Детство Тани. Глава 8

Зима для стариков выдалась тяжелая. Изба их стояла на отшибе, к тому же - в яме, по словам Агафьи. Она всё время сравнивала свой двор на Махоушке со здешним. Там избушка стояла высоко на бугре. Ветер постоянно дул в одном направлении, от Подворонья вдоль Песчаной, и начисто «сдирал» весь снег со двора, унося вниз, за деревню, до самых приторов (скал). А здесь… Агафья невольно вздохнула. Изба (она уже сравнивала её со скворечней) стоит одиноко на самом берегу реки, лес далековато - на другом берегу, и кругом ни кола, ни двора, соседи далеко. И того, песчанского, ветра - нет. Если дует ветер, не поймешь, с какой стороны: то из Пашина лога, то завихрит вкруговую. Снегопады нынче частые, обильные. Дед Исаак замучился отгребать от крылечка, расчищать дорожки к хлевам, воротам, к водопою.

- Третьёводни старик Устинов побрёл суда, на ентот берег, да едва не угодил в полынью, - сообщил Исаак жене, зайдя в избу передохнуть с устатку. Агафья вскользь взглянула на него, и как бы сама себе, вымолвила:

- В такую пору река – гиблое место. Всё засыпано снегом.

И опять молчок.

Так они и жили всю зиму. Хорошо ещё, если перебросятся одним-двумя словами за день. А то и вовсе не «екшаются» друг с другом. Тягостно, муторно на душе. «Так и рехнуться недолго», - с тоской подумала Агафья.

Она сейчас уже, заранее, наметила себе поездку в Булатово к братьям. Только эта мысль и согревала её.

- Поеду попроведаю братьев, Артамона с ребятёшками. Как-то оне там?

Агафью давно известили братья о том, что Агафья Леонтьевна с Улиткой давно съехали от этого варнака. Правда, о причине того Аггей обещал поведать «опосля, когда встренемся». Агафье очень не терпелось разузнать, «чё же там стряслось». Она знала, что Марья, старшенькая-то Артамона, «онадысь» приезжала из Нарыма к отцу.

- Уж не она ли чё отчебучила? – тревожилась Агафья, зная норов своей племянницы.

Старая тетка Агафья недоумевала: как это Манька очутилась в Нарыме? Но опять же братья и раскумекали ей об этом. Оказывается, в Булатове ещё по осени произошло раскулачивание, а т.к. свекор Марьи, Булатов Карп, и свекровь Агафья являлись зажиточными, всю их семью и выселили в Томскую область, в Нарым. Не оставили и их старшего сына Лазаря, второго мужа Марьи. Вот так и Марья попала в Нарым.

- Бог вас обоих наказал, - злорадствовала Агафья. Она рада была, что у неё, благодаря несчастью с сестрой Васенюшкой, появилась доченька, уже полюбившаяся ей теперь, Танюшка. Но тётка не могла понять, как это «ради какого-то мужика» можно бросить своего дитя. В душе Агафья не могла простить племянницу за «брошенную» девочку. Ей вдруг припомнилось, как в прошлую зиму они с Танюшкой ездили в гости в Булатово. Марья с семьёй жили ещё на месте. Однажды Дора забрала Таню и пошла с ней к лёльке Марье в гости. Прошло совсем немного времени, вдруг распахнулась дверь, и вбежала с большим рёвом босая, раздетая Танюшка. Захлебываясь в слезах, с криком: «Ипойду больше в гости к лёльке, икогда ипойду к лёльке», - она полезла на печку. Прибежала запыхавшаяся, и тоже в слезах, Дора. В охапке она держала пальтишко и валенки Тани. Заикаясь от плача, Дора с трудом рассказала отцу и тётке Агафье, что случилось.

- Когда мы пришли, во дворе у них стоял воз сена, и на выстойке стоял Серко: Лазарь ездил за сеном. Нас встретила лёлька, разболокла Таньку и усадила нас за стол. Положила хлеб и налила болтушки. Танюшка похлебала и ещё попросила: «Скусно. Дохлебай и ишо налей». (Она, видимо, припомнила, как тятя Исаак говаривал: «Дохлебай – мама ишо нальет»). Но в эту минуту мы услышали: «Хватит, понемножку хорошего!». С полатей поглядел на нас Лазуря и сердито так сказал… Вот Танька и выскочила из –за стола и побежала домой, а коды она ест, всегда снимат под стол пимы, вот и убежала босиком.

Закончив рассказ, Дора с досадой добавила:

- А лёлька тоже хороша, даже не догнала Танюшку – всё Лазурю своего боится.

«Да», - зло подумала опять Агафья. – «Боится, а Восподь-то их обоих наказыват: уже двух мальцов похоронили после Танюшки-то».

Об этом постоянно думала Агафья, собираясь летом снова поехать в Булатово. А пока надо что-то здесь решать: не хотелось ей и дальше жить на отшибе, как на выселках. Но как говорится, нет худа без добра. Как бы ни лютовала зима, а миновала, канула в Лету. Зазвенела с крыш капель, всё выше поднималось красное солнышко над сопками, длиннее становился день.

Вечером 24-го марта по старому стилю (нового Агафья не признавала) она тщательно вычесала частым гребешком головку Танюшке и заплела косу с красивой лентой: завтра Благовещение – праздник, в который птица гнезда не вьёт, девица косы не плетёт. Грех. И ещё доходчивее пояснила дочке:

- Почему кукушка по весне кукует? Потому, что она согрешила: в Благовещение свила себе гнездо. Вот иё Боженька и наказал. Она теперь не имеет своего гнезда, а кладёт свои яичушки в чужие гнёзда, её деточек высиживают другие птички. А она, кукушечка, вот и плачет теперь, кукует, перелетая от гнезда к гнезду. И деточек своих, кукушат, не знает. А про себя подумала: «как твоя лёлька Марья».

Утром, в Благовещение-то, старики долго молись Богородице. Вместе с ними усердно теперь уже молилась и Таня. Привыкла. Она размашисто крестилась и почти громко произносила:

- Богородице Дево, радуйся… Благодатная Марие, Господь с Тобою…

После молитвы они все трое пообедали. И снова помолились:

- Благодарим Тя Христе, Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ…

Таня часто силилась понять смысл этих молитв, но ей так и не удалось. А спрашивать у мамы девочка боялась.

Исаак пошёл напоить Гнедка, но тут же поспешно вернулся.

- Старуха, (они только так обращались друг к другу) люди к нам… Токарев Иван с бабой,- торопливо добавил он. Почесал затылок и уж почти с испугом:

- Я кумекаю, неспроста ето.

Агафья всполошилась не менее Исаака. Поправила шашмуру, надела платок, отряхнула запон и взглянула в окно.

- И впрямь оне. Чудно, и кого бы им у нас делать то?

Агафья знала, что Иван - человек с норовом. Да и баба его, Авдотья, не из простых. Одно утешало: «Нашенские, староверы».

Токаревы тоже шли не без робости. Знали не только набожность Агафьи, но и слыхивали о её выходках и проделках. Знали и то, что главой является старуха, а старик – так себе, ни Богу свечка, ни чёрту кочерга.

- Со старухой придётся дело иметь, - решили они.

Вошли в избу шумно, уверенно, отошли подальше от порога, встали рядом и размашисто, с поклоном, помолись на образа. Оба в раз отвесили поклон сначала хозяину, потом хозяйке (все-таки так положено).

- Здорово ночевали. С праздником вас.

- Спаси вас Хрестосе. Милости просим. Разболокайтесь, у нас, слава, Те Господи, тепло.

Поблагодарив хозяйку, гости разделись и прошли, сели на лавку.

Чтобы соблюсти приличие, поговорили о погоде, о том-о сём и, наконец, о том, как чижало ноне живётся. Мостик к предстоящему разговору переброшен, и Иван начал:

- Мы чё пришли-то, Агафья Анисимовна и Исаак Платонович. Иван дипломатично обратился, сперва к хозяйке, но и хозяина, чтоб не обидеть, назвал, - Че пришли то, - повторил он. – Нужда заставила, можно сказать, прямо – беда. Ведь раскулачиванием грозят, выселками. А вы ведь знаете, у нас дом большой, крестовый. Ну, и опеть же скотинушки многовато. Вроде бы как, лишняя, по ихним-то понятьям. Затужили мы, прямо, со старухой. Да, видно, Восподь о нас подумал: намедни забёг к нам Стёпка Казанцев, ну, сын энтой вдовы Казанчихи. Он теперича у неё в активистах ходит. А нам оне немножко сродни приходятся: евоный отец, Степкин то, мому батюшке кумом был. Да, - Иван чуть помолчал, подумал, теребя окладистую бороду, и будто что-то его озарило, продолжал:

- Дак вот, забёг ентот парень и дал совет нам с Авдотьей: поменяйтесь, мол, вы, дядя Иван, домами-то с кем не то. Выменяйте себе какой поменьше, пока. А когда всё это ушомкается, сызнова можно выменять. А скотинку-то лишну и порезать можно, али распродать. Победнее-то станете, вас и не тронут.

Иван опять умолк. Вздохнул и, мельком взглянув на Исаака, пристально поглядел на хозяйку. «Вся надёжа на тебя», - про себя подумал он.

- Да-а, дельный совет даден, - высказал свою мысль Исаак.

Агафья пока молчала, выжидала, что же дальше скажут. Пока она никак не могла понять, «чё за надобность» у Токаревых к ним, к Агафье с Исааком.

Иван смекнул, что старики в недоумении. Особенно Агафья ломает голову: чего от них-то хотят. Он снова погладил бороду и, как бы ища поддержки у жены, бросил взгляд на неё, и та решила подтолкнуть его:

- Ну, говори ужо, зачем пришли. Неча людей томить.

- Дык дело-то не шутошное, вот не возьму в толк, с чего начать-то. А надо, коль пришли.

Агафья и вовсе напряглась.

- Вот, после прихода Стёпки-то, - решился наконец Иван, - Мы с Авдотьей долго смекали, кого бы подыскать для меновой-то. И удумали сходить к Вам, Агафья Анисимовна, теперь уже он напрямую обратился к хозяйке. Оба вы уж в возрасте, живёте на отшибе. Случись чё - помочь некому. А у нас там всё ж таки суседи кругом, в беде не оставят.

Иван говорил торопливо, словно боялся, что его прервут, и он не успеет высказать все доводы.

- К тому же девчушка у вас. Поди, уж в школу скоро, а отседова далеко одной-то бегать. От нас-то всё поближе будет. Выручайте, - просительно добавил он.

- В долгу не останемся, - подхватила Авдотья.

Исаак вздохнул про себя: «Опеть канитель». Но зная, что решать не ему, молчал. Молчала пока и Агафья. Она мучительно соображала: как поступить? С одной стороны, она, конечно, обрадовалась такой неожиданной возможности вырваться из этого захолустья, как давно уже она окрестила место, куда так стремилась с Маховушки. Да, с первых слов Ивана, она поняла, с какой радостью пойдёт на эту меновую. А с другой стороны… Агафья была далеко не глупой женщиной и отлично понимала, что этот не совсем необычный обмен может не только не спасти Токаревых, но и навредить им - Пановым. Не все же дураки сидят там. Где «там», Агафья не знала, но, наверное, знала, что есть и умные люди - разгадают хитрость Ивана. «И чё тоды? – лихорадочно думала она. – Дом Токаревых отберут, их «вытряхнут» и из этой избушки, сошлют. А чё будет с нами? Нас-то куды потом? И эту избушку не отдадут назадь-то: она ведь добротная. Поселят нас со стариком в каку-нибудь сараюшку».

Агафья так углубилась в свои раздумья, что и о гостях забыла. Очнулась она только от слов Исаака:

- Старуха, а, старуха, чё молчишь-то? Надо чё-то сказать людям-то, оне ведь ждут. А то уж домой засобирались.

Агафья встрепенулась. Она вдруг испугалась, что упустит такую возможность и навсегда останется в этой «скворешне». И она не стала кривить душой. Она не любила лукавить и честно поведала им всё, о чём только что думала. Иван повеселел. Мужик он прямой, честный, и признался Агафье, что и сам всурьёз думал об этом не одну ночь. И тут же добавил:

- Бог не выдаст - свинья не съест. Авось обойдётся.

И начались у них уже совсем другие, серьёзные разговоры. Агафья засомневалась, что дом-то Токаревых большой, крестовый, на две половины, им со стариком доплачивать нечем.

- Какая доплата? – возражали Иван с женой оба. – Раскулачат – всё прахом пойдёт, задарма.

- Да и отапливать нам его чижало будет. Где дров столь напастись? - вновь заговорила Агафья. Ей поддакивал Исаак:

- Эдак оно, эдак. Шибко будет чижало.

Но и в этом успокоил их Иван, вторую половину можно на зиму заколачивать.

Долго ещё обговаривали предстоящий обмен, взвешивали все «за» и «против». В конце концов, договорились. Агафья была очень рада, но запрятала своё ликование: во-первых, сама она по-прежнему побаивалась, кабы чего не вышло из этого, а во-вторых, она понимала, как не просто было этим людям решиться на такой шаг. Договорились: переезды делать ночами, чтоб никто не видел. Исааку будут помогать Иван с сыном Федором.

- Магарыча не будет, - решил Иван. – Время не то.

Так всё и произошло. Всё шито-крыто.

❋ ❋ ❋

С неделю Агафья с Исааком почти не выходили: за водой на родник старуха ходила в сумерки. Управлялись во дворе тоже рано, поутру и поздно вечером. Но, «шило в мешке не утаишь». Сначала поползли слухи, что Токаревы пустили в дом квартирантов, а сами скрылись, неизвестно, куда.

Однажды, где-то ближе к вечеру, к ним зашел «сродственник» Токаревых, Стёпка. Видимо, Иван посоветовал ему забежать к старикам. Он успокоил их:

- Всё, тётка Агафья, не тревожьтесь. Иван отдал, кому надо, тёлку. Молчать будет. А в народе говорят, тоже со слов Ивана, что вы полдома купили каким-то своим родственникам. А вторую половину выменяли у него для себя, чтоб девчушке потом поближе было в школу ходить.

- Вот это мужик, хитрый какой, умный, - удовлетворённо думала Агафья Анисимовна, проводив Степку. Она и в самом деле перестала тревожиться. Мало-помалу начала знакомиться с ближайшими соседями. С первой повстречалась неожиданно у родника, набирая воду. Это была высокая, не очень полная женщина, одетая, как и Агафья, в сарафан. На голове платок, завязанный под подбородком. Потому как она поздоровалась с поклоном, по её наряду, Агафья поняла: наша, староверка. И сразу же на душе её стало легко, радостно.

- Максимовной меня кличут, - представилась та.

- А я Анисимовна.

Постояли немного, поговорили и разошлись, пригласив друг друга в гости. Максимовна на ходу уже, сказала, указав на небольшую избу рядом с домом Агафьи:

- А тут живут Сюткины – Василий и Харитинья Карповна. Она больная, ноги у неё не ходят. Навести её. Она добрая, сердешная, будет рада.

В тот же день Агафья побывала у этой несчастной женщины. Это были такие же пожилые люди, как они с Исааком. Василий – крепкий, высокий пожилой мужик, выглядел прямо богатырём: могучая грудь, большая окладистая борода. И был он абсолютно белый: волосы и борода не седые, а именно белые.

- Глаза, - отметила Агафья про себя, - добрые, глядит приветливо. Но не старовер. Сразу поняла она: мирский. За столом на табуретке сидела довольно грузная и какая-то рыхлая женщина, на вид моложе Василия. На ней была простая ситцевая не то кофта, не то рубаха. А что ниже пояса, Агафья не поняла: за столом не было видно.

Агафья, войдя, помолилась, поздоровалась и представилась: мы ваши новые соседи Пановы. Я – Агафья Анисимовна, старик – Исаак Платонович.

Назвали себя и хозяева, добавив, что у них ещё есть сын.

- Как же, знаю я вашего сына. Пожалел он когда-то нас со стариком,- с неприязнью отозвалась Агафья и уж пожалела, было, что зашла сюда. Но хозяева сразу догадались, кого она имела ввиду.

- Нет, энто не наш сын. Энто Дёмка-паршивец, племянник Васи,- пояснила Харитинья, - Григория Сюткина сын.

Агафье полегчало, и она тут же призналась:

- А чё поделашь, у нас тоже племянник Исаака вместе с вашим-то ходил. Время тако пришло. Свой ум имя не вставишь.

Вновь испечённые соседи еще посудачили о том-о сём, повздыхали, и гостья отправилась домой делиться со стариком. Она довольна осталась – новые соседи ей приглянулись.

И потекли день за днём. Агафья с удовольствием обживала новое место. Может потому, что она в какой-то мере отвыкла от Махоушки, может, что она уже пожила «в захолустье, на отшибе», здесь Агафье особенно нравилось всё: дом стоит на равнинке, Этагол тоже рядом, но не на столько близко, чтоб день и ночь слышать его шум. Водичку набрать - не надо надрываться тащить её из колодца или с речки: рядом, через полянку, родничок бьет фонтанчиком прямо из земли, протекает всего с полсотни метров и попадает в желобок, заботливо устроенный кем-то из соседей. Водичка – как слеза и холодная зимой и летом. А главное для Агафьи – соседи, вокруг дома. Люди все доброжелательные, общительные.

Огород большой чернозёмный. Скоро весна, и Агафья окунётся с головой в работу. Любила она копаться в земле. Любила, чтобы и в огороде был такой же порядок, как и в избе. Так, на грядках – ни соринки, ни травинки. Она терпеть не могла поверхностную прополку, когда у сорняков срывают только верхушку, оставляя корешки в земле: «Чё толку от такой прополки? Завтра же обратно вылезет вся трава. Это - то же, что пол подмести, а сор в угол замести». Этого же она требовала от Тани. И ещё она очень не любила, когда ворота оставляют незакрытыми.

- Как баба, подняла подол и стоит, - говаривала она.

Но до огородничества не дошло – рановато. Приближалась Пасха Христова. А за неделю до неё, в Вербное воскресенье, в усадьбе напротив их дома, у Петенёвых, раздались сначала визгливые бабьи голоса, потом тихие причитания, громкие ругательства мужиков.

Агафья выглянула в окно: у Петенёвых стояли две пары лошадей, впряжённых в брички. Поняв, в чём дело, Агафья отпрянула от окна, перекрестилась.

- Господи, спаси и помилуй. Она подошла ближе к образам и, крестясь, зашептала:

- Господи, пронеси мимо всякую беду и напасть. Пощади нас грешных, Господи.

Агафья вспомнила свои опасения во время обмена с Токаревыми, и сейчас эти опасения вернулись к ней. Она боялась выйти на улицу, боялась попасться на глаза тем, кто приехал раскулачивать Петенёвых. Она еще раз выглянула в окно: изо всех дворов люди стекались к разоряемому подворью, к дому, откуда по-прежнему доносились голоса мужиков, рыдания баб, рёв ребятишек.

Агафья дернула Исаака за рукав:

- Пойдём, старик, и мы туды же, нельзя прятаться от горя людского. Да и чё соседи подумают о нас. Но пуще всего она боялась тех, кто занимался грабежом (так определила Агафья это действо) и выселял людей из их собственного жилья.

- Не навлечь бы на себя беду своим отсутствием. Они вместе с Исааком встали рядом с семьёй Боровиковых, с семьёй Максимовны. Агафья знала уже всю их семью. Они держались все вместе кучкой: глава семьи Ивойла, Максимовна, их дети – сыновья Крысантий и Веналий, и дочь Аганька.

Другие семьи тоже жались друг к другу, словно это их могло спасти от какой-то беды. Переговаривались только шёпотом, как на похоронах, при покойнике. Слышно было, как кто-то сказал:

- А вы заметили, как эти дни петухи «заливались?» Не к добру они пели.

- Вот и напели, накликали беду, - подхватил кто-то.

- Да вы послухайте, как оне и сёдни голосят,- присоединился к перешёптыванию баб Веналий.

И в самом деле, петухи во всех дворах так заливались, перебивая один другого, что как-то даже жутко становилось.

Да и день был такой солнечный, не по-весеннему прямо жаркий. Радоваться бы такому возрождению природы-матушки после лютой-то зимы, а тут такое творится. Вместо радости-то - горе, такая беда.

Наконец, всё имущество Петенёвых было уложено в брички и куда-то увезено. Три каких-то чужих мужика вывели четырёх упитанных лошадей, ещё трое выгнали коров, телят, овец и тоже погнали на мост через Этагол.

Подъехала ещё одна подвода. На телегу усадили почти немощного старика, отца самого Петенёва, женщин, детей. Кучер хлестнул кнутом, лошадь рванула с места. Раздались слёзные голоса женщин, сидящих на телеге:

- Прощайте, люди добрые!

- Не поминайте лихом!

- Дай вам Бог здоровья! – со всех сторон неслось им вслед.

Телега скрылась за поворотом.

Мужики: отец и два сына, понурив головы, поплелись пешком. Они хотели, было, попрощаться с соседями, пожать руки мужикам, провожавшим их – не позволили:

- Иди-иди, пошел!

Рассеялась пыль за отбывшими. А соседи, соединившись теперь в общую толпу, ещё долго не расходились, обсуждали происшедшее. Бабы то и дело сморкались - кто в запон, кто в широкий рукав кофты, кто в уголок головного платка.

- И за чё так поступили с людями? Кому чё плохо сделали? – сами с утра до ночи горбились.

- Всё лето рубахи солью были пропитаны.

- Никого не забижали.

- Да уж, с голоду никому умереть не давали.

- Ох-хо-хо, - заключил Ивойла и направился к своим воротам. За ним потянулась гуськом вся его семья.

Постепенно, нехотя, разбрелись по домам все остальные.

Недели две доходили ещё слухи о раскулачивании: то в «Пролетарии», то в «Заветах» (так сокращённо называли колхозы «Пролетарский труд» и «Заветы Ильича») кого-то разорили «ироды». В «Энергии» пострадал в первую очередь Никифор Кобылин. К семье Пановых (Ивана Журавля) пока приглядывались. «Доржат в страхе», - сокрушался Исаак Платонович, жалея соседей.

- Анадысь из «Горного» провезли две семьи, - присоединилась к Исааку Агафья. Они в эти дни как-то совсем мирно разговаривали. То ли эта тревожная обстановка сближала их, то ли то, что Агафья, ещё не достаточно хорошо знала новых соседок, приглядывалась к ним; а на душе было неспокойно, надо было высказаться. Вот и усаживались они по вечерам, сумерничали.

- Одну-то семью я узнала, - продолжала Агафья, - Аким Шадрин. Их-то за чё? – тут же возмутилась она. Жили-то, вроде, не шибко богато.

- Ну, дом-то у их бо-ольшой, - возразил Исаак.

- Эка! Дом большой. А семьишша-то маленька? И робили оне сами. Батраков не держали. И Лазаревна-то совсем хворая. Варя ишо ланись говорила, чё не жилец она.

Агафья вдруг замолчала, прислушалась.

- Никак хто-то постучал? – Прислушался и Исаак.

- Да нет, старуха, почудилось тебе, помстилось.

Но стук повторился, теперь уж более чётко, настойчиво.

- Иди, - подтолкнула Агафья старика, - да смотри, не впусти кого чужого.

Старик вышел в сени.

- Хто тут? Позно уж, - спросил он.

Ответ пришедшего не было слышно. Агафья насторожилась. «Надо было самой идти, кабы не впустил кого», - всполошилась она. Однако, дверь открылась, вошёл Исаак со словами: «Мотри, старуха, хто к нам пожаловал-то, отродясь не угадашь».

Пришедший на минуту задержался в сенях. Слышно было, как он что-то там положил. Видя, что старик обрадован, Агафья с нетерпением приоткрыла дверь, но тут же сделала шаг назад, едва не стукнувшись лбом с пока ещё не известным ей гостем...

- Батюшки! – секунду спустя, радостно вскрикнула она и бросилась обнимать Аггея, ибо это был не кто иной, как её родной брат. Крепко обнял и троекратно поцеловал Аггей и своего зятя Исаака Платоновича, от радости даже прослезившегося. Спрыгнула с печки и Танюшка. В то время, когда мама с тятей тихо и мирно о чём-то разговаривают, сумерничают, Таня забирается на печку и на маминой постели играет с Макаркой. Услышав, что кто-то пришёл, она отдёрнула занавеску и, увидев деданьку Аггея, спрыгнула прямо в его подставленные руки.

- У-у, да ты совсем девахой стала. Вымахала-то как!

Агафья между тем уже хлопотала в кути: надо было накормить брата с устатку. Устал, небось, вон сколько вёрст отмахал. И только сейчас она вдруг с тревогой подумала: «Матерь Божья, что же тако случилось у брата? Неспроста же он появился у них. Не из праздности же пришёл навестить сестру. Пришёл?» – Вдруг встревожилась Агафья.- «Пришёл? Отчего пешком? Пошто не на Савраске али на Буланке?» И Агафью охватило такое беспокойство, что она чуть, было, не кинулась к брату с расспросами, да вовремя спохватилась: «Нельзя так-то, надо человека с дороги сперва накормить, напоить, посля уж лезть в душу». Прислушалась: мужики обменивались последними новостями, не обращая внимания на хлопоты Агафьи. Она ещё раз окинула взглядом стол: всё ли собрала, не забыла ли чего, и позвала к столу:

- Ну, идите. Отведай, Аггеюшка, наш хлеб-соль. Чай с утра не емши. Мы-то все уж поужнали.

Аггей встал, подошёл к рукомойнику, сполоснул руки и проследовал в передний угол.

- Очи всех на Тя, Господи, уповают.

И он прочитал всю молитву перед вкушением пищи, перекрестился и со словами: «Спаси те Христос, сестрица»,- сел за стол. Закончив ужин, Аггей Анисимович опять помолился, теперь уже после вкушения пищи. Агафья за это время поспешно убрала со стола и, наконец-то, приступила к расспросам:

- Ну, дорогой братец, с чем пожаловал? Пошто пешком? Чё приключилось? Она буквально засыпала брата вопросами, не давая тому рта открыть. А когда сестра замолчала, Аггей поведал им свою историю, о чём Агафья давно уже догадывалась.

- Приключилось, Аганюшка, ишо как приключилось. Врагу такого не пожелал бы, - вздохнув, начал Аггей. – Добрались, супостаты, и до меня. Вокорень разорили… И этот, ещё совсем не слабый, можно сказать, в самой поре мужик, заплакал. Зная его крепость, как мужика, зная несгибаемый характер его, Агафья подумала: «Допекли, проклятые, человека, доканали». Аггей, чуть успокоившись, продолжал:

- И уж всё вроде бы ушомкалось. Затихло. Кого им надо было, раскулачили, сослали в какой-то Нарым. Карпа Булатова с семьёй туды же упрятали, - сказал он как бы между прочим и, кивнув на Таню, добавил:

- И Маньша наша туды угодила, с Лазарем… Создали два колхоза – один у нас, в нижнем краю, другой в Селябе. И вдруг – на тебе. Заявился опеть какой-то «намоченый» (он нарочно исказил это слово) и давай шарстить по-новой. Видишь ли, не кулаки, дак подкулачники, мол, остались. Многих ишо людишек поразорили. Добрались и до меня. Всё, как есть, описали. Не забрали пока, но строго-настрого заказали, чтоб никуды ни нитки, ни животинки не дели. Коровёнку и то ходит доить Маришка Пенкина, а молоко на завод сдаёт. Даже Парунюшке не плеснёт: «Не можно», - говорит. Вся скотинушка стоит на своём дворе, а ходют за имя чужи. И из дому велят выметаться, говорят, контора золотарей в ём будет. Сроку нам дали неделю. Куды хошь – туды и выметайся.

Аггей замолчал, а Агафья припомнила слова Ивана Токарева, переданные Стёпкой, о том, что они, якобы купили полдома для родственников.

- Как в воду смотрел, - подумала она о Токареве. Вот и пригодилась вторая-то половина. А Аггей, видя молчание сестры и истолковав его по-своему, плюхнулся перед сестрой и зятем на колени.

- Аганюшка, Исаак Платонович, не погубите. Одна надёжа на вас. Окромя вас мне с семьёй деться некуды.

Старики оба вскочили с мест и кинулись поднимать гостя.

- Да ты чё, Аггеюшка, Христос с тобой, подымись, - со слезами уговаривала Агафья.

- Восподь с тобой, Аггей Анисимович. Да нешто мы чужи, да мы радуесь.

Аггей поднялся и стал горячо благодарить хозяев. Агафья во всех подробностях пересказала брату о том, как они оказались в этом доме, о своих опасениях и закончила тем, что думала как раз о пророчестве Ивана Токарева про половину дома.

Сейчас же они и решили, не откладывая в долгий ящик, ехать сразу же утром.

- Запрягай, старик, - обратилась Агафья к мужу, - запрягай пораньше Гнедка в рыдван, он поболе телеги-то, и – с Богом. Неча тянуть. А Варвару посля увидишь, коды вернётесь.

Спать в эту ночь не пришлось: Агафья расспрашивала брата обо всех родственниках. Оказывается, Абрам с семьёй в какую-то Белокуриху собрались.

- Ему-то чё? – говорил Аггей. – Ему хошь куды: он партизанил. Его нигде не тронут, - не то с обидой, не то с сочувствием говорил старший брат.

- А Авдотьюшка? – спросила Агафья о сестре, давным-давно овдовевшей.

- А Гребёнкины тут пока остаются. Яшка-то до службы тоже рвался в партизаны, а мать не отпустила – молод ишшо. Вот он теперь вернулся и мечется, не знает, к какому берегу пристать. Вечор заявил матери-то:

- Не пустишь в колхоз – уеду с дядей Абрамом, либо поеду в город и поступлю на курсы, выучусь на милиционера. Чё оне порешат, не знаю. Да, не пофартило нашим сёстрам, Аганюшка. Обои рано остались вдовами. Варя двоих детей потеряла взрослыми уж. Шутка ль? А у Дуни, и вовсе – не дай Бог никому крешшоному. И надо же было случиться беде в аккурат, коды матери дома не было. Саня-то, дочь, одна была. Кто-то стукнул в стекло. Ей бы погасить лампёшку, а она возьми да и выгляни в окошко-то прямо при свете… Стрельнули прямо в сердечко. Да чё там, ты вить всю енту подноготну знашь… Думали не отводиться тоды с Дуней-то, не уберечь иё, сердешну. За два дня до свадьбы… Кто порешил деваху – так и не узнали.

Аггей помолчал, вздохнул и продолжал:

- Жалко мне Авдотьюшку-то: шибко чижало ей. Почитай, одна осталась. На Яшку надёжи мало… Баламут он – весь в отца. Я вить Ваську-то Гребёнкина, отца его, хорошо знал: холостяжили вместе. Дак он, малахольный, кажной девке норовил под подол заглянуть… Шабутной был, покойничек, не тем помянутый… И Яшка такой же вырос. Уживутся ли с Марейкой, не знаю. Она тоже с норовом, девка-то.

Аггей хохотнул:

- А анадысь чё учудил – взял где-то обломок от литовки и принялся себе бороду скрести. Говорит: «Царь Петро запретил всем мужикам бороды носить, и я не буду».

- Ну, а варнак-от чё не ужился с бабёнкой-то? – Агафью это очень волновало: ведь по её рекомендации Артамон Минеевич женился на Агафье-то Леонтьевне. – Может, Дорка с Улиткой не ужились?

- Нет, Аганя, тут дело сурьёзнее. Беда у их случилась… Из-за Маньки всё. Коды Карпа-то сослали, Лазаря тоже вить с имя отправили. Манька сразу-то не поехала, осталась у отца.

- А я думала, из Нарыма уж приезжала она к отцу-то.

- Нет, пошто? Она не поехала: девчушка у иё маленька была. Да и сама она сбрыкнула – мол, не поеду я с кулаками. Да, может, так и осталась бы у отца, кабы норов свой укоротила. А после ентой беды-то Артамон её и выгнал. Деваться некуды – поехала к Лазуре.

- Дак чё, всё-таки, было-то?

Аггей махнул рукой:

- Ну, так и быть, расскажу, хоть Мавра с Дуней и не велели. Не знаю, из-за чего у них с Агафьей вышла свара. Долго ругались, а потом Манька-то схватила ухват да и ткни в лицо прямо мачехе-то. Угодила в глаз. Глаз-то и вытек, Агафья окривела. Вот вить, кака оказия-то произошла. Беда да и только. Агафья с Улитой сразу собрались и уехали, но не в Тоурак, а куды-то в друго место. А Маньку отец тут же сразу и выгнал.

- Вот паршивка, - не выдержала Агафья. Свою девчонку бросила и тех ребятёшек с отцом опеть осиротила. Я так и думала, чё она чё-то натворила. Ну, и ей столь же добра будет, - зло добавила она. – И в кого она уродилась така? – сокрушалась старая тётка Агафья. – Вить Васенюшка-то, Царство ей Небесное, золотой человек была.

- Да и Артамон Минеич - кроткий мужик, - вставил своё слово Аггей, - воды не замутит. И, усмехнувшись, брякнул:

- В тебя она, сестрица, пошла. – Но, видя тотчас же помрачневшее лицо Агафьи, поспешно добавил,- Да и в меня тоже. И я вить иной раз шибко ярый бываю. – Он пытался загладить свою оплошность. Но Агафья продолжала молчать, и гость стал уже серьёзно оправдываться:

- Ну чё ты, Аганя, Восподь с тобой, вить не в обиду тебе я молвил-то ето. Прости меня за ради Христа.

- Бог простит, - смягчилась, наконец, сестра.

В разговорах не заметили, как и ночь прошла. Давно спит Танюшка на печи, свернулся в своём уголке Исаак.

- Ты бы, брат, отдохнул малость. Путь-то неблизкий.

- На телеге посплю, Исаак-то поспал.

Ещё до восхода солнца мужики тронулись в путь. Агафья управилась во дворе, по дому и пошла в ту, другую, половину: надо приготовиться к приезду брата с семьёй. Как сообщить Варваре про Аггея, она не знала. «Хоть бы увидеть кого из пихтовских», - подумала она.- «И Пасха Христова прошла нынче как-то незаметно, без радости», - запоздало погоревала Агафья, увидев на божнице в горенке крашеное яичко и потушенные свечки.

❋ ❋ ❋

Только на четвёртый день, уже поздно вечером, прибыли Запеваловы. Васенька, их десятилетний сынок, шустро соскочил с воза и прибежал доложить тётке Агафье о том, что они приехали. Но та уже давно сидела у окна и выжидательно посматривала. Увидев подъезжающих, она тотчас же вышла на крылечко, постояла чуть и отправилась открывать ворота. Тут и подбежал Вася.

- А мы уже приехали, тётка Агафья! Ух, устали-и-и!

Но Агафья уже спешила к возу. На домашнем скарбе, кое-как примостившись, сидела Ивановна с маленькой Парунюшкой на руках. Девочка крепко спала. Было ей два с половиной годика. Ровно столько прошло и со дня смерти Васенюшки, - промелькнуло в голове Агафьи. Она бережно отнесла малышку в горенку, уложила на заранее приготовленную постель, на которой до появления Танюшки давным-давно никто не спал. Сегодня Таню она предусмотрительно уложила к себе на печку.

Уложив ребёнка, Агафья снова поспешила на улицу – встречать сноху. Теперь они крепко обнялись, всплакнули и начали, было, хлопотать вокруг поклажи. Исаак уже выпряг Гнедка и поставил на выстойку: «пускай охолонётся». Попозже он напоит его и даст овса, а на ночь положит в ясли сена.

Агафья остановила сноху:

- Ты, Ивановна, не торопись воз-то трогать, чё в потёмках-то вошкаться с им? Ишо растеряшь кого, али разобьёшь. Ты, Аггей, накрой его вон палаткой, - обратилась она к брату, - а утром всё разберём - да и на место сразу. А теперь айдате ужнать – давно всё стынет. Но Агафья не была бы Агафьей, если б у неё остыл ужин. Она всё заранее рассчитала: «День они проедут туда, день дадут отдохнуть лошади, сходят к Гребёнкиным, к Артамону, к Захаровым (их дочь, Анна Аггеевна, с мужем, Фёдором Демидовичем, рядом живут). Со всеми надо повидаться. Бог знат, коды теперь свидятся. В третий день будут укладывать воз. Легко ли сложить всё в рыдван, на один-то воз? Вить и то надо, и друго не бросишь. Всё жалко» - Агафья чуть не расплакалась, размышляя обо всём этом.

«Ироды прокляты, чё сотворили с людями», - зло подумала старая женщина о «безбожниках», как она окрестила тех, кто, по её мнению, «разорял» людей. – «Ладно ишо, свои там остаются: рассуют кой-чё Дуне, Артамону в амбар. Чё-то дочь оставит у себя – всё сохранят. Жалко вот, Абрам сам уезжать собрался, неведомо куды. Он-то поболе бы мог у себя припрятать. Ну, да рассуют куды нето. А вот в четвёртый день, - продолжала рассуждать Агафья, - в четвёртый день обязательно тронутся в дорогу суды. Воз будет чижёлый, дорога всяка – не разбежишься. Туды-то оне ехали порожняком – швыдче. Так вот и приедут только к вечеру, а то и вовсе к ночи». - И Агафья, всё обдумав, в этот (четвёртый) день печь вытопила нарочно позднее, чуть ли не к полудню. Пожарче протопила. Загнету побольше нагребла, чтоб дольше жар сохранить. Так что ужин у неё не мог остыть.

За стол сели все, кроме девочек: они спали.

Утром проснулись все очень рано. Исаака Агафья сразу же отправила к Варваре. На ходке с коробком: может, Варенька приедет.

Агафья подуправилась по хозяйству, к паужну приготовила и стала помогать Аггею с Маврой переносить шмотки в отведённую им половину дома. Агафья там за эти дни всё приготовила: вымыла, печь побелила, повесила занавесочки, где надо, поставила стол, накрыла его новой клеёнкой. Табуретки нашлось только две, так принесла ещё скамейку. На стене в кути от Токаревых остался шкафчик для посуды. Мавра Ивановна, увидев всё это, прослезилась и от души поблагодарила золовушку: «Спаси те Христос, Агафьюшка, дай тебе Бог здоровья». Вспомнив, что своё-то пришлось оставить там, куда уж больше никогда не вернётся, снова заплакала.

К паужну приехали Исаак с Варенькой. И снова слёзы, расспросы, рассказы, поклоны от всех оставшихся в Булатове. А когда брат с семьёй ушли к себе, Агафья пересказала сестре всё, что поведал ей Аггей о Марье. Долго сокрушалась Варвара Анисимовна по поводу такой выходки племянницы:

- Как теперь он будет с ребятёшками-то? Одному-то шибко чижало будет. Она, конечно, тут снова подумала о себе, когда осталась вдовой одна с пятерыми. Но ведь она женщина, а тут мужик. – Дорша ишо мала, - вздохнула варвара – Кака ишо из иё помощница…

- Да и она, Дорша-то, така же, прости, Господи, как сестрица иё, - отозвалась Агафья. – Сейчас уж видно, чё характер-то не Васенюшкин.

- Да, трудненько будет Марье замолить свои грехи, - вздохнула Варя.

И Агафья поняла, что грехи Марьи будет долго и усердно замаливать она сама, Варя.

И эту ночь сёстры опять почти не спали: много накопилось того, что они должны были рассказать одна другой. Узнала Агафья, наконец, и о той, другой, семье, которую увезли тогда с Акимом Шадриным. Это были Кобылины – свёкор и свекровь соседки Вариной, Устиньи, и дочь их Марфа с мужем. А Устинью оставили – вдова она.

- А вот Акима-то вернули, радостно сообщила Варвара. Разобрались, чё он партизанил. Да и Лазаревна шибко плоха, вот-вот помрёт.

- Ишь ты, - удивилась Агафья, - побоялись. Видать, ишшо не всю совесть потеряли, антихристы, Слава те, Господи, хоть дома помрёт старуха, - перекрестилась она

Утром раненько пришли опять Аггей с Маврой. Поговорили ещё о том-о сём, погоревали вместе, и Исаак опять пошёл запрягать Гнедка – везти Варю домой. Неожиданно прибежал Вася.

- Дядя Исаак, возьми меня с собой, я тоже хочу прокатиться.

- Чё, вчерась не накатался? – крикнул, открывая ворота, отец.

- Да пускай едет, - поддержала мальчишку Варвара. Нюру с Китом повидат. Вася, ободрённый поддержкой, тут же забрался в коробок и уселся на облучок рядом с дедом Исааком.

- Ну, с Богом!

Провожавшие смотрели вслед, пока те не скрылись за избой Сюткиных.

❋ ❋ ❋

Однако, Лазаревна не умерла пока. Долго и сильно болела, но пережила своего Акима. Не смог мужик перенести этот стресс с раскулачиванием. Умер внезапно, неожиданно для всех, за два дня до Святой Троицы. Хоронить пришлось в Духов День, несмотря на то, что земля именинница. Не положено усопшего держать дольше трёх суток, не предав земле. Да и жарко уже было. Пришли хоронить его все жители Пихтового и даже из Этагола и с Махоушки многие приехали. Ездили и Агафья с Исааком, и Мавра Ивановна.

Возвращаясь с погоста, старухи и бабы тихонько переговаривались:

- Надо же, мужик-то вить был ещё кркпкий, здоровый и в одночасье преставился.

- А Лазаревна-то, сердешна, уж коды хворат, а вот Бог не прибират.

- Как же оне тепереча жить-то будут? И дети старшеньки-то далеко куды-то съехали.

- Да куды далеко? Сперва уехала Зинаида в Улалу. Родня там у их кака-то.

- Да тётка Акима, стара уж, не смогла даже на похороны приехать. Вот Зинка-то и поехала за старухой ходить, та ей избу отсулила за ето. А она уж там и замуж выскочила. Хто-то говорил, за ясашного, да не знаю…не знаю, врать не стану.

- А ланись и Сидор туды подался.

- Да не Сидор он ноне, Виктором назвался. Ето доподлинно известно. Намедни Иван Оглезнев ездил в Улалу-то, встренулся с им, назвал его Сидором-то, а тот ему и сказал: «Не кличь, говорит, меня так, я тепереча Виктором зовусь».

- Ну, да вить оне не поедут назадь суды – ни Зинка, ни Сидор, Виктор ли, как там его.

- Нет, не поедут.

- А енти трое-то ишо вовсе малы. Старшему-то, Афоньке, не знаю, сколь. Поди, по осени ужо семнадцать будет, он мово Сёмки чуток моложе. А Терентий-то с моим - погодки. Женить их рано.

- Да какой там женить? Совсем зелёны ишшо.

- Рази только нужда заставит: мать-то совсем не встаёт, и Танька махонька.

- Вот уж беда дак беда. Хошь бы годика эдак два-три – подрос бы Афонька-то. Женить бы его, парнишка он неплохой.

- Девку бы ему похозяйственней да посурьёзней.

Так в соболезнованиях, разговорах и дошли бабы до дома Шадриных. Мужиков Зинаида пригласила уже помянуть покойного. Бабы и старухи многие пошли по домам. Самые ближние соседки зашли попроведать горемышную вдову. Лежит она стонет да заливается слезами. Её нетрудно было понять.