.

Договорились, что в Новый год Агафья с Танюшкой приедут на смотрины. Исаак приехать отказался: «Я бы радуясь, да никак нельзя, Анисимовна. Шибко пакастят. Вить, ежлив увидют, чё все-то уедем, последнюю коровёнку порешат. Никак не можно уезжать всем.

- А братьям-то сообщите? – спросила Агафья

- А как же? Там приедут – не приедут, как не сказать-то? Уж на смотрины-то ладно: далеко, а на свадьбу, поди, хоть Абрам прибежит… А вить она и свадьба-то, Аганя, кака будет? - Сиротска. Слёзы одне, не свадьба… Сама знашь: ни у жениха, ни у невесты никого, одна капуста. – Варя задумалась. – Ну, да оно, можа, и лучше так-то: никто никого потом попрекать не будет.

В Новый год Агафья собрала кое-что, уложила в корзину. Наряжаться шибко не стала, чтобы не смущать жениха с матерью. Приодела Танюшку, укутала её в овчиный тулуп и в приготовленной Исааком кошовке поехали смотреть жениха. Варя встретила сестру, опять чуть не плача: «Аганюшка, - начала она торопливо, - я вить ишо самого главного тоды не сказала».

Агафья поняла, что сестра чего-то боится и явно хочет успеть обговорить до прихода гостей.

- Веры-то оне не нашенской, мирски…. Парнишка он неплохой, смирный, не табашник, нигде по деревне не шлятся, да и коды ему? Отец-то покойничек, Царство ему Небесно, то партизанил, то в работе, а тут взял и в одночасье помер. Мать хвора. Коды ему, сердешному, было колобродить-то? Немного карахтерами разны: он-то уж шибко тихонький, напоминат мине нашего Артамона Минеича… А моя-то Нюрка, сама знашь, кака озорунья… Да она вся в тебя. Ты вить, Аганя, за то и любишь иё. Ну, да ето не беда. Артамон-то с Васенюшкой, Царство ей Небесно, тоже шибко разны были, а вон как дружно жили. Всё ето ничё… А вот не нашенский-то, - вернулась она к главному, что её больше всего тревожило. - Братьям нашим не поглянется. Абраму-то… тому, что шло, что ехало, позубоскалит малость и всё. А вот Аггеюшка… Ентот шибко будет недоволен. - Задумалась. – Да и Авдотьюшка не одобрит, но она ничё не скажет: её-то сынок тоже вить на чужой женился. Да и сам-то Яшка такой жа… А вот Аггей. Ты-то чё молчишь, Аганюшка? Али тоже осуждашь?

- Дак тебя слушаю, сестра, думаю… А неча тут и думать. Я вижу, ндравится Афоньша тебе, вон как расхвалила. А где их ныне нашенских-то взять? Ныне все перемешались. Вон у Боровиковых – Крыска до корней волос нашенский, а Венька уж счас антихрист антихристом. Вот и поди ты… Да чё далеко-то ходить? Мой-то Исаак Платонович тоже больно нашенский был, а чё получилось? Тебе ли не знать. Варенька? – вздохнула Агафья. – Я и Аггею так скажу. А у его-то Анны? Фёдор-то шибко нашенский? –

«Слава те, Господи, - подумала Варя, - камень с души. - Агафьи-то она боялась, пожалуй, больше, чем Аггея. - Спаси те Христос, Аганюшка, облегчила мою душеньку». Нюра с Танюшкой вернулись из погреба: достали свежей солонинки.

- Иди надень, чё надо, - сказала Варвара дочери. - Скоро жених придет. - Нюра, зардевшись, ушла за занавеску. Таня шмыгнула за ней.

На крылечке послышалось топтание: пришедшие стряхивали снег с валенок. Варвара Анисимовна распахнула дверь: «Проходите, гостенёчки дорогие».

Первой вошла Лазаревна, за ней, держась за подол матери, девчушка. Последним появился жених. «Восподи помилуй, - ахнула про себя тётка Агафья, тут же пожалев племянницу, - аршин с шапкой, Нюрке-то - аккурат подмышки. Не дождёшься ты, Варенька, внуков, - пожалела она сестру, - кого, поди… А на мордашку ничё, бассенький, чернявенький… губёнки толстоваты. Ну, да ничё… а худой-то какой… А с чё ему справным-то быть? Мужиком станет – справится», - подытожила свой осмотр Агафья Анисимовна.

Пока старая тётка проводила свои «смотрины», гости прямо у порога (пройти-то некуда) все трое помолились, как положено, поклонились старухам: «Здорово ночевали», - Лазаревна ещё раз поклонилась хозяйке и легонько оперлась на плечо сына.

- Милости просим, гостенёчки дорогие, - ответила Варвара. - Проходите, садитесь, - она смущённо показала на лавку и, взяв гостью за руку, провела вперёд, помогла сесть. Афоня неловко топтался на месте, не зная, куда деть шапку, которую всё ещё мял в руках. Варвара Анисимовна молча подошла к парню, взяла из рук его шапку, повесила на крючок над дверью и усадила рядом с матерью. «Садись, в наших хоромах проходить больше некуды», - и, взглянув на занавеску, позвала дочь: «Нюра, ты чё там замешкалась? Выходи, гости пришли». Нюра вытокнула вперёд Танюшку, потом вышла сама. На ней была скромненькая сатиновая парочка тёмно-зелёного цвета. Хозяйки обе стали собирать на стол. Скудновато, но с подспорьем из корзины Агафьи получилось нормально. Из корзинки же был извлечён шкалик с малиновой настойкой. Варвара наполнила рюмочки величиной с напёрсток. Перекрестились, пригубили. Для начала поговорили о скудном житье-бытье, о пережитом каждым из присутствующих. Наконец, Лазаревна, как бы продолжая их разговор, обратилась к хозяйке:

- Хочу тебя попросить, Анисимовна, давай не будем мешкать со свадьбой-то, уж шибко мне чижало, боюсь, не долго я протяну. А так охота ввести Нюрочку-то в дом, пока жива.

Начались охи да вздохи: зачем помирать-то. - «Теперь и пожить только, на внуков порадоваться».

Жених с невестой так и сидели молча, краснели да исподтишка поглядывали друг на друга. «Уж не внуки ли от ентого заморыша», - продолжала Агафья про себя сомневаться в женихе.

- Шибко далеко до масленки-то, - настаивала на своём больная мать жениха. – Всё едино ить пышну свадьбу не справить.

- Да какая пышность, - согласились обе сёстры. - Но всё-таки надо бы подождать, чё пропишут братья, можа, кто из их и прибудут, - вставила свой довод Варвара… В конце концов, договорились на рождественские дни. А там видно будет.

Приехав домой, на вопрос Исаака: «Ну, как?», - Агафья только и сказала: «Тельбек - за весь день ни слова не булькнул».

Братья на свадьбу не приехали: Абрам только что уехал в Новую Белокуриху смотреть место для переезда, а у Аггея тяжело болела Парунюшка. Со стороны невесты были только Агафья с Исааком, Полухерья да одна подружка Анны – Марфа. Агапея Григорьевна наотрез отказалась: «Не можно мне быть вместе с мирскими». Со стороны жениха приехали из Улалы только старшая сестра Зинаида с мужем. Виктор (Сидор) почему-то не был. Были приглашены два друга, но пришёл тоже только один - Мишка Оглезнев – гармонист… Венчания не было. Съездили молодые в сельсовет, расписались и всё.

Нюра стала жить у Шадриных, Варвара Анисимовна осталась одна. Полухерья после того, как выехали с летней фермы, так и осталась жить на Центральной усадьбе совхоза «Степной».

Лазаревна не зря торопилась со свадьбой сына. «Дотянула» она только до лета. В Петров День, никому не сказавшись, пошла она, видимо, навестить своего Акимушку (так предположили потому, что шла она от кладбища.) День был очень жаркий. Она упала и тут же, на дороге, её нашёл случайный человек, ехавший с поля, уже мёртвую.

До осени Афонасий с Нюрой прожили в родительском доме, а уже перед самым Покровом Виктор с Зиной и забрали младших брата с сестрой к себе. Дом продали, деньги поделили, а Афонасий с Нюрой поселились у Варвары Анисимовны.

❋ ❋ ❋

Таня с нетерпением ждала лета: мама пообещала ей летом опять отвезти её в Булатово.

В школе дела, основном, шли неплохо: училась Таня с большим прилежанием, отметки получала только «очень хорошо». А вот по поведению часто Василий Владимирович ставил «плохо»: Таня постоянно дралась. К учителю то и дело поступали жалобы - Таня Панова дерётся. То она кого-то ударила так, что он с крыльца упал, то кому-то нос разбила, то в снег толкнула. Иногда с подобными жалобами приходили родители обиженных детей. При беседе с учителем она либо молчала, либо отвечала: «Пускай они сами скажут, за что я их бью». - «Они же тебя не бьют», - увещевал Василий Владимирович.

Таня припомнила, как когда-то давно тятя Исаак говорил, что слово может бить шибче осинового кола, и твёрдо ответила: «Бьют». Дети плакали, утверждая, что никто из них в классе «Таньку Панову даже пальцем не трогал». Учитель терялся в догадках: что происходит? Приходил не раз к ней домой – мать клянётся, что Таня дома вообще об этом никогда ничего не говорит, не жалуется, что кто-то её обижает. Василий Владимирович, наконец, обратил внимание, что после его посещений, Таня становится ещё агрессивней, и перестал ходить. Так и закончился учебный год – по всем предметам «очень хорошо», по поведению – «хорошо». Не поднялась рука у Василия Владимировича поставить девочке, которая по учёбе лучше всех в классе, поставить «плохо». «Очень хорошо» тоже не мог: слишком часто в течение года приходилось ставить «плохо». Выставленная оценка и так уже вызывала много разговоров: как это так, у девочки, всего-то во втором классе, и вдруг такое поведение.

- Причина в чём-то глубже, - говорили одни.

- Да просто невоспитанная девчонка, избалованная, – другие. Но никому тогда не пришло в голову вникнуть поглубже-то, кто и как воспитывает, кто «избаловал» эту девчонку. Некому было задуматься, что движет её поступками.

Лето Таня провела в Булатове, в родной семье. В родной? Такая ли уж она родная? В прошлое лето Таня не приезжала сюда. Что-то изменилось? Да нет. Всё на своих местах. Так же они ходят на Бадановую за клубникой, так же изнывают от жары. Только Онька теперь не набивает ведро травой, не толкает в него свою рубаху, а просто говорит тяте каждый раз, что он «гнилую» ягодку всю съедает там, на горе, а домой приносит только ядрёненькую.

- Какой ты у нас умный, - смеётся тятя.

- Не умный, а хитрый и бессовестный, - злится Дора.

- Ну-ну, Дорша, ты же уж больша, понимать должна.

Так же всё лето хлюпаются в Тишке. Только вот Тане показалось, что Тишка стала маленькой. Как-то раз она сказала об этом, а тятя опять посмеялся: «Это не Тишка стала маленькой, это ты, Таня, выросла».

И ещё появилась собака – очень большой чёрный косматый пёс. Зовут его Умный. Привела Умного новая мама. Федосья умерла, и тятя привёл другую маму, Аксинью Ивановну Субботину. «Она тутошняя, Булатовска,- как-то вечером шепнула Дора. - И лёлька опеть иё не любит. А тятя ей сказал: «А ты кого-нибудь любишь? Нет. Дак не приходи к нам больше». Вот лёлька и не ходит теперь к нам.

- А ты любишь ету маму?- спросила Таня

- Она же не мама, чё иё любить-то? А так-то она неплоха тётка, жить можно. «Чё бы ты сказала о моей маме Агафье,- подумала Таня. Ей так захотелось рассказать всё-всё про Агафью, про своё поведение в школе, за что ей поставили отметку «хорошо». Она даже хотела задать своей старшей сестрёнке всегда мучивший её вопрос «почему?» (Таня давно уж не говорит «пошто?») но раздумала: «Дорка не поймёт», - решила она. «Лучше я тяте расскажу». - И девочка тут же загадала: если тятя поймёт меня и оставит жить дома, значит, он любит меня так же, как Оньку и Дорку. А если опять отдаст меня маме Агафье… Таня не закончила свою загадку, а немного погодя, подумала: «Тогда я не поеду туда, уж лучше, как Кит… на талинку». Тане так стало жалко себя, жалко тятю, Оньку и в то же время, так не хотелось ехать обратно к маме Агафье; не хотелось встречаться с теми мальчишками и девчонками, которые изводили её и опять будут изводить, а она, Таня, будет бить их, пока её не выгонят из школы с волчьим билетом. И Таня заплакала. Она плакала долго, горько и безутешно, как плакала часто зимой ночами, уткнувшись в подушку под одеялом. Наплакавшись, незаметно уснула в углу на полатях и проспала бы, возможно, до утра, но её растолкал Онька: «Вставай, тебя мама ищет». А мама позвала её с собой. Она работала ночным сторожем на аммоналовом складе от золотоприиска. Идя на работу, она всегда брала с собой Умного и ружьё. Сегодня позвала с собой Таню: «Танечка, пойдешь со мной аммонал караулить?»

Для Тани это было впервые. Склад был совсем не далеко, за домом деданьки Аггея, прямо в горе. Снаружи только одна дверь, а так – гора и гора. «А там не страшно?» - поинтересовалась девочка. – «Чё, испужалась? Не бойся, с нами же Умный, он никого не подпустит».

Мама Аксинья много рассказывала о себе, о том, что у неё никого нет, кроме сестры Шуры, у которой есть муж и дети. А муж Аксиньи умер. Таня тоже кое-что рассказала про маму Агафью - так, кое-какие истории. Аксинья слушала Таню внимательно, а потом почему-то сказала: «Да, смешного мало». О том, что тяте хотела рассказать, Таня опять промолчала. Утром девочка шла счастливая: будет что рассказать подружкам – Тане с Настей. Однако, вспомнив о подружках, Таня опять загрустила: теперь ещё труднее будет там – у няни Нюры появился дядя Афоня, ей тоже Таня уже будет не нужна… О маме Агафье девочка вообще без содрогания не могла вспоминать.

- Почему я никому не нужна? Почему везде лишняя? Почему у Таньки есть мама, у Насти есть мама? У каждого одна мама, которая их любит, я же вижу, что все мамы любят своих дочек. Даже этих противных мальчишек любят их мамы. А у меня много мам, и ни одна не любит меня… Как я хочу свою маму… одну, но свою… Даже тятя меня не любит, только Оньку и Дорку. Почему? Чё я ему сделала? Чем я хуже их? Опять эти проклятые «почему? почему? почему?» Ненавижу эти «почемучки», я спать из-за них не могу. Долго ещё Таня мучилась со своими «почему?». Наконец, представился случай.

Оньку мама Аксинья забрала с собой на дежурство (она Оньку с Таней по очереди водила с собой), Дора отпросилась к подружке, а Танюшка осталась с тятей дома. Как она обрадовалась этому! Таня ещё раз загадала, любит ли её тятя. Едва дождалась, когда Дора, последняя, ушла из дома, Таня спросила: «Тятя, можно мы с тобой поговорим? - и заторопилась: как бы он не отказался, - Я хочу тебе про свои отметки рассказать».

- Ну дак чё, поговорим, рассказывай.

И Таня рассказала всё про свою учёбу, про то, как отучивали её писать левой рукой и, наконец, про отметки.

- Вот те раз. А почему же ето за поведение-то только «хорошо»? А у Оньки, у парнишки, и то «очень хорошо».

- И у наших парнишек тоже «очень хорошо», у меня одной только в классе «хорошо».

- Лет на твою боль, дак ты чё, похваляшься ли чё ли етим?

- Нет, тятя, не похваляюсь. Я дерусь. Мама Аганя зовёт меня фулиганкой.

- Дак ты фулиганка и есь, и обои с Агафьей вы фулиганки. Мне Аксинья рассказала про «смешные» выходки твоей мамы.

- Она не моя мама… Моя мама померла.

- Если бы… - К чему это тятя сказал, Таня не поняла.

- Дак с кем же ты дерёшься и за чё?

- Со всеми, кто забижат меня.

- А тебя кто-то забижат? Тоды чё ты матери-то не скажешь? Она вить должна за тебя заступиться.

- Ага должна… - Таня заплакала, - Из-за неё-то все и забижают.

- Ну-ну, фулиганки не плачут. Сказывай-ка всё. - Отец рассмеялся.

- Будешь смеяться, ничё не скажу.

- Не буду-не буду. Давай всё по порядку.

- У нас все девочки в школе стрижены, а я одна с косой. Вот все мальчишки и дёргают за косу, бант развязывают.

- А учитель чё, не видит?

- Да они без его дёргают.

- Дак ты сама скажи.

- Я чё, ябеда? И никто не рассказыват: девчонки боятся мальчишек да и тоже ябедничать не хочут. А ещё они с меня крестик сдёргивают. Чтобы крестик не сдёргивали и не обзывали меня богомолкой, я стала снимать его в школе, а по дороге домой надевала. Один раз не надела, шибко морозно было, а дома, пока отогрелась, надеть забыла. Потом мама увидела его в сумке и чуть меня не убила.

- Она чё, ударила тебя?

- Ага, ударила. Смешной ты, тятя. Говорю же: она чуть не убила меня - схватила за ету проклятую косу и торкала меня головой об печку, пока у меня кровь из носа не потекла. А назавтра я пришла в школу и тоже шарахнула об стенку башкой Ваньку Сажина.

-А пошто Ваньку, а не кого другого?

- А ето он, Ванька, срывал с меня крестик и чаще всех дразнился: «Богомолка, богомолка». А ишо, - Таня уже не могла остановиться, - ишо она три дня меня наказывала. Как приду из школы, она не давала поись ни в паужну, ни в ужин, ставила на колени перед своими иконами с лестовкой в руках, и я замаливала свой грех за то, что сняла крестик, стояла до полуночи, а сама она лежала на печке и следила, чтобы я правильно молилась. Когда она засыпала, тятя Исаак подползал ко мне и давал кусочек хлеба, чтоб я пожевала. Ето он сам не съедал, а то мама узнат, ежлив от булки отрежет… А уж его-то и вовсе убьёт. Ты понял, тятя, почему я дерусь, и поведение у меня «не очень»?

- Понял, доченька…

Он хотел ещё что-то сказать, но Таня перебила его:

- И ты больше не отдашь меня Агафье? (Таня даже не назвала её мамой). Вить ты меня тоже любишь, как Оньку?

Отец долго молчал, думал, как ответить девчонке, как объяснить ей, что это не так просто, как бы не сделать ей ещё хуже.

- Доченька, как ты можешь думать, люблю ли я тебя? Люблю и больше, чем Оньку с Дорой, и шибко жалею и тебя, и о том, чё пришлось тебя отдать Агафье. Но… Я-то тебя понял, а вот поймёшь ли ты меня. Шибко хочу, чтоб поняла. Перво-наперво, ето была воля, последняя воля твоей покойной матери Васени. Она перед смертью взяла с меня слово, что отдам тебя её старшей сестре Агафье, которой Бог не дал своих детей. Я дал ей слово, и как я его нарушу? Вить все подумают, чё я наврал вашей маме, чё я не любил иё. А вить ето не так (И он заплакал). Тане стало очень жалко тятю: «Не плачь, тятя, я опять поеду к Агафье… А то она тятю Исаака вовсе забьёт».

- Ты его жалеешь?

- Он вить меня тоже жалеет.

- Вот приедет Агафья за тобой, я с ней потолкую.

- Чё ты, тятя! Не надо! Не говори! Она и совсем разозлится.

- И то правда. Вот дурень-то я. Ты умнее меня, дочка. И хорошо, чё мы с тобой поговорили. Опеть же ты молодец. Только не дерись больше, доченька.

- Нет, тятя. Ты вить сам сказал, чё, ежлив дал слово, надо его исполнять. Вот я и не дам тебе слово. Я вить буду драться, когда меня будут забижать. А забижать оне будут. Мама Агафья вить ету косу не отрежет (она дёрнула себя за косу) и две не заплетёт, как у Наськи Минеевой. Она говорит, что две косы носят только мужние бабы. Крестик тоже не снимет. Да много, чё ещё не сделат. А те будут меня дразнить. А я не буду драться? - Буду! Плохо, если меня из школы выгонят с волчьим билетом. Учиться-то мне шибко охота.

- Чё ето ишо за волчий билет? - поинтересовался отец.

- Василий Владимирович сказал, что если кто будет плохо учиться или плохо вести себя, то выключат из школы с волчьим билетом и тогда не примут ни в одну школу, вот.

- А кто ето Василий-то Владимирович?

- Да учитель же мой.

- Вон оно чё. Дак уж ты, Танечка, не добивайся ентого билета-то.

Танюшка засмеялась и поцеловала тятю: «Я тебя шибко люблю».

- Ну ладно, лет на твою боль, пошли спать, фулиганка! - Тятя Артамон был скуп на ласку.

❋ ❋ ❋

Агафья приехала неожиданно, раньше, чем приезжала всегда. Свой приезд она объяснила тем, что «стосковалась по доченьке». Однако Таня не очень скучала по ней. Агафья это заметила и тут же высказала: «А доченька-то чё-то не шибко, вроде, скучат». – «Ну, чё ты хочешь, - отозвалась Аксинья Ивановна, - ребёнок ещё, давно не виделась с братишкой и сестрёнкой. Заигралась». – «Чё-то ты иё шибко выгораживашь, - ревностно подумала Агафья, но промолчала.

- Надо приглядеться к новой-то мачехе». Она исподволь стала выспрашивать Аксинью о том-о сём. Где иё Артамон нашёл, аль подыскал кто.

- А чё меня подыскивать-то? Второй год уже по ихней ограде хожу, всё видела и слышала сама. Я на аммоналке сторожу, - пояснила она, - вот и встренулись как-то утром: я с дежурства шла, а Минеич с-под коровы только стал, доил сам. Вот тут и потолковали, вскорости он и приехал за мной. Чё делать? Дело-то вдовье – он вдовец, я вдова. К тому же ребятишки. Вот, сошлись и живём.

- Спаси те Христос, пожалела наших сироток. - Агафье приглянулась новая хозяйка Артамона. – Ну, а чё, Марья-то как, не вмешиватся?

- Дак чё ей вмешиваться? Мы семьёй сами по себе, она сама по себе. Не стала Аксинья ничего говорить гостье об отношениях отца с дочерью. Это тоже пришлось по душе Агафье: не сплетница.

Вечером прибежала Анна Аггеевна с печальным известием: померла Парунюшка. Васенька письмо-то писал, он уж в пятый класс нынче пойдёт. Тятя с мамой шибко убиваются. «Ишо бы не убивались: мокреньку взяли, вон каку уж вырастили, как не убиваться-то, - вздохнула Агафья. - А от чё померла-то?»

- От горлянки, - ответила Анна. (Так звали скарлатину). Ещё она сказала, что дядя Абрам устроился уж в Новой Белокурихе на работу. На курорте приняли кочегаром. Скоро приедет за семьёй, и тятю с семьёй увезёт.

- Ну, вы, Нюра, так и останетесь тут?

- Нет, тётка Агафья, и мы переедем к тяте. Кого я тут одна-то с ребятёшками? Опустел наш край. В тятином доме устроили золотоскупку, в доме Гребёнкиных начальник прииска живёт, совсем чужи люди.

- А Фёдор-то Демидыч как?

- Да ничё, - уклонилась Анна от ответа, которого явно ждала тётка. – Работат на прииске, весь день на драге, устаёт.

Ночевать Агафья пошла к племяннице, а утром с Танюшкой поехали домой. Дома Агафью тоже ждало письмо: Васенька написал не только старшей сестре, но и тёткам Агафье с Варварой. Писал от имени родителей. Половину письма занимали поклоны от них ото всех и всей здешней родне. Потом он из слова в слово повторял всё то, что писал Анне. Спустя два дня Агафья повезла письмо в Пихтовый, его теперь чаще стали называть Горным (сократив название колхоза «Горный охотник»). Ответ написали там же: Нюра про свою семью, а от Агафьи с Исааком писала уже Таня под диктовку мамы Агафьи. «Вот уж и мы со стариком дожили до своего грамотея, - похвалилась Агафья, - теперь и у нас уж свой писарь». Оба письма запечатали в один конверт: зачем два-то выкупать? (Письма шли доплатными). Завтра отвезут его на почту в Тоурак.

На следующее утро у родника встретились подруги, Агафья заметила, что Максимовна вроде как отводит глаза в сторону. «Чё ето? Сердится ли чё ли всё ещё, а, можа, опеть похудшало, - забеспокоилась Агафья. «Как живёте-можете, Максимовна ? – спросила она

- Да мало-помалу, вашими молитвами.

- А чё-то ты смурна вроде? Приключилось чё? (Агафья явно была заинтригована).

- Приключилось, Анисимовна, ой как приключилось, - заплакала соседка. – Беда у меня… Аганька…

«Господи помилуй, уж не померла ли», - пронеслось в голове Агафьи.

- Аганька опозорила весь наш род: в подоле принесла, окаянная, - Максимовна заплакала сильней. – Как теперь людям-то в глаза смотреть?

- Ха! Людям… Нашла об чём горевать. Я уж, грешным делом, подумала: не померла ли тезка-то? А ты: беда! Не беда ето, а Божья благодать. Восподь послал тебе чадо на старости лет. Радуйся.

Максимовна, не ожидая такой реакции подруги, растерялась: ведь именно её-то злого языка и боялась она больше всего. Не знала она ещё, что Агафья поступает всегда, не как все - наперекор всем, сгорая от желания слыть особенной, оригинальной.

- А как Ивойла-то, он-то чё?

- Молчит пока… Молится. Она вить дома разрешилась-то. Он всё слышал. И Крысантий тоже, Веньки только дома не было.

- Дак как же она ходила-то? Вроде и видно не было.

- Пряталась, брюхо-то утягивала полотенцем, окаянная.

- Кого Бог послал-то?

- Парнишшонка.

- Отец-то кто?

- Да кто его знат. Ничё не знам. Кобель какой нето. Она молчит.

- Ладно, не плачь, всё образуется.

❋ ❋ ❋

В сентябре Таня пошла в школу как-то без особого желания: не хотелось встречаться со своими обидчиками, а мама Агафья, как нарочно, вплела в косу такой пышный бант, что никуда его не спрячешь. Со своими подружками она до школы встретиться не могла: Таня Казанцева жила где-то на Махоушке у старшей сестры, а Настя болела. Она даже первую неделю в школу не ходила.

Василий Владимирович встретил всех с улыбкой, радостный. Пошутил, что ребята все выросли, не узнать. «Сегодня мы учиться не будем, пойдём на экскурсию», - сообщил он.

- Ура-а-а! А куда?

- В Подворонье. Ведь вы ещё там не были? Или кто был? Оказалось, были двое.

- Ну, и хорошо, будете нам дорогу показывать. А на привале вы поделитесь впечатлениями о лете. Расскажете друг другу, ну и мне тоже, кто где побывал, что повидал.

Привал сделали на красивом месте, у подножия самой высокой скалы. Скала как-то прямо нависала над небольшой полянкой, на которой и расположились ребята. Было немного страшно. Внизу под крутым обрывом шумела Песчаная. Здесь она быстрая, стремительная: течёт под уклон, дно очень каменистое, видимо, нападали камни с утёсов, потому и шумит.

Ребята наперебой рассказывали каждый свою историю. Рассказала и Таня о своей поездке в Булатово: о купании в Тишке, о походах за ягодой, конечно же, о своём дежурстве на аммоналовом складе.

Вернулись ребята из похода позднее, чем возвращаются из школы после уроков. Таня бежала домой радостная, возбуждённая. Так ей хотелось скорей рассказать маме с тятей, где они были, что видели. Но… Таню ожидала одна мама Агафья на улице и встретила вопросом:

- Где ето ты шлялась? Скоро пастух коров пригонит, а ты только заявляшься! Сказывай, где тебя нсило?

Тане не хотелось вообще ничего говорить, но она с трудом выдавила из себя:

- Мы ходили в поход.

- Кто ето - «мы»? И чё ето за поход, с чем его едят?

Таня не знала, на какой вопрос надо отвечать и ответила на последний:

- А его не едят, ы смотрели природу.

- Дак кто ето - «мы»-то?

- Да весь класс с учителем.

Долго ещё допрашивала мать и напоследок сказала: «Только башмакам веку убавила. Вот в тем и ходить будешь».

В течение года ничего примечательного не произошло. Всё, как всегда: Таню дразнили, она дралась. За год ей опять выставили за поведение «хорошо». Все уже знали, что в четвёртый класс им придётся ходить в «большую» школу, в Тоурак, и учить их будет другой учитель. В последний день всем было велено прийти с родителями. Василий Владимирович рассказал о каждом из своих учеников, поздравил всех детей и родителей с окончанием не только учебного года, но и этой школы. «Теперь ваши дети, - сказал он в заключение, - будут ходить в восьмилетнюю школу, в Тоурак. Школа большая, ребят много, и много учителей. Четвёртый класс будет учить Ираида Львовна. Она уже немолодая, с большим опытом».

Попрощавшись со всеми, Василий Владимирович попросил задержаться Агафью Анисимовну вместе с Таней и Сажина Ваню с отцом.

- Почему я вас задержал, вы, я думаю, догадываетесь.

Сажин старший пожал плечами: «Да я, примерно, смекаю. Мой частенько приходил с разбитым носом».

- Вот-вот. А почему? Вы интересовались?

- Дак вот, Танюшка, говорит, всё время дерётся.

Агафья громко расхохоталась:

- Вот ето хорош мужик вырастет, уж счас ему девчонка нос разбиват, чёжа ты будешь с бабой делать?

- Подождите, - остановил её учитель. И опять к Сажину:

- И Вы что, ни разу не поинтересовались у сына, почему его девочка бьёт, за что?

Учитель и отец долго допытывались у Вани с Таней, в чём дело, но та упрямо отвечала: «Пускай сам скажет». А Ваня шмыгал носом и молчал. Наконец, отец не выдержал и дал подзатыльник сыну, тот среагировал неожиданно бурно: в миг подскочил к девочке и выхватил из-под платьишка крестик со словами: «И скажу, богомолка!». Таня тут же сунула ему в нос свой кулачок. Из носа мальчишки поползла струйка крови. Не успел мальчик опомниться, его схватила за руку озверевшая Агафья: как это кто-то смеет касаться святая святых?!

- Ах ты, антихрист! Бесовское отродье! Да ты хоть руки свои поганы мыл, как родился?

Всё это произошло так быстро и неожиданно, что оба мужчины не сразу поняли, что случилось. Первым опомнился Сажин-отец:

- Тётка Агафья, я сам с ним разберусь.

Он отстранил её от сына и, успокаивая старуху, добавил:

- С ним дед поговорит.

С дедом Ваньки, Андреем Герасимовичем, Агафья часто встречалась в соборе на моленьях. Это был крепкий старик-старовер. Поначалу Агафья удивилась, что у Герасимовича растёт такой внук, потом тут же перекинулась мыслями на Ивойла Боровикова: уж, кажись, крепче-то его в своей вере никого нет, а дети… Венька давно уже крест с себя сдёрнул, а дочь в подоле принесла, тоже, чё хорошего-то? А тут внук…

- Ну, вот и прояснилось всё, - сказал учитель, - что же ты, Танечка молчала? Сколько раз я спрашивал тебя.

- А я не ябеда. Меня тятя учил никогда не ябедничать и не врать. Он говорит, что доносчику первый кнут.

- А тятя тебе не говорил, что драться нельзя? Или ты ему не рассказывала, что дерёшься?

- А вот и неправда, я всё ему рассказала

- А он что? Похвалил тебя?

- Нет, мой тятя хороший. Он просил, чтоб я не дралась.

- И ты ему обещала?

- Нет, тятя говорит, что, если дал слово, надо его держать, ну, не обманывать того, кому дал это слово.

- И что же ты своему тяте ответила? – допытывался учитель.

- А я ему сказала, что буду драться, если меня будут забижать.

- Обижать, Таня, - поправил учитель.

Агафья в это время о чём-то разговаривала с Сажиным, но краем уха прислушивалась к беседе учителя с Таней. В её голове мелькнуло: «Коды ето старый хрыч говорил ей всё ето?» Однако Таню она в данный момент боготворила: «Надо же, оказывается, ета малявка дралась из-за крестика… Как она шандарахнула ентого бесенёнка. А я-то, дурра стара, наказывала девчонку.

- Агафья Анисимовна, я многое для себя уяснил, Вы оставьте мне, пожалуйста, Танин табель, и Вы тоже, - обратился он к Сажиным, - нам с коллегой придётся вместе обсудить поведение ваших детей, разобраться кое в чём. Отметочки в табеле придётся изменить. Василий Владимирович взглянул на Ваню, покачал головой: «Как же так? Завтра после обеда я сам занесу вам табели обоим».

По дороге домой Агафья сразу же приступила к расспросам: «Коды ето твой «хороший» тятя учил тебя уму-разаму»? Её бесило, что Таня с такой теплотой говорила учителю о тяте, а об маме и словом не обмолвилась.

«Ха, учил он иё не врать… Врун проклятый». - Старая ревнивица вся кипела от злости на старика и готова была наброситься на него, как только переступит порог дома. И вдруг ответ Тани остудил её пыл:

- Дак когда мы одни с ним дома остались. Мама с Онькой на аммоналку ушли, а Дору тятя к Зинке Зацепиной отпустил, к подружке.

- «Тьфу, бестолочь! - непонятно, к кому это относилось - к Тане или к ней самой, но Агафья поняла, что речь идёт не об Исааке вовсе, а об Артамоне. И она полностью успокоилась: дочь её растёт хорошей девочкой, правильной. Вон как защищает свой крестик. «Надо же, - усмехнулась старуха, - носы разбиват антихристам… А тот, другой-то учитель, так и не показался, - размышла Агафья дальше, - опеть етот назвал его калекой. Ну, да ладно, Бог с ним. У нас теперь будет друга учительша - бабёнка. Услышал Восподь мои молитвы».