Детство Тани. Глава 9

Раскулачивание закончилось, но отголоски его остались: стали отбирать у жителей «лишний» скот. Лошадей забрали в общий колхозный табун у всех. Коров оставили только многодетным семьям, а остальным – одну на две семьи. Старикам Пановым, Агафье с Исааком, корову оставили, но прикрепили к ним ещё одну семью – стариков Сюткиных. Доить должны были по очереди, через день. Но т. к. Харитинья Карповна была инвалид, корову держали у себя Пановы. Доила всегда Агафья и через день сама же и относила весь удой соседям. Харитинья Карповна по доброте своей часть молока возвращала:

- Вы ходите за коровушкой, ты доишь, Анисимовна, да и девочка у вас, бери. А нам хватает.

Анисимовна с благодарностью брала и целиком передавала это молочко Запеваловым для Парунюшки с Васей.

Лошадь у Исаака по-прежнему не трогали.

Люди не пришли ещё в себя от этих передряг с раскулачиванием – нагрянула новая, не меньшая, беда, и пришла она с той стороны, откуда её не ждали. В самую средину лета, вскоре после Петрова Дня, когда в огородах и на полях всё цвело и благоухало, обещая хороший, богатый урожай, в это самое время «напал червь». Маленькие, чуть больше вершка, зелёные червяки. Шли они сплошной плотной стеной. Очень быстро и с таким шумом, что страшно было смотреть на это зрелище. Ещё страшнее было видеть, как после него оставалась совершенно голая чёрная земля. Людей охватила настоящая паника. Не знали, куда броситься, что спасать: даже, если всем миром пойти на поля. Что можно было сделать голыми руками с таким нашествием на огромном пространстве? В своих огородах не успевали справиться, где уж там в поле!

Страх обуял народ. Страх перед грядущим голодом. Страх перед всеобщим людским мором. Однако, Агафья Анисимовна не растерялась. Едва тревожный слух достиг ушей этой беспокойной старухи, она тут же отправила Исаака верхом на Гнедке в направлении Пихтового.

- Скачи прямо к Варе, разузнай всё досконально и сразу же рысью домой, - напутствовала она старика, - не рассиживайся, - крикнула уже вслед. Сама сейчас же встала перед божницей и начала горячо молиться:

- Огради мя, Господи, силою Честнаго и Животворящаго Твоего Креста, и сохрани мя от всякого зла.- Закончив Молитву, Агафья зашла к брату со снохой поговорить. Но не успела и зайти к ним в избу, прибежал с улицы Вася с криком:

- Дядя Исаак вернулся!

- Охти мнеченьки, - всполошилась Агафья и выскочила навстречу старику. Тот уже спешился и подхрамывал ко крыльцу.

- Чё тако? Пошто так рано вернулся?

- Дак не доскакал я до Вари. Беда-то уж совсем рядом, обочь нас.

Вышли из избы Аггей с Маврой, и теперь уже ко всем обращаясь, Исаак с дрожью в голосе продолжал:

- Не приведи, Восподь. Век прожил – не видывал такой напасти. Токма переехал мостик через Пашин лог, у меня Гнедко захрапал да - на дыбы. Тут и я, наперёд услыхал шум, бытьто Этагол в разлив шумит. А Гнедко всё фыркат и вперёд не идёт, за малость меня не сбросил с седла. Мотрю, а из-за поворота-то, в аккурат от мысочка пашинского - туча чёрная по земле-то. Тут уж я смекнул, в чём дело, да и завернул Гнедка-то назадь. Как доскакал до своих ворот, не помню. Шибко скоро идут. Вот-вот у нас будут. В подслеповатых глазах старика стоял такой ужас, словно он только что ускакал не от «тучи» червей, а от бандитской лавины с саблями наперевес. Постепенно Исаака окружило с десяток соседей, однако, Агафьи среди них уже не было. Она незаметно ушла в амбар и быстренько стала переодеваться в то, что заранее приготовила. Такова уж была Агафья Анисимовна: не позволяла она застать себя врасплох. Через несколько минут она вышла к удивлённым соседям, всё ещё со страхом слушавшим Исаака. На Агафье были надеты мужнины тяжовые штаны, натянутые поверх голенищ обувки, его же холщовая рубаха с заправленными в верхонки рукавами. Голова и шея туго замотаны платком. В другое время да её старые махоушинские соседки, покатились бы со смеху, увидав Агафью в таком наряде, приняв за очередное её чудачество. Но не сейчас. Увидев Агафью Анисимовну в таком одеянии, все поняли: соседка приготовилась встречать надвигавшуюся напасть. Бабёнки сразу же побежали по домам с готовностью последовать её примеру. А Агафья, не обращая внимания на стоявших ещё здесь посторонних мужиков-соседей, перекрестилась, сняв верхонку с правой руки, поклонилась своему старику и брату со снохой:

- Благословите меня, ради Христа. За Танюшкой присмотрите, - обратилась она к Мавре Ивановне.

- Помогай тебе Бог, - ответила та.

- Бог благословит, - отозвались и Аггей с Исааком.

Агафья направилась к заднему пряслу огорода, осмотрела его. Шума пока ещё слышно не было.

- Аггей, - позвала она брата, - иди суды с лопатой. Да принеси ведро пыхалки. – Она не стала звать Исаака, зная, что Аггей, здоровый мужик, всё равно не позволит тому идти на помощь. Исаак, почти бегом, похромал к амбару, насыпал из кадушки полное ведро пыхалки, подал его шурину. Аггей прихватил лопату, и оба поспешили к воротчикам, к огороду. Здесь Аггей велел остаться Исааку, сам пошёл к сестре.

Агафья ещё издали крикнула брату: «Перелезай через прясло!»

Аггей давно догадался, что задумала сестра. Подойдя, он поставил ведро, перебросил за прясло лопату и сам перепрыгнул за огород.

- Вот тут, Аггеюшка, вдоль всего прясла копай канавку. – Сама она стала со стороны огорода, возле этого же прясла, рассыпать известь.

- Благодарю Тя, Господи, чё не дал мне сотворить глупость. - Ещё весной она увидела, что известь в кадке распустилась, видимо от времени или от неправильного хранения. Не раз говорила Исааку, что «извёска пропала, надо выбросить». А он так и не собрался выполнить её приказание. Теперь она была рада этому: надеялась, что «черви не полезут через извёску».

Скоро они услышали шум. Трудно было понять: шумит ли это река в половодье, неся в своём потоке лёд, камни, смытые с крайнего берега поломанные деревья, или это в сильную бурю расшумелся лес.

По спине Агафьи побежали мурашки. Оба с братом они перекрестились и в тот же миг увидели, как что-то тёмное, живое приближается к ним. Казалось, сама земля пришла в движение и стремительно сползает откуда-то с высоты прямо на них. «Боже, милостив буди мне грешному», - прошептал потрясённый Аггей. – «Прав был Исаак: за всю жись вряд ли кто-либо видел таку беду. Не доводилось и мне»,- и он поднял лопату, готовый снести голову любому врагу. Но тут враг был внизу, у него под ногами. Черви уже пытались облепить его обутки, но запах дёгтя отталкивал их, и они, скатываясь с ног Аггея, ползли и сваливались кучей в канаву, где тот и прихлопывал их лопатой, топтал ногами. Там, где не мог достать Аггей, черви, перебираясь через канаву, двигались дальше, на сторону Агафьи. Но и здесь они натыкались на преграду. Пыхалка, как и канава, в какой-то мере затормаживала их движение. А Агафья, забыв о своих больных ногах, о «скрипучих» коленях, бегала вдоль прясла от звена к звену и с ожесточением топтала, топтала, топтала эту нечисть.

Сколько прошло времени, ни брат, ни сестра не знали. Их обоих уже тошнило, рябило в глазах, под ногами противно чавкало. Но остановиться было нельзя – нашествие продолжалось. От усталости Агафья хваталась за изгородь, порой почти повисала на ней, не переставая работать ногами. Уйти «с поста» не могли ни тот, ни другой. Ближе к вечеру Мавра принесла им по ломтю хлеба, Аггею – молока, Агафье – квасу. Из своих рук покормила и попоила обоих. А уже почти в сумерки им подошла помощь: вернулся с работы Сашка Сюткин, и вместе с отцом поспешили к соседям на выручку. Василия тоже весь день не было дома – уезжал по делам в Куяган. Что могла сделать Харитинья Карповна - калека? Она скорбно смотрела в окно и оплакивала свой, на её глазах погибающий огород. Встретила мужа и сына почти без чувств, вся в слезах, и только вяло махнула рукой в сторону огорода. Мужики выскочили во двор и, увидев всё, ахнули.

- Хорошо спахали, - покачал головой старик.

- Да и прикатали неплохо, язви их, - отозвался сын.

Постояли, почесав затылки, и Сашка, смачно сплюнув, махнул рукой:

- Тут уж ничё не сделашь, позно. Пойду хоть соседям малость подмогну, ишь, как бедны убиваются. Василий поддержал сына, и оба побежали к Пановым. В руках одного лопата, у другого – метла.

Изнемогая от усталости, ни сестра, ни брат не стали ни о чём говорить с прибежавшими, только Аггей махнул рукой в сторону реки. Мужики прямо по огороду кинулись туда. Часть движущейся лавины со страшным шумом ползла теперь вдоль огорода, вклиниваясь и на посадки, оставляя за собой чёрную влажную полосу. Сашка, зло выругавшись, бросил лопату на эту колышащуюся массу и, ни слова не сказав, поскакал, как сохатый, обратно в свой двор. Забежав в сарай, схватил жестяную банку с карболкой – и назад.

- Я их счас угошшу, едрёна шишь! – и парень начал плескать на крайний ряд картошки и дальше, на концы грядок, до самого конца ухоженного хозяйкой огорода. Когда совсем стемнело, Сашка пристроил на амбар фонарь «летучая мышь», и при слабом его освещении борьба с нечистью продолжалась.

Двое суток без сна, еды и передыха сражались сестра и брат. По вечерам до поздней ночи помогали им и соседи. Василий уходил пораньше – с ног валился. А Сашка до самых петухов не оставлял соседей.

На третьи сутки борьба была закончена. Просочившаяся часть «погани», как назвала Агафья, дошла до Этагола и, видно, сгинула в реке.

Видя, что борьба подходит к концу, Исаак жарко натопил баню, Мавра вволю наносила воды.

Агафья, еле живая, доплелась до крылечка, с помощью Мавры сбросила всю одежду с себя и тут же легла на травку.

Мавра Ивановна помогла золовушке помыться, сама и попарила её, проводила в избу.

- Ись не буду. Брось мине, Ивановна, чё на пол, лопатинку каку нето,- попросила она сноху. Залезать на печь, на свою постель, Агафья была не в силах.

Когда перемылись и перепарились в баньке все мужики, Исаак сжёг в каменке всю одёжку и обутки Агафьи и Аггея.

❋ ❋ ❋

Долго, очень долго не могли люди забыть минувшее бедствие. Да и как было забыть такое, особенно тем, у кого перед глазами стояли почерневшие пустые огороды.

- Это, пожалуй, похуже комунии, хуже раскулачивания, - говорили одни.

- Да какой там? Хуже Гражданской, - сокрушались другие.- В те разы людишки всё-таки гоношились мало-мало, а счас кого же делать-то, кого ждать?

- Все помрём, яко мухи, - вторил им Ивойла Боровиков.

У них огород, хотя и наполовину только пострадал, а всё равно многого лишились. Часть только успели спасти Максимовна с детьми. Их семья до сих пор «не зашла в колхоз», единоличниками были, потому было кому бороться с напастью. Однако начисто были уничтожены полоски ржи, овса и проса, что были посеяны в ложбине Пашина лога. Из-за этого дед Ивойла слёг в постель, захворал. Неделю не ел, не пил, даже Богу молился лёжа, про себя. А когда встал, первым делом пошёл на Этагол, прихватив с собой чистую рубаху, штаны, кусок дома сваренного мыла и клок ветоши – пошёл мыться. Этот старик никогда не бывал в бане, и только единственный раз в год, в Преображение Господне, мылся в реке. Голову и бороду он тоже не брил: жил «с теми волосами, с которыми на свет появился». На голове волосы подстригал «под горшок».

Вернувшись с реки, Ивойла съел краюшку хлеба, выпил жбан квасу и удалился в «моленную боковушку» на всю ночь. Утром, выйдя из «моленной», старик высказал наболевшее:

- Вот он как Восподь-то наказыват. Токмо пошто всех подноготно? Антихристов – их однех надо карать-то. А праведные-то люди пошто страдают? Боже, милостив буди мне грешному.

Старые люди не могли смириться с тем, что «не успели появиться Советы», как «порушили» церковь: сняли кресты, вынесли все иконы, более того – открыли в святом храме клуб. И хотя сам Ивойла никогда не бывал в церкви, он был старовером, кержаком, и молился только в своём «моленном» доме – соборе, тем не менее, он вместе со всеми верующими был возмущён этим кощунством.

Лютовала по этому поводу и Агафья Анисимовна. Она постоянно посылала Исаака к старому учителю, Леонтию Матвеевичу Яркову, который жил в центре Тоурака рядом с церковью. Исаак и с Махоушки часто ходил к нему «узнать новности». Но там было ближе, а отсюда, из Этагола, старику было тяжело ходить, однако, ослушаться Агафью, он не смел. Другое дело – всегда ли он доходил до Леонтия Матвеевича, пока известно было только ему одному. Но он неизменно, возвращаясь, всякий раз докладывал:

- Дак вот, старуха, Левонтий Матвеич-то говорит, чё Советам неминуемо скоро конец придёт. Недолго им жить осталось.

Старуха знала, Исаак любил приврать, добавлять от себя, но уж очень она ненавидела Советы и, принимая желаемое за действительное, она слушала Исаака и не надолго, но успокаивалась. Однако сообщения Исаака из раза в раз повторялись: кроме неизменного «Советам неминуемо конец», ничего не добавлялось, и Агафья, вероятно, в чём-то усомнилась. Однажды, в Успение Пресвятой Богородицы, Аггей с Маврой изъявили желание навестить Варвару. Исаак запряг им Гнедка опять в ходок с коробком, и они, забрав всех троих детей, уехали. Агафья, недолго думая, решила проверить Исаака.

- Старик, а не сходить ли тебе сёдни к Леонтию Матвеичу? А? Давненько не был.

Исаак даже обрадовался: ему не хотелось оставаться дома один на один с Агафьей, побаивался он её. Быстренько собравшись, надел он «выходну» для этого случая, рубаху, взял костыль и, не оглядываясь, пошагал к мосту. Агафья, чуть подождав, направилась за ним.

Старик перешёл по мосту и вместо того, чтобы пойти прямо по дороге, свернул вправо, зашёл в лесок и преспокойно улёгся на траву.

Агафья ещё немного постояла, наслаждаясь мстительной мыслью: «Ну, каналья, сёдни ты у меня получишь сполна!» – отправилась восвояси.

Дома она долго ходила по огороду, радуясь тому, что сумели-таки они с братом отстоять огородик - всё растёт хорошо. Отметила и добрых соседей, пожалела, что у них-то погибло всё.

- Ну, да слава те, Господи, у меня всего нарастёт, поделюсь непременно. Всем хватит.- Она дошла до того прясла, где они с Аггеем двое суток «стояли насмерть». Её опять чуть не стошнило.

- Милостивый Господь, да откуда срасть-то така была? Кто же иё спослал на нас?.. Уж не спроста же ето было, - задумалась старуха и, не найдя ответа, пошла к выходу из огорода. Она вдруг вспомнила про Исаака и рассмеялась:

- Поди, уж выспался, домой пришёл. Чё же он сёдни соврёт про Леонтия-то Матвеича? Ну, погодь. Сёдни я над тобой высплюсь. Давненько я не отучивала тебя от вранья-то.

Но не суждено было сегодня Агафье осуществить свою месть над Исааком. А Исааку, наоборот, повезло. Не успела старуха сесть на крыльцо, как прямо через прясло в ограду запрыгнул парень. Агафья сразу-то и не узнала его. Когда тот подошёл ближе, она рассмотрела – Васька Акулов.

«Живут далеко, у молзавода, - промелькнуло у Агафьи в голове, - кого ему тут надо?»

Васька подошёл, поздоровался.

- Вы Панова Агафья? – спросил он, не называя отчества.

- Я Агафья Панова. А ты хто такой?

Она отлично знала, кто он такой , и всю семью их знала, а спросила так, чтоб покуражиться над парнем.

- Я Акулов… Василий, - ответил он серьёзно. Я счас служу исполнителем в сельсовете.

Исполнителями в те времена называли лиц, которые исполняли приказания работников сельского совета: кого-то позвать, кому-то что-то онести. Назначить на эту роль могли любого жителя.

- Исполни-и- и- телем? На сборне?- Агафья нарочно подчеркнула, что не признаёт никакого Совета, а называет этот орган по старинке – сборней.

Василий не стал с ней спорить и протянул ей бумажку:

- Вам повестка, прочитайте и распишитесь.

- А чё за повеска? Я ить не грамотна. Ни читать, ни расписываться не обучена.

- Ну, я Вам прочитаю, а Вы крестик поставите.

- Дак ить я одна тут, а ты говоришь: «вы». Кого ишшо тут видишь?

Агафья нарочно тянула время, пыталась сбить парня с толку. Она давно знала, что «советчики» называют одного человека на «вы». «Уважительны шибко», - с пренебрежением думала она.

- «Уважаемая Агафья Анисимовна, Вы обязаны явиться в сельский совет для разговору 29 августа к 9-ти часам утра», - прочитал Василий и ткнул пальцем, где надо поставить роспись или крестик.

- А я крестик ставить не буду, - заартачилась она, - вы сами убрали все крестики, я их не сымала, оне вам не нужны стали.

Исполнитель и на этот раз не стал спорить.

- Не будете - не ставьте. Завтра и без крестика Вас привезут да ещё и штраф заплатите..

- Да нет уж, крестик-то я никоды не сыму, не дождётесь, - опять на своё повернула Агафья.

Исполнитель пошёл, на сей раз, к воротам, вышел за ограду и ещё раз, уже с дороги, посоветовал:

- Вы лучше сами приезжайте. А то, если за Вами приедут оттуда, хуже будет.

- Ой, испужа-а-ал…

Исполнитель ушёл. Перед ним-то Агафья храбрилась, а теперь, когда осталась одна, задумалась. «И чё харахорилась? – осудила она себя. – Штоись не спросила, зачем зовут-то. Надо было всё выспросить. А теперь гадай вот. Отродясь нигде не бывовала, всё старик да старик в кажну дыру. А тут – нате! «Агафья Анисимовна». И чё понадобилась? «Для разговору!»,- передразнила кого-то,- Нужны мине ваши разговоры, как телеге пято колесо. Ну да, придёт брат – с им потолкуем».

Агафья и про Исаака забыла, а тот, видно, и впрямь заспался. Пора бы прийти уж от Леонтия-то Матвеича. Агафья не знала, куда деть себя от беспокойства, и решила сходить к Харитинье Карповне. Поговорить с ней о пережитом и хоть немного утешить бедную старуху: у неё, у Агафьи, слава Богу, всё растёт хорошо в огороде, стало быть, и им будет, что поесть, поделится она с ними. Мужики-то её вон как помогали, спаси их Бог. Старухи так увлеклись, что Агафья засиделась чуть не до коров. Их теперь пастух гоняет далеко, в Кистайков лог, и возвращалось стадо поздно. Выйдя от Сюткиных, Агафья увидела сидящего на крыльце Исаака. Закипела, было, у неё злость на старика, но она взяла себя в руки: не время сегодня затевать скандал, и Запеваловы вот-вот подъедут. Обговорить надо повестку-то. Потому Агафья и подошла к Исааку с миром. Она заведомо знала, что он начнёт сейчас врать – было время напридумывать – долго отлёживался на травке-то. Движением руки она остановила Исаака:

- Погодь, старик, про Леонтия Матвеича мы посля с тобой разберёмся, - всё-таки не могла она не намекнуть, что ей что-то известно. - Счас у нас другой разговор, посурьёзней будет.

Исаак, зная за собой неправоту, уже заёрзал, было, как всегда, но к его счастью, подъехал Аггей. Старик проворно встал, пошёл отпирать ворота. Поковыляла вслед за ним и Агафья, переваливаясь с боку на бок, как гусыня: после «червивой оказии» ноги у неё совсем разболелись. Немного «опнулись»: расспросы о том, удачно ли съездили, что видели по дороге, как там Варенька, все ли живы, здоровы. Приехавшие охотно ответили на все вопросы, передали поклоны от вей семьи Пьянковых, и Мавра понесла домой укладывать спящую Парунюшку. Вася с Танюшкой продолжали прыгать вокруг стариков, наперебой передавая свои впечатления. Наконец, всё успокоилось. Мавра подоила коровушку, процедила молочко – сегодня весь удой оставался у них. Агафья поделила его со снохой и прибрала своё. Мужики управились со скотиной. Теперь её немного было: корова, нынешний бычок и Гнедко. Поужинали, собрались все на половине Аггея. И Агафья, наконец, рассказала о визите исполнителя с повесткой. Все помолчали, обдумывая, что бы это могло означать. Как всегда, первым не вытерпел Исаак, высказывая своё «разумение»:

- Я так кумекаю: кто-то всё ж таки сболтнул про нашу менову с Иваном, кому-то ето - кость в горле. Агафья и сама об этом подумала, ещё там, у Сюткиных. «Но пошто её, Агафью, призывают к ответу», - лихорадочно думала она. – «Вить всегда Исаак ходит по всем делам», - всё больше тревожилась старуха.- «Она и двери-то никогда не отворяла в ету сборню». Наконец, заговорил Аггей.

- Я вот как думаю, Аганя: бояться тебе неча. Ты никого не убила, не ограбила, и не стоит мучить себя догадками. Давайте все ложиться спать, а поутру все трое и поедем, раз надо. Ну, не зарестуют же тебя. С умом и праведно говорить ты умеешь. Я думаю, всё образуется. А теперь – давайте по местам. Утро вечера мудренее, - добавил он и первым пошёл спать.

Утром, как и договорились, Агафья с Исааком и Аггей Анисимович поехали в сельский Совет. Размещался он в каком-то старинном доме, Агафья не знала, кому принадлежавшем. Здание старой сборни стояло неподалёку и было заперто на замок.

Во дворе сельсовета толпилась кучка людей, о чем-то споривших.

Исаак подъехал прямо к коновязи, слез с облучка и привязал лошадь. Агафья с братом пошли сразу к двери. Навстречу им выбежал вчерашний исполнитель, едва не сбив их с ног.

- А! Агафья Панова! Вот хорошо, что Вы сами явились, а меня сызнова за Вами послали. Вот суды проходите, в енту дверь.

- А Вы куда, товарищ, остановил он Аггея Анисимовича, видя, что тот намеревается войти вслед за Агафьей.

- А я с ней.

- Енто брат мой, почти в один голос с Аггеем сказала Агафья.

- А брата-то зачем? Его никто не вызывал. Аль Вы сразу со свидетелем? - почти с издёвочкой, как показалось Агафье, добавил Акулов.

А мне свидетель без надобности,- огрызнулась Агафья. Ей стало, как бы, не по себе. Она ещё что-то хотела добавить, но дверь распахнулась, и высокий худощавый мужчина в гимнастёрке с ремнём через плечо строго произнёс:

- Что тут происходит? Кто эти люди? – обратился он к Акулову.

- А енто вызванная Панова Агафья и ейный брат, чуть не заикаясь, добавил он. Васька хотел ещё что-то сказать, но человек в гимнастёрке махнул ему рукой:

- Хорошо, иди.

- Проходите, - кивнул он Агафье, а Аггею велел подождать:

- Понадобитесь - пригласим.

За столом сидела женщина, тоже не знакомая Агафье.

Мужчина сел за другой стол и жестом пригласил садиться посетительницу.

- Ну что, Агафья,- заглянув в бумажку на столе,- Анисимовна,- добавил он.- Как часто Вы бываете на мельнице? Агафья даже хохотнула:

- А зачем мне там бывать? На мельнице-то? Чё я там забыла?

- Ну, как? Разве Вы зерно не мелете? Без муки обходитесь?

- Пошто без муки? Агафья поняла, что никакой меновой с Токаревыми тут и не пахнет, осмелела. Хотя и шевельнулась, было, у неё мысль, не хитрит ли он, но она тут же отогнала её от себя и ещё смелее продолжала:

- Мелем, зерно не жуём, дак у меня ишо старик есть… живой пока. Пошто жа я сама-то буду с мешками вошкаться? Я и дорогу-то туды не знаю. Вот удумали,- опять хохотнула она.

- Как же Вы дорогу туда не знаете?- перебил её мужчина.- А нам стало известно, что не далее, как на прошлой неделе Вы у мельника Комова бус покупали. Забыли что ли? Так вспоминайте.

- А неча мине припоминать. Сказала ить, чё не бывовала я ни на какой мельнице и Комова никакого в глаза не видывала... И хто ето тебя надоумил на эдакое? – она начинала уже злиться. «Вроде дорогу никому не переходила, злобных людишек тоже нету: со всеми суседками в ладу живу. Так хто жа ето мог на меня наклепать?» – не слушая сидящего перед ней человека, вслух размышляла Агафья.

Женщина за столом, ни разу не взглянув на старуху, всё что- то писала и писала. Мужик, откинувшись на спинку стула, колюче глядел на Агафью и ждал, когда она выговорится.

Но Агафья уже входила в свою роль воительницы, встрепенулась, будто вспомнив что-то:

- Бус, говоришь, покупала? А я вот диву даюсь, на шиша он мине, бус–то етот? Не напомнишь ли, мил человек, с кем его едят-то? - Опять хохотнула. - А мы ишо покамес с голоду не помирам и што ести не пухнем… И наперёд, даст Бог, не помрём: спасла я свой огородик. Вот ентими рученьками и ноженьками (она потопала ногами) спасла вон от какой нечисти поганой. Значитса, нам бус ваш не нужен, сами ешьте на здоровьице, - уже с явной издёвочкой произнесла Агафья и слегка склонила голову.

- Ну, довольно! – резко оборвал её следователь, - я долго слушал Вас. Ещё раз спрашиваю: когда и сколько Вы приобрели буса и сколько заплатили Комову?

- Хм,- хмыкнула Агафья,- слушал долго, ничё не понял. Я жа толком сказала: никогда ни у кого бус я не покупала. Я жа не корова, из буса болтушку ись не буду.

Следователь оживился:

- Вот-вот, Агафья (опять посмотрел в бумажку ) Анисимовна, так Вы для коровки и купили бус-то. Понятно, с мукой дороговато делать болтушку, а бус-то всё–таки подешевле.

- Тьфу ! – чуть не плюнула на стол Агафья, - Кажись, мужик башковитый, а никого не понимашь. Городишь, чё попало – слушать муторно.

И поджав недовольно губы, старуха замолчала, всем своим видом показывая, что больше ей говорить не о чём.

Следователь развёл руками, встал.

- Ну что ж, придётся Вас задержать.

- Куды ето задержать? – вскинулась Агафья и тоже поднялась?

- Да есть тут у нас один уголок, посидите денёк-другой, подумаете, а, может, и через часок что вспомните - постучите. Я ещё с Вами побеседую.

- Дак ты чё ето, заарестовать хочешь? У меня жа девчушка маленька.

- Внучка что ли?

- Дочка… приёмна.

- Ну, ничего. Тем лучше: скорее вспомните. Вы ж не захотите дочку, хотя она и приёмная, долго держать одну.

- Ишь, на чё обнадеялся. Сказала - неча мине припоминать. И не жди.

- Да ждать-то Вам придётся. Не скажете здесь – повезём в Алтайское.

- Эко, напужал! Да хошь в сам Бейск вези. От своих слов не отступлюсь и мнению свою не поменяю.

- Дежурный! – крикнул следователь. Вошел мужичонка маленький, щупленький. «Заморыш», - тут же отметила про себя Агафья.

Мужичонка взял, было, старуху за локоть.

- Не тронь! Сама доковыляю, показывай – куды.

- Да тут, недалёко,- смутился мужик.

Агафья вышла. Брат быстро подошёл, взял сестру за руку.

- Ну, слава те, Господи. Мы уж заждались.

Но конвойный тут же отстранил его: «Не положено!»

Только теперь Аггей Анисимович понял, что сестра арестована, и конвойный сопровождает её в каталажку… Он хотел, было, зайти к следователю, но передумал: он сам был без документов, жил у сестры на птичьих правах, к тому же ему было не известно, за что арестовали Агафью. Исаака он тоже не пустил: надо ехать домой и всё обмозговать.

Дома их встретила всполошившаяся Мавра, прибежала со слезами Танюшка:

- Где мама? Пошто вы иё оставили?

Исааку, пока он сидел в ожидании на крыльце сельсовета, всё-таки удалось немного выведать у Васьки Акулова о том, зачем вызывали Агафью.

- Чё-то, быдто бы она купила на мельнице у мельника Комова. А его тожа анадысь посадили, гутарят мужики, чё Комов чё-то воровал и продавал. Вот и пытают людишек, хто у его покупал, чтобыть засудить мужика. Всех свидетелев привозят туды, доржат, покамес не сознаются. Ну ить старухе-то в чём сознаваться? Она ить никуды не ходит, никого сама не покупат... Пошто иё заарестовали? – сокрушался старик.

- Ну, ежлив Агафья не брала, дак помытарят-помытарят да и отпустят,- высказал свою мысль Аггей,- я так кумекаю.

- Сумлеваюсь,- покачал головой Исаак. - Она вить дюже настырна: нипочём не сознается, ежели не брала, а оне будут добиваться виновности мужика.

Присоединилась к ним и Мавра:

- Само собой, ежли не виновна, дак в чём сознаваться-то? Ну, да ладно, тут же спохватилась она. Чё тут долго балясничать? Надо чё-то приготовить ей поись да утром отвезти, а то вчерась весь день не емши. Аганя ить не станет ись из ихней-то чашки. Отвезу ей чашку с ложкой и кружку. Плохо, что она вот молоко не пьёт. Отвезти бы ей криночку молочка, а то всё квас да бадан.

- Не употреблят она молочко. В рот не берёт, - поддакнул Исаак.

Мавра Ивановна дала понять, что сама поедет с Исааком проведать золовушку.

Эта худенькая, небольшого ростика пожилая женщина была настолько подвижной, юркой, что невозможно было уследить за ней, когда она хлопотала по хозяйству. Ей не мешало и то, что с незапамятных времён она была, считай, с одним глазом: правый глаз полностью закрывало бельмо. Но Мавра, кажется, совсем не замечала этого. Она всё умела и всё могла. Всегда спокойная, со всеми добрая, отзывчивая, она, казалось, считала себя обязанной помогать всем и каждому. И сейчас в отсутствие золовки она металась из одной половины дома в другую: надо навести порядок и там и здесь, управиться по хозяйству, накормить свою семью, Исаака с Таней и приготовить Аганюшке.

- Сколь же иё продоржат там,- с тревогой подумала Ивановна. А

Агафью продержали в каталажке трое суток, и каждое утро Исаак готовился к выезду. Перво-наперво прощупывал всю сбрую: не порвалась ли где шлея, надёжна ли подпруга, достаточно ли мягки гужи, крепка ли супонь. Потом подойдёт к ходку - обследует каждое колесо: не расшаталась ли где чека, принесёт из амбара ведёрко с дёгтем и смажет втулки, проверит курок. Убедившись, что всё в порядке, ведёт Гнедка запрягать. И тут он сначала поднимет каждую ногу лошади: не потерялась ли подкова, не потёрлась ли спина под седёлком. В ходок обязательно положит хорошую охапку с вечера приготовленной травы, прикроет её войлоком. Всё это проделывалось затем, чтобы не оконфузиться: «вить как-никак едет в центру». И ещё для Исаака Платоновича было не менее важным – показать шурину Аггею, какой он хозяйственный человек: знай наших, и мы не лыком шиты. Травку он бросит Гнедку похрумать, пока они будут на свиданке с Агафьей.

Ездили к ней по очереди Аггей с Маврой, Вася и Танюшка, ездили каждый день: Вася любил просто прокатиться с дядей Исааком на облучке и подержать вожжи в своих руках, а Таня скучала по маме. Она боялась: одну маму в ямку закопали, а другую посадили в тюрьму. А как же она, Таня, будет совсем без мамы. Таня уже привыкла к этой маме и полюбила её. Вечером она молилась, читала по памяти «Отче наш», чтобы нехороший дядя отпустил маму домой.

Но маму все эти дни по два-три раза вызывали на допрос, и всякий раз следователь задавал одни и те же вопросы, добиваясь её показаний против мельника Комова.

Агафья стояла на своём: «Не бывовала на мельнице, никого у Комова не брала».

Оба начинали терять терпение. Следователь тыкал чуть не в нос Агафье бумаги, на которых были записаны показания других допрошенных, и стояли подписи или крестики.

- Вот глядите: добросовестные люди сразу поняли, что от них требуется, рассказали и расписались. И сразу же пошли по домам… А Вы упираетесь.

Агафья ещё более горячилась, готова была разорвать следователя на куски.

- Чё ты мине суёшь в глаза енти гумашки, быдто я кого в их вижу, я грамоте не училась, а чё другие тут баяли, мине до их дела нет. У меня своя голова на плечах, и напраслину на человека я сказывать не буду.

- Вы, Агафья...

- А ты миня не выкай, - перебила его Агафья. - Я тут одна (и для убедительности она повела рукой и оглянулась) - Мине ентот мужик ни кум ни сват, а всё едино поклёп на его я делать не стану. И боле мине неча говорить, веди назадь в каталажку.

Неизвестно, что хотел следователь сказать, когда его Агафья прервала, а в конце последнего монолога подследственной он вдруг опять спокойно спросил:

- А, может, есть ещё какая-нибудь Агафья Панова? Здесь ведь много однофамильцев.

- Однофамильцев-то много,- ответила Агафья тоже вполне миролюбиво, - да вот Агафья-то под ентой фамильей я одна.

- Да ну-у! Село ведь большое, как знать?

- Да знаю - одна.

На секунду она задумалась. Следователь заметил это.

- Ну что, кого-то вспомнили?

- Да есть одна Панова, но иё кличут не Агафьей. Агапея она. А величают-то как ту Агафью, котора у тебя записана?

- Да нет тут отчества. Агафья и всё. Он явно обрадовался: надоело возиться с этой ершистой старухой, больно остра на язык.

- Адрес… Где она живёт - знаете?

- Дак как не знать? Кума она моя. В Этаголе же и проживат. В аккурат недалече от мельницы-то. Она-то вот подходяшше, она в колья и в мелья сама – одна живёт дак. Но она ить не Агафья, Агапея она.

Но следователь уже не слушал размышление Агафьи, он уже вызвал исполнителя и отправил за Агапеей.

В ожидании исполнителя Агафье разрешили побыть на улице. Она присела на бревно, лежавшее у крыльца. Здесь-то к ней и подошли Мавра Ивановна с Таней, приехавшие в очередной раз навестить её. Агафья поведала снохе о последнем разговоре со следователем. Сноха обрадовалась: если твоя кума признается, тебя, Аганя, отпустят.

Исполнитель вернулся. Это был уже другой мужик. Акулов, видимо, отслужил свой срок, и назначили другого. Его Агафья не знала.

Вместе с мужиком пришла Агапея. Увидев Агафью, она очень удивилась: слыханное ли дело - сама Агафья Анисимовна - и здесь?!

- Уж не случилось ли чё с Исааком,- подумала Агапея,- и решительно направилась к куме. Но мужик, сопровождавший её, подтолкнул на крылечко:

- Не положено! Суды, в енту дверь.

Агапея, оробев, вошла в знакомую уже нам комнату. Молча поклонилась мужчине в гимнастёрке, мельком взглянула на женщину за столом у окна.

Следователь рукой показал вошедшей на стул, оглядев её с ног до головы и отметив про себя: кажется, эта будет посговорчивей. Хотел, было, сразу пригласить и Агафью, но передумал:

- Черт её знает, что может выкинуть та строптивая старуха, решил он и начал задавать уже порядком надоевшие уму вопросы.

- Так, значит, приступим. Назовите себя: как Вас зовут, где проживаете?

И пока посетительница думала, что и как говорить, он подосадовал на себя: «Черт(он второй раз упомянул черта) - эта, кажется, попроще, а я вроде как тушуюсь перед ней. Чертова (опять!) баба в печёнке сидит (это подумалось уже в адрес той, первой Агафьи).

- Агапея я, Панова… Григорьевна. Живу в Этаголе.

- Кто ещё с Вами проживает?

- Дак одна, как перст.

- Кто же Вам помогает: в магазин сходить, на мельницу, к примеру?

- Сама. Всё сама, попросить некого.

- И пшеничку сами мелете? Ведь тяжело, небось, с мешками-то возиться?

- Да каки там мешки? В торбочку сыпну да и отнесу. Спаси Христос Митрофана, он и помаленьку берётся смолоть. С понятием мужик, добрый.

- Да, с добрыми-то людями (он нарочно произнёс так это слово, чтобы расположить к себе простоватую старуху) легче жить. Да, может, и бусу кой-когда подкинет Митрофан-то - это кто же, Комов что ли?

- Он, он - Комов, дай ему Бог здоровья. Аногдась сыпнул мине с пригоршни бусу.

- Как, просто сыпнул и всё? А, может, Вы всё-таки сколько-то и сунули ему: ведь нельзя же так-то?

- Да нет, в ентот раз шибко маленечко было, дак он ничё не взял.

- А был и другой раз? Поболе сыпал?

Следователь, обрадованный тем, что маленькая хитрость ему сегодня удалась, так и вкручивал просторечные словечки, вызывая на откровенность простодушную старушку. - Может, и шкалик самогоночки когда плеснёте Митрофану-то? А?

- Да ну-у, кака самогоночка? Не из ча мине гнать иё. Так иной раз загляну - он сыпнет с фунтик бусу, а я иму незаметно алтын и положу, а то и гривенник.

- Да-а, давнишняя, я вижу, дружба у Вас с Комовым. Алтына-то ведь давненько уже нет в ходу.

- Да, давненько мы с им якшамся. Почитай все его детки через мою купель прошли.

Агапея Григорьевна слыла в своё время кержацким попом, имела свою купель, и все староверы своих младенцев крестили непременно у неё. Часто Агапея Григорьевна приходила со своей купелью к роженице и крестила на дому. Вои и детей Митрофана Комова крестила она.

Агапее шибко приглянулся человек, сидящий «супротив неё» и так мирно беседующий с ней. «Видать, грамотный мужичок, а какой простой, душевный», - думала она и хотела ещё что-то рассказать, но «мужичок» перебил её:

- Ну, хорошо, хорошо, Агапея Григорьевна, Вы нам очень помогли.

- Дежурный! – крикнул он, прямо не открывая дверь.

Тотчас в дверь просунулась голова того мужика, что доставил сюда Агапею.

- Пригласи задержанную Агафью Панову.

Агапея вздрогнула: «задержанную»? – пронеслось у неё в голове. - Больше она ни о чём не успела подумать – вошла Агафья. Мавра только что говорила ей, что долго держат Агапею, видно, тоже не сознаётся. Тогда Агафье ещё придётся сидеть.

Едва Агафья вошла, следователь заговорил:

- Так вот, Агафья Анисимовна, кума-то Ваша сговорчивее Вас оказалась: ни нас, ни себя долго не мучила, напротив, много интересного рассказала. Да и Вас выручила. Молодец.

Он взял со стола лист бумаги, где было записано всё, о чём говорила Агапея, прочитал вслух и дал карандаш:

- Распишитесь или поставьте крестик.

Агапея поставила «П».

- Меня так учил Митрофан,- пояснила она,- говорит, поставь ворота.

- Вот и научил на свою голову, - не утерпела Агафья.

- Вы свободны, идите.

Но Агапея ждала Агафью.

- И Вы тоже можете ехать домой, - обратился следователь к Агафье. - Извините, что зря Вас побеспокоили, но Вы сами виноваты. Назвали бы вот её (он кивнул на Агапею) и давно бы дома были, а то загостились у нас.

- А я знала ли чё ли, чё для тебя Агафья и Агапея - всё едино, - ещё напоследок огрызнулась старуха и, не замечая куму, направилась к выходу.

- А Вы молодец,- крикнул следователь вслед: не наговорили напраслину.

Агафья обернулась: «Да уж не то, что другие, - злой взгляд в сторону кумы, - здря не возведу напраслину на человека.

Выйдя на улицу, Агафья ещё шмыгнула в каталажку, забрала свою посуду. Оставшийся кусок хлеба оставила на столе. Она не предложила Агапее поехать с ними: шагай пешочком (злорадно подумала она) помозгуй, чё налякала языком. Дома Агафья долго ещё возмущалась тем, что Агапея много лишнего наговорила:

- Ну чё было старо-то ворошить? Вишь ли крестила евоных детей! Ну, крестила и чё с того? Кому ето ноне надоть? Фу-унтик он ей сунул, - передразнила она куму, - да уж, чует моё сердце, не фунтиком здеся пахнет. Сколь годков кормилась возле человека да его же и обгадила. Упекут старика таперича, где Макар телят не пас.

- Да ладно, Аганя, угомонись, будя. Ты-то ить ничё не наболтала на мужика, - постарался успокоить сестру Аггей. Надо жить дале. Скоро огород убирать. А там - чё Бог даст. Агафья видела, что брата что-то беспокоит, смурной он какой-то, но расспрашивать не стала. Не любила она лезть в душу человеку: придёт время - сам откроется.

❋ ❋ ❋

Прошла неделя после злополучного заточения Агафьи. Она уже успокоилась, опять не вылазит из огорода. Из-за этого Комова, будь он не ладен, она даже про Исаака забыла, так и не наказала его за очередное враньё. Ну, да Бог с ним, всё равно ведь рано или поздно он своё получит. Тем более, не хотела Агафья устраивать экзекуцию при брате.

Поговорили как-то вечером, не навестить ли Вареньку, давненько Агафья-то её не видела, да и сны какие-то нехорошие снятся. Но отложили на недельку. Съездить надо за груздями – самое время. Тоды и к Вареньке можно поехать. Но за груздочками съездить не удалось: как гром с ясного неба, свалилось на них страшное известие. Уже поздно вечером, хотели, было, спать лечь, чтоб утречком пораньше за грибами-то, Мавра выглянула в окошко и испуганно крикнула:

- Ой, батюшки! Никак к нам верховой! Кажись, Китанька…

- Неужто беда кака у Вареньки? - подошёл к ней Аггей, и оба выскочили на улицу.

Верховой уже спешился и привязывал коня. Аггей разглядел первым - парень чужой, не Кит. «Слава те, Господи, не Кит», - мелькнуло молнией в голове у каждого. Парень быстро подбежал к ним:

- Мне бы тётку Агафью аль дядю Исаака. Я от Пьянковых.

- Говори,- оба в голос выдохнули Аггей с Маврой. - Мы одна семья. Чё у их?

- Кит умер, - выпалил парень.

- Вот те раз. Дак мы ить совсем недавно были у их - жив, здоров был.

Мавра тем временем сбегала уже к Агафье по внутреннему ходу: с улицы-то они уже заложили дверь на засов. Старики выбежали оба.

- Охти мнеченьки, - заголосила Агафья, - дак чё же приключилось-то?

- Дак помер и всё,- смутился парень. - Вовсе не хворал, а взял и помер. Ну, я поеду, - заторопился он.

- Погодь, паря, - остановил его Аггей. - Надо нам определиться, как туды попасть, все-то мы враз не смогём.

Поговорили меж собой, посоветовались и остановились на том, что Агафья с Маврой и Вася поедут прямо сейчас, а за остальными кого-нибудь пошлют утром.

Мужики быстренько приготовили Гнедка, бабы собрали кое-что и уселись в коробок. Васю на сей раз на облучок не посадили: ещё заснёт и свалится.

- Ты, паря, шибко-то не скачи, не оставляй старух однех: мало ли чё, ночь уже, - напутствовал парня дед Исаак. Ты чей будешь-то? – только сейчас догадался он узнать, кто же привёз им эту страшную весть.

- Оглезнев… Мишка! – уже с дороги донёсся ответ.

Подъезжая к домику Варвары, женщины увидели в ограде кучку людей, переговаривающихся вполголоса.

- Ни за что порешили парня, - донёсся до Агафьи мужской голос.

- И так был Богом обижен.

- Ходют вечор, как в воду опушшены, - услышала Агафья теперь уже женский голос, - совестно, поди, шарам-то. - И снова первый голос:

- Да и все-то хороши - могли бы остановить, дак никто даже не приподнял свой зад, - мужик зло сплюнул и умолк. Голоса затихли: все увидели входящих женщин.

- Милостивый Господь, - пронеслось в голове Агафьи. - Кажись, убили Кита-то. - И она поспешила в избу. За ней пошла Мавра, ведя за руку сына.

На крыльцо выскочила Нюра и со слезами бросилась на шею тётке Агафье, потом обняла тётку Мавру, поцеловала Васю, и все исчезли в сенках.

- Мамочке шибко худо, - поспешно шепнула Нюра тёткам.

В комнате, и без того тесной, некуда было наступить: соседки пришли поддержать в горе Анисимовну. В воздухе густо висел запах ладана. Покойный лежал уже в домовине, накрытый отбеленным холстом с медным распятьем на груди. От едва теплившихся свечей и кадящей лампады в комнатке стоял сизый удушливый туман. У изголовья, склонившись к распятью, почти касаясь его, сидела убитая горем мать. Рядом, с лестовкой в левой руке, стояла знакомая уже нам Агапея Григорьевна.

На вошедших никто не обратил внимания. Несчастная мать даже не подняла головы: читалась заупокойная молитва.

Агафья с Маврой и даже Васенька присоединились к молившимся.

Наконец, Агапея Григорьвна громким шёпотом произнесла:

- Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего, Кита, и даруй ему Царствие Небесное. Аминь. И все присутствующие, вместе с Агапеей, прошептав последние слова, сделали земной поклон. Моление закончилось.

Варвара Анисимовна, с трудом разгибая онемевшую спину, поднялась и подошла к приехавшим сестре и снохе, обняла Васеньку, поцеловала в пухленькую щёчку.

Люди потихоньку разошлись. Осталась только своя семья и на правах священнослужителя - Агапея Григорьевна.

Немного всплакнули. Большого громкого плача не полагалось, вера кержаков не позволяла оплакивать тех, кого Господь прибрал, чтобы душа его скорее успокоилась. Надо радоваться и благодарить Господа, что он призвал его к себе. Лицо покойного тоже должно быть навсегда сокрыто от взора живых. Эти непреложные правила знали все в среде староверов, и никто не осмеливался запричитать, заплакать навзрыд, хотя душа, сердце разрывались от горя.

Распросив, где Аггеюшка с Исааком, приедут ли, Варя, тяжко вздохнув, начала рассказывать про Кита:

- Беда у меня такая, дорогие мои сестрица, сношенька, о какой вы даже и подумать не могёте. Не своей смёртынькой помер сыночек-то мой. Грех, незамолимый грех на душеньку свою принял. И мине теперь до самой смёртыньки не отмолить его грех… Она долго молчала, потом посмотрела на всех по очереди, наконец, произнесла трудное для неё признание:

- Повесился он… Вот чё удумал…

Агафья всё это время державшая в голове пересуды людей, услышанные ею, когда они только что приехали и входили в ограду, решила, что племянника кто-то убил. И теперь, услыша от сестры такое, она вопросительно посмотрела сначала на сестру, потом на Агапею.

Варвара правильно поняла её немой вопрос.

- Да, Аганя, да, милая. Пришлось и мне грех на душу взять: не могла я допустить, чтоб моего сыночка, как татарина безродного зарыли за оградой (у неё язык не повернулся сказать: как собаку). На коленях молила Агапеюшку помолиться за его грешного и дать позволение похоронить его по-человечески на кладбище. Спаси иё, Христос, согласилась. Дай тебе Бог здоровья, до конца дней своих буду молиться за тебя, - поклонилась Варя Агапее.

Рано утром тот же Мишка Оглезнев был отправлен на Гнедке за Исааком с Танюшкой и Аггеем с Парунюшкой.

Похоронили Кита Калиновича Пьянкова у самой изгороди, но всё-таки на кладбище, и ограде.

Поминки отвели, как положено. А когда все разошлись, Варя рассказала родным о том, что произошло:

- Собрание было колхозно: чё-то решали всем миром. И здесь на ентом собранье мужики посмеялись над Киточкой, шибко обидели его. Чё-то было такое сказано, чё все громко захохотали. Киточка выскочил с собранья-то, схватил в сенцах оброть с гвоздя и побежал к реке. Мужики наржались, как мерины, и начали продолжать собранье. А коды закончили, стали расходиться, только тоды вспомнили: «А где Кит?». Кто-то видел, чё он с обротью побежал к Этаголу. Кинулись туды, да было позно. Он уже висел на ентой оброти на талине… Уже застылый.

- А я подумала, убили, коды услышала, как судачили в ограде люди, - сказала Агафья.

- Дак, итак убили, Аганя, убили словом, - подхватил брат.

- Оно, слово-то, иной раз шибче осинового кола бьёт, - высказал своё «уразумение» и Исаак.

После паужна Аггей со своей семьёй поехали домой. Надо было по хозяйству управиться да и дом без присмотра на ночь оставлять не стоит: время ненадёжное. Уехал с ними и Исаак. Агафья с Таней задержались, чтобы побыть с сестрой. Она теперь осталась вдвоём с Нюрой. Полухерья давно уже работала в совхозе «Степном» дояркой. Всё лето стадо дойных коров находилось на выпасах в Верхнем Этаголе. Там же на ферме и жили все доярки. Полухерью отпустили только на похороны брата, поэтому она тоже сразу, как отвели столы, уехала: утром рано надо на дойку.

Нюра с Таней ушли ночевать в кладовку, где Нюра спала с самой весны. Сёстры остались вдвоём. Теперь, когда тело усопшего было предано земле, можно было и поплакать вволю.

Варя пожаловалась старшей сестре, что в своё время не смогла настоять на своём: запретить сыну жениться на Насте Кагадьевой.

- Восподи, прости мою душу грешную, вить ета семья, что ни на есть мирская семья. Безбожники. Ни разу лоб не перекрестили. А Настя-то - фулиганка из фулиганок, отчаянней иё во всём Тоураке никого нет, не то, что здесь, в Пихтовом али в Этаголе. Отец - табашник, все зубы прокурил. Да чё там - хуже ентой семьи в Тоураке нет, сама знашь. А вот поди ж ты, привёл, и всё тут. Ничё не могла сделать. Махнула рукой. Думала, итак Богом обижен - пусть уж. Молилась дённо и нощно, чтоб Бог простил ему. Так вить она чё? Шалава - она и есть шалава, прости меня, Господи. Неделю прожила да и убежала. Я-то рада была, Китонька горевал. Тоды ишшо боялась за его… Тоды обошлось, дак вишь, коды беда-то всёж-таки догнала. Через иё, непутёвую, так и сгинул. Бабы вчерась сказывали, чё Санька Пушкарёв прозубоскалил про них с Настей-то, а мужики заржали, как мерины. Вот он и не выдержал, убежал… И уж никого не нашлось задержать, уговорить… А найдись бы хто добрый человек, догони да поговори с им поласковее… Вить он умишечком-то был - чисто дитё малое. Глядишь - сердчишко-то и охолонуло бы… живой бы остался… Не сыскалось никого, вздохнула Варя и уж теперь заплакала горько, безутешно. Едва успокоила её Агафья.

Ещё два дня прожила у Вари сестра и поехала домой. Одна. Танюшку здесь оставила до приезда на девятый день.

В девятый день поехали рано утром. На этот раз Исаак запряг Гнедка в телегу: в коробке, на ходке, всем вместе было бы тесно.

Народу собралось опять много. Стол был хороший, богатый: постарались Агафья с Маврой, наготовили дома всякой снеди. Привезли полный короб.

Полухерья опять приехала только помянуть, задержаться было некогда: некому подменить. Уезжая, попросила мать приехать к ней:

- Сама развеешься и посмотришь, как я там живу. Все поддержали старшую дочь Вари и уговорили последнюю поехать. Варя попросила Агафью отпустить Танюшку с ней:

- Одной как-то тоскливо.

Опять все с этим согласились, и Таня осталась у бабоньки Варвары, все остальные поехали домой.

Через два дня Варвара сходила ещё на могилку сына, поговорила с ним, попрощалась и пополудни, собрав Таню, направилась к приёмному пункту, куда привозят молоко с фермы, где работает её дочь. Возчик уже поджидал Варвару по просьбе Полухерьи. Сдвинув потеснее пустые фляги, он освободил место поближе к передку, чтоб поменьше трясло и помог Варваре усесться поудобней. Таню она взяла к себе на колени. Дорога на ферму шла по увалу и была гладко укатанная, ровная. По обочине, вдоль всей дороги, теряя свой кипенно белый пух, рос иван-чай, называемый на Алтае кипреем. Ближе к лесу он ещё алел неувядшими метёлками. Местами лес подходил так близко к дороге, что Варе приходилось придерживать ветки берёз, а иногда сосёнок, оберегая себя и Танюшку. Лес был таким нарядно-пёстрым, что невозможно было оторвать глаза. Золотом блестевшие на солнце берёзки перемежались с пурпурно-красными осинками, к зелёной сосёнке притулилась, склонив тяжёлые гроздья, рябинка. Таня то и дело восторгалась:

- Бабонька Варвара, смотри! Бабонька… Бабонька…

А «бабонька» уже погрузилась в свои думы. Припомнилась ей давнишняя, вот такая же прекрасная осень. Они вдвоём с Калиной ездили в самое верховье Кистайкова лога. Попасть туда можно было только от них, из Пихтового. Этагольские так далеко никогда не заезжали. Потому здесь ягод и грибов было, хоть лопатой греби.

Поехали они каждый на своей лошадке. Под Калиной был Игренька, мерин немного с норовом. А Варе муж заседлал смирную кобылку – помесь с мелкорослой монгольской породой. Ехали медленно, наслаждаясь такой же вот красотищей вокруг. Всякий раз, где можно было проехать рядом, Калинушка придерживал своего Игреньку, подъезжал к ней бок о бок и протягивал свою сильную, немного загрубевшую от работы руку.

- Варенька! Ты посмотри, какая красотища! А воздух-то, воздух какой духмяный. Дыши – не надышишься. А то вдруг приостановит Игреньку и скажет:

Давай, Варенька спешимся, пусть лошадки попасутся, а мы с тобой поваляемся на травке. Смотри, чем не кошма? – и покажет рукой на мягкую зелёную лужайку у ручья, - и родничок бормочет рядом.

Варенька вся зардеется от его ласковых слов, от нежного прикосновения руки мужа.

- Ну чё ты, родимый, коды нам валяться? Нам поспешать надоть: ребятёшки дома ждут, Китушка-то вон с каким рёвом гнался за нами, поди, весь день проревёт, ожидаючи.

Шибко они тогда перегрузили своих лошадушек. Полным-полны кожаные сумы с черёмухой, с кислицей… Нашли ещё и запоздалые груздочки. В гору сами шли пешком: тяжело лошадушкам. Домой прибыли уже с закатом солнца.

Варвара Анисимовна так ушла в свои воспоминания, что и не заметила и как уснула на её коленях Таня, и как они проехали оставшийся путь. Очнулась, когда лошадь остановилась, и она по инерции дёрнулась вперёд. Последняя её мысль при этом была: «Вот и Китоньки уже не стало».

Возчик указал им на избёнку, где живут доярки.

- Идитя, счас оне дома… Отдыхають до дойки.

Варвара надела на плечо котомку с гостинцами, взяла за ручонку девочку и пошла к избушке. Полухерья увидела их в окошко и вышла встречать.

Избёнка и без того была маленькой да ещё половину её занимала русская печь. Одно окошко и то - махонькое. Вдоль стен - лавки, в углу – голый дощатый стол.

- Ни одной даже кроватёнки нет,- отметила про себя Варвара, - спят-то, знать, на полу. И ни лопатинки, ни дерюжки какой.

Бабёнки сидели трое на лавке, одна на подоконнике, заслоняя последний свет, двое спали на печи, одна разбрасывала на столе засаленные карты – гадала. При появлении пожилой женщины и девочки, все оживились, смущённо засуетились, некоторые вышли на улицу. Полухерья начала собирать на стол: покормить с дороги мать с Таней. Варвара достала свои пирожки, огурчики, ещё какую-то снедь и принялась угощать доярок. Внезапно дверь распахнулась, и со страшным криком вбежали только что вышедшие бабёнки.

- Девки, беда! – Бугай сорвался!

В это же мгновение молодая доярка, сидевшая на подоконнике, бросилась на пол, а в избушке стало темно, будто лампу погасили. Все замерли. Кто-то подхватил девчонку и засунул на печку к проснувшимся от крика дояркам.

- Мама, лезь и ты туда же, - это был испуганный голос Полухерьи.

Бугай – это племенной бык огромного роста со страшными рогами на широком мощном лбу. Содержали его постоянно в скотном дворе, стойле, на крепкой цепи с кольцом, вдёрнутым в ноздри. Ухаживал за ним только сам управляющий фермы. Никто другой даже не смел подойти к его стойлу. А в этот день управляющий с утра уехал в контору совхоза. Всё было тихо, как всегда. Управляющий не впервые уехал с фермы. Как произошло, что Бугай смог вырваться из стойла – порвал ли он цепь, выдернул ли из стены кольцо, крепившую эту цепь, пока было неизвестно, но Бугай оказался на воле. Скотник, находившийся в это время во дворе, вернуть его не смог, только больше ещё разозлил. Бык был страшен. Услышав его дикий рёв, все немедленно попрятались, кто куда успел. На ферме было всего два жилых барака. В одном из них жил и управляющий с семьёй. Жили-то здесь временно.

Бугай разнёс в щепки всю изгородь загона, выломал дверь в телятник, где содержались ещё совсем маленькие телята, не выгонявшиеся на выпас с более взрослыми телятами. На счастье, телятница, которая ухаживала за ними, только что напоила их молочком и пошла домой, в барак, отдохнуть.

Ворвавшись в телятник, Бугай покалечил почти всех, некоторых вообще растоптал копытами, запорол рогами. После этого совсем озверевший от крови, понёсся по участку, поднимая пыль и землю столбом. И вот сейчас он стоит у единственного окошечка избушки доярок, упираясь своим широким задом в него. Оттого в избушке и стало так темно. Все, не только не могли говорить, затаили дыхание. И только одна осмелилась на шёпот:

- Наше счастье, что он устал и стоит отдыхает. Слышите, замолчал? А то бы нашей избушке конец. По брёвнышку раскатает.

Каждая из них думала о том, что скоро дневная дойка, пастухи пригонят стадо. Что тогда? О том, чтобы выйти доить коров, пока Бугай на воле, не могло быть и речи.

А в это время пастухи действительно гнали стадо на дойку, но вовремя услышали страшный рёв и поняли, что Бугай на воле.

- Гришка! - крикнул один из них, - слышишь? Бугай!

- А вить Семёныч сёдни в конторе, - отозвался Гришка.- Дуй, не стой, за ним, а я постараюсь завернуть стадо к водопою.

- Справишься ли один-то?

- Дык чё делать? Постараюсь. Гони быстрей!

И его напарник во весь опор поскакал.

А Семёныч уже возвращался. Ещё издали увидел, что кто-то галопом мчится ему навстречу. Ёкнуло сердце у Семёныча: беда! Он сразу догадался, что дело в Бугае. Знал, что никто, кроме него, не совладает с ним. Боже! Не натворил бы беды, и он тоже пришпорил коня.

Не останавливаясь, на полном скаку спросил:

- Что случилось?

- Бугай! - одно слово, и всё понятно.

- Где стадо?

- Гришка погнал к водопою!

- Скачи и ты туда, нельзя допустить стадо на ферму! Я загоню его!

Все эти переговоры они вели, ни на секунду не сбавляя бег лошадей. Ещё не доскакав, Семёныч понял, в каком он невыгодном положении: Бугай на горе, а ему скакать в гору.

А Бугай, отдохнул возле избушки и снова тут же стал с яростью рыть землю и дико реветь. Вырыв глубокую яму и уткнув морду в землю, бузуя, опять направился к телятнику. Здесь-то и решил Семёныч перехватить его и направить во двор к стойлу. Не раз приходилось ему усмирять Бугая, и это удавалось. Но на сей раз слишком долго бык был неуправляемым и натворил уже столько бед, почувствовал запах крови, что сладить с ним сейчас было невозможно.

Услыша окрик своего хозяина, Бугай повернул морду, обагрённую кровью погубленных им же телят, и со всей прытью бросился в его сторону. В одно мгновение мощным ударом головы, рогами он сбил с ног лошадь Семёныча и совсем озверел. Пропоров живот не успевшей подняться лошади, перекинулся на хозяина.

Обезумевшие люди, в основном женщины, глядели в окна из бараков. Что они могли сделать, чем помочь? Мужиков-то здесь и не было. Скотник, пожилой человек, двое пастухов, известно, где они были, возчик, с которым приехала сюда Варвара, и сам управляющий – вот и все мужики.

Возчик со скотником давно схватились за оружие: один за двустволку, другой за дробовик, но не решались. Во-первых, не были уверены в своих силах: а вдруг ещё больше разозлят животину. Ждали хозяина. А во-вторых, «Бугай-то ведь совхозный, не свой, а ну как убьёшь – тебя же и посадют, время-то ныне како?» - так рассуждали мужики и опять ждали хозяина. И дождались. Увидели издалека – обрадовались:

- Слава те, Господи, теперь Семёныч утихомирит, усмирит окаянного. Мужики уж и вовсе раздумали стрелять: хозяин и сам знает, что делать. Да и промахнуться боялись, не ранить бы Семёныча.

А Бугай тем временем уже наматывал кишки своего хозяина на огромные рога.

Завершив своё кровавое дело, Бугай, так с кишками на рогах, трусцой, почти спокойно, побежал в скотный двор и сам вошёл в своё стойло.

Трудно описать всё то, что происходило после этого не ферме. Люди всё ещё боялись выходить из своих укрытий: не вернулось бы смертоносное животное обратно. Первым пришёл в себя скотник. С заряженной двустволкой он опрометью бросился ко двору и закрыл, как всегда это делал на ночь, глухие ворота на болты. Внутрь войти он не осмелился. Так же, бегом, мужик помчался от двора под гору.

На месте происшествия уже собралась толпа. Люди стояли кольцом, а внутри – жертвы Бугая. На бездыханном изуродованном Семёныче, как мураши на валёжине, ползали четверо мал-мала-меньше детишек и почти так же бездыханная, женщина – их мать. Рядом билась и хрипела умирающая лошадь. Скотник растолкал толпу, подошел к лошади, перекрестился и выстрелил ей в ухо.

- Неча продлевать муки животины, - как бы оправдываясь, вымолвил он. Был послан в контору совхоза нарочный – одна бойкая молодая девчонка из доярок. Вечером, перед самой дойкой, прибыли трое верховых – двое мужчин и женщина – комиссия. Стадо уже пригнали, сегодня пораньше обычного, потому что дневная дойка пропущена. Один удой пропал, но об этом не было сказано ни слова.

Варвара Анисимовна непрестанно про себя молилась и не отходила от Тани: у девчушки поднялся жар. Она страшно перепугалась, когда слышала этот дикий рёв Бугая. Хорошо ещё бабонька Варвара не дала девочке ни разу подойти к окошку. Она не видела всей этой ужасной картины. Тем не менее, Таня сразу же вспомнила о том, как за ней когда-то бегала Красуля вокруг скирды. Теперь у девочки на всю жизнь останется страх перед коровами. Забегая вперёд, скажу, что она так и не избавится от этого страха и всегда будет обходить далеко-далеко не только стадо, но и одиночных коров.

Варвара ехала с намерением пожить у дочери дня два, а после всего случившегося решила уехать сегодня же, хоть сейчас. Но до окончания вечерней дойки ехать было не с кем. Пришлось ждать. На предложение дочери и доярок остаться до утра, она решительно отказалась:

- Нельзя – как бы не расхворалась вконец, да и я уже развеялась и посмотрела, как вы живёте. Полухерья поняла, на что мать намекает. С тем же возчиком они не без труда добрались до приёмного пункта. Теперь поездка показалась Варваре мукой: фляги были наполнены молоком – не двинешь. Лошадь шла медленно с тяжёлой телегой. То, чем они утром любовались, поглотила «темь». И Танюшка всю дорогу металась в жару, то и дело вскрикивала, порывалась встать. Варвара переживала, как же они доберутся от приёмного-то. Но здесь им здорово повезло: В Пихтовый с приёмного отправлялся их человек. Не близкий сосед, но Варя хорошо его знала. Довёз он их прямо к крыльцу и даже помог занести Танюшку в избу.

- Дай Бог тебе здоровья, - кланялась Варя.

Так не совсем удачно закончилась поездка Варвары Анисимовны. Таню она сразу не повезла домой: решила здесь её подлечить. Сама купала её в травке от испуга, умывала и поила тем же отваром. Водила к знакомой старухе, которая не раз лечила и её ещё ребятишек от испуга.

В Рождество Пресвятой Богородицы Варвара отвезла Таню домой. Сейчас она подробно рассказала родным, что они пережили во время поездки к Полухерье.

- Вот потому и не везла я Танюшку-то: там полечила её немного у Апросиньи. Ты ведь знашь, Аганя, как она хорошо лечит от испуга-то, а Таня шибко тоды испужалась… Берегите иё от коров-то, - добавила сердобольная бабонька Варвара. – Не дай Восподи, на нутро испуг-то лягет.

Долго разговаривали старики. Порадовались, что у Вари не шибко пострадал огород: спасали все трое.

- Раньше Китонька помогал, Царствие ему Небесное, - всплакнула Варвара, - шибко швыдкий был.

- Надо уборку начинать, пора уж, - перевела на другое разговор Агафья.

- Дак со вторника уж начнём. Вдвоём с Нюркой остались, долго провошкамся, мешки-то некому таскать, - опять Варя вернулась к своему горю. Ничто не могло её отвлечь.

- Я, Варенька, приеду, помогу, - отозвался Аггей.

- Спаси те Христос, братец.

На том и разошлись. Варя уехала.

❋ ❋ ❋

Погода стояла хорошая: сухо, тепло. С огородом управились. Картошку засыпали Агафья с Исааком к себе в подполье.

Остатнюю засыпим к вам, брат, сподручней будет пользоваться, - предложила Агафья.

- Погодь, Аганя, - остановил её Аггей. – Не хотел я вам говорить до поры, до времени да, видно, придётся. А то как бы оплошность не вышла.

- Кака така оплошность? - всполошилась сестра.

- А така, Аганя, чё я ишшо сумленье имею, где буду зимовать. Надо брата подождать… Абрама. Кады он нас провожал, шибко сулился наведаться суды: сестёр, вас с Варей, попроведать и со мной покалякать, чё дальше делать. Ежлив не можно будет возвернуться назадь, в Булатово, то, може, поехать вместях в каку-то там Белокуриху, али ишо куды. Кучей-то лучше будет, вместях-то.

Агафья слушала его молча. Ей, вроде, и обидно было, что брат не хочет оставаться здесь, у них: опять она останется с «ентим вруном одна»… С другой стороны, она понимала брата: они прожили бок о бок с Абрамом всю жизнь, хоть Аггеюшка и шибко серчал на Абрама за партизанство, а всё равно вместе были. Опять же и Фёдор наш, Царство ему Небесное, «вить» тоже партизанил, потому бандиты и изрубили его. Аггей и его простил, молится за упокой его души. «Мы-то уж с Варварой привыкли, а они – братья»…

Аггей, видя, что сестра молчит, будто прочитал её думки и продолжал:

- Ты, сестрица , не обижайся. Вы вот с Варенькой вить тоже всю жись рядом… привыкли друг к дружке, а разъедини-ка вас – затоскуете. Вот и мы с Абрамом. Хошь и всяко бывало – и ёрились иной раз… Дак ить как без ентого? Без ентого не быват. Иё вить, жись-то, прожить – не поле перейти - так люди-то бают… Вот Абрам появится, а он скоро обязательно заявится, тоды и потолкуем.

Оба помолчали. Вошла Мавра – разговор возобновился.

- Я тут разъясняю сестре, пошто не надо в подпол засыпать картошку, - сказал он жене и повернулся опять к Агафье.

- Засыпим счас - вдруг всё ж-таки мы сорвёмся опять с места и куды-то уедем. Вам вить чижало будет отапливать весь-то дом, придётся заколачивать ту половину, а чтоб картошка не замёрзла, всё едино надоть топить. Вот в чём загвоздка, Аганя. Погреба у вас два, в один можно спустить лишну картошку.

- Два-то два, да я думаю, в улишный-то погреб не надо никого сыпать: ныне голод будет страшенный. Знашь вить, сам видел, каку беду люди пережили. Не у многих вить чё-то сбереглось… Голод заставит людишек шастать по чужим погребам… Скотинку-то и то не знамо, как уберечь. Я думаю, коровушку придётся на ночь в амбар под замок запирать: в сусек всё едино засыпать некого - ни зерна, ни муки. Вот и будет там зимовать наша кормилица. Курочки дома прозимуют. Ну а с огорода чё сняли, отделю сколь, всего понемногу, Сюткиным – пускай у себя хранят, а остатнее ссыпим в тот погреб, чё под амбаром. Какой хозяйственный мужик ентот Иван Токарев, - обратилась она к брату, - вить надо ж, додумался выкопать погреб в амбаре... Снег не надо лопатить, и ни чё не замёрзнет: творило тако, чё полкопны сена затолкать можно. А главно, повесь замок – и спи спокойно. Да и не догадатса никто – амбар да и амбар, - продолжала она восторгаться Иваном, маскируя своё недовольство намерением брата.

- Ну дак чё, брат, придётся так и сделать, - поднялась она и пошла к Исааку дать указание. Аггей с Маврой видели, что Агафья осталась недовольной, обиженной даже, но Аггей не хотел менять своих планов: не лежала у него душа к Тоураку. Всё здесь было для него чужое, непривычное. «Хошь и там, куды бы я ни приехал, тоже ничего своего не будет, - размышлял он, - но с братом вместях оно всё легше».

С урожаем разобрались, всё на месте.

Харитинья Карповна со слезами на глазах благодарила новую соседку:

- Дай тебе Бог здоровья, Анисимовна, спаси те Христос. Голенький: «Ох!», а об голеньком – Бог, - добавила она свою любимую поговорку.

Мужики тоже, и отец и сын, горячо благодарили Агафью и обещали её старику, Исааку, всяческую подмогу: где дровишек приготовить, где сена подвезти.

Лишь Аггей Анисимович, стараясь лишний раз не попадаться на глаза сестре, всё чаще подолгу стоял у своего окна, из которого хорошо и далеко было видно дорогу, а главное, мост: уж его-то никак не минуешь. То он усаживался на крылечко, прислонялся к стенке и думал, думал, думал. Жена стала беспокоиться. Не в силах совладать с беспокойством одна, она поделилась с золовкой:

- Боюсь, Аганя, ладно ли с Аггеем. Всё о чём-то думат, молчит, даже с ребятёшками не екшатса. Вечор на Васеньку накричал. Ночами не спит, всё шёпчит молитву. А ну как чё приключится с головой? А?

- Чё, думашь, умом тронется? Бог милует, пройдёт. Вот дождётся Абрама и повеселеет.

Абрам появился в воскресенье пополудни, да не один – с сестрицей Авдотьюшкой. Радости Агафьи не было предела: любила она своих братьев и сестёр. Об одном сокрушалась: в воскресный день появились, баньку не протопишь. А как было бы ладно с дороги-то, с устатку обмыться, веничком попариться.

- Да я, Аганя, и в воскресенье ни чё – попарюсь. Мне Бог всё простит, - с лукавой усмешкой заявил Абрам.

- Да ну те, не богохульствуй,- оборвала его старшая сестра.

- А ты не слушай его, сестрица, - вмешалась Авдотья, - чё ты нашего Абрамку не знашь? Али запамятовала, какой он баламут? Каким с детства был, таким и до старости остался.

- Ты чё, Дуня, какой же я старик? Я ишо о-го-го!

Но Дуня снова перебила его:

- Мы вить, Аганя, сёдни-то от Куягана только шли. У Булатовых ночевали. Оне теперь в Куяган перебрались. Екапсим шибко жарко баньку натопил. Ивановна утром, дай ей Бог здоровья, обедом нас накормила, напоила. Засиделись малость, вот Екапсим-то и довёз нас до самых приторов, так чё мы и шли-то, почитай, саму малость, неколи было запылиться.

Абрам, зная, что теперь у сестёр разговоров хватит до вечера, пошёл к брату. Догадывался, что тот ждёт его с нетерпением. Мавра Ивановна хлопотала уже у печи: надо не подкачать, угостить деверя с золовкой.

Аггей первым делом спросил:

- Надолго, брат? Каким ты времем располагашь?

- Дня на три, не боле. Дуня побудет пока, а мине некогда прохлаждаться.

- Понятно. Тоды надо срочно известить Вареньку. Пойду надоумлю Аганю, пускай отправит Исаака на ходке. Верхом бы скорее было, да вить сестра захочет поехать.

- Он чё, Исаак-то всё на побегушках у Агани? - осклабился Абрам.

- А-а, он енто заслужил, - махнул рукой Аггей.

К вечеру Исаак привёз Варвару. Не было конца расспросам, разговорам, рассказам. Поведали Абрам с Дуней и о том, что у Артамона, вроде, всё наладилоь. Привёз он из Солоновки каку-то опеть бабёночку, смирная, работящая, за Онькой ходит, как за своим, за Доршей приглядыват.

- Да вот Манька-то вить опеть тута, - вздохнула Дуня, - всей семьёй возвернулись из Нарыма. На первых порах отец-то не велел ей ажно на порог появляться. Ну, а посля, куды деться – как никак - дочь, да и ребятёшки опеть же лёльку захотели повидать.

- Ну, а о Танюшке-то вспоминат, нет ли? - потаясь от Агафьи, спросила Варя.

- Да спрашивала анадысь, как, мол, там Таня. Заплакала… Она вить после Танюшки-то уже троих похоронила: Васеню и Трошеньку ишо в Нарыме, а Сонюшка уж тут померла, в Булатове.

Агафью не проведёшь, сразу смекнула, про кого говорят сёстры и мимоходом бросила: «Восподь всё видит, кого кто обидит. Вот и наказыват за енту (кивок на Таню).

А Таня прибежала со слезами с половины деданьки Аггея.

- Мама, а где мой Макарка? (Она теперь уже научилась называть его правильно) Вася говорит, чё его Шарик бабушки Карповны съел. Все три сестры стали утешать девочку – каждая на свой лад:

- Да Вася пошутил.

- Нет, он скоро прибежит.

Не прибежит. Вася сказал, чё покуда я хворала, Макарку Шарик ам-ам.

- А ты чё, Танечка, хворала? – чтобы переключить Таню на другое, спросила бабонька Дуня.

- Ага. У меня повертуха была. - Но Таня не унималась, она то и дело спрашивала, где её любимец. Едва успокоил девчонку деданька Абрам, вошедший сюда. Перед сном слёзы Тани с требованиями Макарки возобновились, и Агафья начала всерьёз злиться. А когда с большим трудом всё-таки удалось уложить Танюшку спать, первым начал Абрам:

- Аганя, зачем ты это сделала?

- Чё сделала я?

- Да вить Макарка – это твоих рук дело, - подхватила Варвара. Куды ты его дела, пока девчонка хворала? – И начались допросы.

- Ты же знашь, как дорог этот котик Танюшке. Она только с Макаркой и свою семью-то забывать стала.

- Куды ты его дела?

Долго ещё все донимали сестру. В конце концов, Агафья не на шутку разозлилась, аж заплакала и созналась, что она не любит котов, а только кошечек и обязательно – трёхшёрстных.

- Дак куды ж ты всё ж-таки дела? Кому отдала? – спросил опять Абрам.

- Вот ишо, отдавать буду… В Этаголе он утонул.

- Ясно, - с досадой сказал Абрам и поднялся: «Пойду-ка я, пожалуй, спать, чё-то в сон клонит».

Братья оба вышли, пошли к Аггею. Сёстры и Мавра Ивановна ещё остались посумерничать, но разговора, как бывало раньше, не получилось. Хозяйка злилась и на девчончишку, как она называла свою приёмную дочь в такие минуты. Злилась она и на Абрама, начавшего этот неприятный разговор. Да и сестрицы были хороши: все были против Агафьи – она это чуяла нутром. На Танюшке она ещё отыграется – это от неё не уйдёт. «А вот чё с братом и сёстрами, как следоват не поговорила, о деле не потолковала, енто шибко досадно и обидно», - думала Агафья, ворочаясь на своей печи.

Авдотьюшке, как дальней гостье, она приготовила постель на кровати, а Варвара сама захотела лечь на полу рядом с Танюшкой. Агафья знала, что Варя, как никто другой, осуждает её за Таню, жалеет девчонку. Агафья и сама понимала, что сейчас она поступила неправильно: знала ведь, что этот рыжий Макарка для Танюшки был очень дорог, был частичкой её родной семьи. Знала Агафья, что, прижимая к себе Макарку, разговаривая с ним, девочка «обнимала» своего братика Оньку, с ним она разговаривала. А теперь у неё и это отняли. «А ну, как девчонка после ентого не взлюбит меня, отдалится?», - беспокоилась Агафья. Волновал её и неразрешённый пока вопрос с братьями. «Уедет Агеюшка, непременно уедет. Соблазнит его Абрам.» - Всю ночь думала старуха, почти не спала, ворочалась и с первыми петухами встала: надо всё получше приготовить к обеду. Даст Бог – всё образуется. Что «всё» - она и сама не знала.

Приготовив обед, Агафья сама сходила по внутреннему ходу к Аггею и позвала Абрама отобедать с ними. Позвала она и Аггея с Маврой, но они отказались:

- Нет, Аганя, вас и так много да ишо нас будет четвёро, не уместимся.

- Паужнать к нам милости просим. Пирогов напеку, - пригласила Мавра.

За обедом Танюшка опять чуть всё не испортила. Агафья, помимо всего прочего, поставила на стол яичницу с пылу-с жару, налила холодненькой, из погреба, простакиши. Расселись, затихли: во время трапезы за столом не разговаривают. И вдруг – громко, отчётливо:

- Матушка простакишка, догоняй ядрёну мать яишенку! Это Танюшка обожглась горячущей яичницей и на полном серьёзе, произнеся эту фразу, тут же схватилась за свой бокал и глотнула простакиши. В мгновение ока последовал ощутимый подзатыльник:

- Ты чё, совсем сдурела? – И Агафья схватилась, было, за девчонку, намереваясь вытащить её из-за стола, но не успела: раздался оглушительный хохот Абрама:

- Погодь, Аганя, уж не думаешь ли ты доказать всем нам, чё эта девчушка сама это придумала? Ведь ты же иё етому и научила. А?

Сёстры тоже хохотали.

Агафья, видя такую реакцию гостей и, памятуя о вчерашнем испорченном вечере, решила смириться с такой выходкой падчерицы и сама захохотала:

- Прямо уж научила. Да один раз как-то расскаывала побасёнку соседкам, а ента еманушка тут же вертелась, вот, видать, и запомнила.

- Ладно, еманушка, ешь – да мене повезешь, а отель я на тебе поеду, - подкинул свою излюбленную шутку и Абрам.

Все отсмеялись и замолчали. Обед продолжился. Всё обошлось. После обеда Абрам услышал шёпот Вари:

- Аганя, ты уж не ругай Танечку-то. Ну вить, правда, ты иё научила, мы-то тебя знам, чё уж тут… «Ладно, не буду», - согласилась Агафья.

Абрам, дождавшись ответа сестры, улыбнулся и вышел на крыльцо.

Днём Абрам рассказал сёстрам и брату о том, что по просьбе своей жены Макриды Денисьевны побывал в её родной деревне Куяче. Родители её давно умерли, а два брата живут всё там же. У каждого из них свой дом, хозяйство. Родительский дом, крестовый, стоит заколоченным: продать его там некому – деревушка небольшая.

- Вот шуряки и зовут нас с Денисьевной туда, жить в доме родителей, - подытожил свой рассказ Абрам. – А я зову вот свово брата. Дом я знаю, места всем хватит. Да и сынишки наши будут расти вместе. Чё вы скажете, сестрицы? Сестрицы понимали: что бы они ни сказали, братья поступят по-своему, спрашивают просто так, для порядку.

Решение всех было таково: братья поедут вместе. Васю заберут сразу, а Мавра Ивановна с Парунюшкой пока поживут здесь. Перевезут сперва Абрама с семьёй, шмотки Аггея, что рассованы там по чужим амбарам.

Через два дня гости разъехались: братья пошли до Куягана, надеясь на то, что там, до Булатово их опять довезёт Екапсим. Варвару с Авдотьей повёз Исаак в Пихтовый. Авдотья собиралась погостить у младшей сестры до Покрова. К тому же времени и братья обещали там управиться и приехать за женой и дочкой Аггея.

Так всё и произошло. Время пролетело до обидного быстро. Агафье было жаль, что Аггей уезжает от неё. Утешало одно: Дуня остаётся пока с ней.

Всё собрали, уложили скудный скарб. Братья сами заколотили окна и наружную дверь той половины. Попаужнали у Агафьи, пораньше, чтоб засветло добраться до места. Расставание было тяжёлым, со слезами:

- Почитай, всю жись прожили на одном месте, в кучке, - смахивал скупую слезу Аггей.

- А теперь вот разлетамся все в разны стороны, - в один голос причитали Авдотья с Маврой.

- Свидимся ль коды ишо? – присоединились к ним Агафья с Варварой.

Тряс своей бородёнкой и Исаак Платонович. Ему-то выгоднее всех было иметь рядом родню – всё поменьше доставалось от Агафьи: не так лютовала старуха, конфузилась брата, - считал он.

Горько плакала и Таня, сжималось её маленькое сердчишко, хотя она и сама не знала, почему. Может, по той же причине, что и дед Исаак, а, может, она припомнила, как первый раз уезжала от Оньки с Дорой. Тогда ей было так же больно, тоскливо. А теперь увезли от неё Васю, увозят Парунюшку. Она совсем уже не сердилась на Васю за то, что он соврал ей про Макарку. «Деда Абрам сказал, что Шарики не едят Макарков, а Макарки всё равно уж нету, неча и на Васю сердиться, - думала девочка. - Деданьку Абрама тоже жалко, он смешной и такой же добрый, как бабонька Варвара».

- Ну, хватит. Поплакали, простились – пора трогаться, - скомандовал Абрам. Он подошёл к Тане, вытер ей слёзы, поднял над головой и засмеялся:

- Ну а ты, «еманушка», догоняй всё ж-таки яишенку простакишкой, – поцеловал в щёчку и опустил на пол. Все засмеялись.

Воз, на котором сидела и Мавра с Парунюшкой, тронулся. Братья пошли пешком. Сёстры ещё немного поплакали, погоревали. Исаак во дворе готовился отвозить Варвару.

- Чижало тапереча будет Анне одной-то, - вздохнула Авдотья. – За отцом-то с матерью жила, как за каменной стеной. А тут осталась одна с дитём. Наська-то ишшо махонька вовсе.

- Дак пошто одна? – возразила Варвара, опять вспомнив, что одна-то она, - с мужиком - не одна.

- Да уж, мужик, - махнула рукой сестра. – Фёдор-то Демидыч навроде Исаака Платоныча, прости, Господи: ветер в голове да одне бабы на уме. Не забижайся, Аганя, - бросила она взгляд на старшую сестру.

- Ну вот ишо, чё бы я забижалась? - И Агафья начала опять костерить своего Исаака, вороша прошлое.

Видя, как Агафья всё больше горячится, Варвара поднялась.

- Ну ладно, сестрички, пора и мне. Нюра там одна, тоскливо. Жалеть будет, чё не повидалась с дядей Абрамом да и не проводила никого.

- Бог даст - ишо встренутся,- поспешили сёстры успокоить Варю.

Варя уехала. Дом опустел. Управляться было ещё рано. Танюшки и той не было: поехала с тятей проводить бабоньку Варвару и с няней Нюрой повидаться. Вообще, Таня любила прокатиться, просто так, «поглазеть», как говорила Агафья, по сторонам. Старуха боялась: не выросла бы верхоглядкой. Но «верхоглядке» всё было интересно. Любила она слушать, как шумит лес на горах: то «громко-громко», будто сердится, то зашепчет потихоньку, а то и вовсе замолчит. Любила, как бормочут роднички, ключики. Любила наблюдать за птичками: «сидит-сидит птичка на ветке, вдруг сорвётся и полетит куды-то далеко-далеко, в нёбушко». Любила слушать, как скрипит снег под полозьями кошёвки или колесо у телеги. Всё любила девочка и всё запоминала. Особенно нравилось Тане ездить с тятей Исааком: он всё ей рассказывал, отвечал на всё, о чём бы она его ни спросила. Никогда на Таню не ругался, звал её доченькой. Теперь уж Таня привыкла, что тятя сюсюкал, её уже не сердило это. «И пошто мама всё время ругат его?» - недоумевала девочка. Вот и сегодня Таня увязалась за тятей прокатиться.

Агафья с Дуней решили отдохнуть, не потому что хотели поспать, а просто каждой хотелось подумать о своём.

❋ ❋ ❋

Наступившая зима проходила без видимых перемен, кроме того, что люди сильно голодали, но все понимали, что это ещё цветочки, ягодки будут впереди: нынче ещё с горем пополам перебивались - кто старыми запасами, кто помогая друг другу, кто просто приворовывал, приглядывая, где что плохо лежит. А те, что держались ещё в единоличниках, прослыша о том, что правительство оказывает колхозам помощь, совещались между собой:

- Слышь, сусед, колхозы-то каки-то субсидии получили от властей, помереть с голодухи не дадут,- передавали из уст в уста и поспешно шли в «правлению» проситься в колхоз. Народ понимал, что в будущем году будет ещё труднее: никто нынче впрок семян не заготовил – сеять будет нечем, старые кой-какие запасы будут съедены. Колхозы тоже понимали, что приходят к ним мужики более имущие, сильные, работящие. Скотинку лишнюю, если кто-то сумел утаить, тоже отдадут в колхоз: у себя-то кормить нечем. Оставят себе какую телушку, а коровка пойдет на увеличение колхозного поголовья. А то ведь всех прирежут. Да и сельхозинвентарь найдётся у мужиков. Так, рассуждая та и другая сторона о выгоде, увеличивали членство колхозов, укрепляя их.

Иван Токарев тоже вступил в колхоз. У этого хозяина много чего нашлось для колхоза, без чего его и не приняли бы.

Помощь от государства получили только два колхоза – «Горный охотник» и «Пролетарский труд». «Энергия» и «Заветы Ильича» не пострадали от червя, путь которому преградили две реки – Этагол и, особенно, Песчаная.

Баловством, как это называл дед Исаак, продолжали всё-таки заниматься, пришлые ли кто, свои ли – кто знает: руки, ноги не оставляли. Но, то курчонок утащили, то овцу последнюю зарезали, то из погреба всё выгребли – только и разносились слухи по селу.

Подкараулила беда и Варвару Анисимовну. Именно подкараулила, иначе не скажешь. Как-то после обеда к воротам Пьянковых прискакал верховой – мальчишка с фермы от Полухерьи.

- Тётка Варвара! Тётка Варвара! – закричал мальчуган, не слезая с лошади. Варвара выскочила на крылечко.

- Твоя дочь захворала, просит, чтобы ты привезла каки-то травы, и сама чтоб непременно приехала… со мной, - добавил мальчишка.

Варвара на скору руку собралась, села позади мальчишки и уехала, на ходу наказав Нюрке, что и как сделать дома.

Мать осталась на ночь у больной дочери, а к Нюре пришёл сосед и тоном заговорщика поведал:

- Вот чего, девка, надоть кой-чего, етого – припрятать.

- А чё у нас прятать-то? У нас некого прятать.

- Ездют плохи людишки, ищут, чё получше, всё забирают. Всё, что не шито, не кроёно: холст, пестрядь, шали, рукотёрты, скатерти.

- Дак куды я без мамы, я ничё не знаю.

- «Без мамы, без мамы», - передразнил девчонку мужик. - Ташши какой чумадан ли сундучок, уложи, чё я сказал, и вечером, кода уж потемнее станет, и отнеси вон в ентот стожок. Ентот стожок-от ваш вить? - уточнил он.

- Ага, наш.

Нюра принесла из кладовки большой саквояж, показала соседу.

- Подойдёт?

- Во! Как раз, хорошо подойдёт. В ём ничё не промокнет. – Уташшишь одна-то?

- Уташшу.

- Ну и с Богом! Да мотри, не передумай, а то ироды всё заберут,- припугнул он Нюру. А мать возвернётся - тоды и принесёте назад. Ишшо похвалит тебя, чё сберегла

Сосед ушёл. Нюра открыла большой материн сундук и начала вынимать из него свёрнутые в рулоны тяжовину, холст, пестрядь, две большущие, как палатки, шали – бордовую и белую с крупными цветами. Понаряжалась в них, покрутилась перед зеркалом. Снова свернула их, достала скатерти – две тканые: одна в восемь «ниченок», вторая – в двенадцать. А третья, совсем новая – филёнчатая. Достала кашемировые полушалки. А вот ещё отрез синего сатина. Киту на рубаху покупали, да не успели сшить. Всё сложила в кучу. «Ого, сколь много, - подумала, - унесу ли? Надо унести, не отдавать же иродам. - Бережно уложила всё в саквояж, чтобы не помять, закрыла, приподняла: «Чижало как!»

Стемнело. Боясь, чтобы ироды не застали её с вещами дома, Нюра потихоньку вышла из избы. Увидела санки в углу сенок, обрадовалась. Поставила саквояж на санки и поплелась по узкой тропинке к стожку сена на огороде. Повытаскивала руками сено – получилась небольшая норка. С трудом затолкала туда саквояж, закрыла вытащенным сеном и, взяв санки, пошла домой.

Мать приехала только к вечеру следующего дня. Пока рассказала, что там с Полухерьей, да управилась по дому, и Нюра не успела ей поведать про соседа и о том, что она сделала после его ухода. Легли спать. А утром Варвара пошла в хлев и заметила след к стожку. Вернулась в избу со словами: «Хто-то и нас, кажись, посетил, вокруг стожка следы. Но в хлеву всё на месте, слава те, Господи. И только теперь дочь рассказала всё матери.

- Господи Иисусе Христе, - взмолилась встревоженная мать. – А хто жа енто такой добрый отыскался? - сразу почуяв недоброе, спросила она. - Какой сусед-то?

- Конюхов, дядя Андрей, - тоже испугавшись, едва вымолвила Нюра.

- Пошли! Показывай, куды поставила подарок Конюхову. – Варвара не сомневалась, что это его мошеннические проделки. Так и есть! Ещё издали они обе увидели, что норка пуста. Заметая свои следы, хитрый сосед прошёл к стожку и обратно по следу Нюры. Весь день мать с дочерью горько проплакали.

- Всё одно к одному, беда за бедой, горе за горем. Куды пойдёшь, кому чё скажешь? – вздыхала Варвара. Вдруг она встрепенулась, на что-то решившись, встала.

- Ан нет. Вот пойду и скажу. – Нюра ничего не сказала, не спросила, куда мать пошла, кому и что она собралась сказать. – Скажу! – уже из сенок донеслось ещё раз.

Варвара Анисимовна решительно подошла к дому Конюхова, быстро поднялась на крыльцо, перекрестилась, вошла в сени. Рывком открыла входную дверь и вошла в избу.

«Вся семья в сборе, ужинают, - промелькнуло в голове, - хорошо». – Варвара вплотную подошла к хозяину, ещё раз размашисто перекрестилась и бухнулась перед ним на колени.

- Спаси те Христос, Андрей Осипович! Помог в моёй беде, не оставил во вдовьем горюшке. Старшие его дети – Зинка, Мишка – вскочили, попытались поднять женщину. Жена держала младшего, Федьку, на руках. Ванька сидел за столом и вылезти не мог. Казалось, никто ничего не понимал. В первый миг и хозяин растерялся, мелькнула мыслишка: «Ишшо не знат, дочь рассказала – вот и пришла благодарить», - ухмыльнулся про себя.

А Варвара поднялась, обвела всех взглядом, помахала рукой, словно пересчитывая по головам, и спокойно сказала;

- Много наплодили – всем жопы обтянуть надо. Спаси те Христос, Андрей Осипович, век не забуду, молиться стану, - ещё раз низко поклонилась старуха теперь уже всё понявшему главе семьи и вышла, тихо прикрыв за собой дверь.

Каким образом просочился об этой истории слух, неизвестно, но уж точно – не от Варвары. Но не только в Пихтовом, а и в Этаголе, и даже на Махоушке не один год судачили об этом бабы, жалея «бедную бабёнку», и мужики с большой неохотой протягивали руку Андрею Осиповичу Конюхову, не сомневаясь в его коварной проделке.

Перед Новым годом пришло доплатное письмо от братьев. Агафья повертела, повертела его в руках и сокрушённо сказала Исааку:

- Худо-бедно, а Абрам всё-таки обучился грамоте, один из всех нас, а мы все, как котята слепые. Вот придётся идти к Сюткиным. Ежлив Санька дома, дак прочитат.

Абрам писал, что они с Аггеем всё перевезли, устроились. Анна с Фёдором пока остались в Булатове. Дунины шмотки тоже кой-что забрали, а дом её заколотили, до приезда самой Дуни или Якова.

- Ишо Абрам прописал, - докладывала потом Агафья своему старику,- чё Лазарь Булатов посля Нарыму робил в колхозе «Димитров» счетоводом, да то ли за чё прошлое, то ли в колхозе проштрафился, его опеть заарестовали, куды-то отправили таперича уж не в Нарым, дале.

После этого письма сёстры долго разговаривали меж собой, и Агафья решила в этом году не ездить зимой в Булатово:

- Братьев там нет, ты, Дуня, здесь. Там осталась одна Анна Аггеевна с ребятёшками. Дак зато и Марья опеть у отца живёт. Мне негде будет и приткнуться… Отвезу-ка я весной Танюшку туды. Пускай лето проживёт с имя. А осенью привезу. Ныне вить в школу иё поведу… Может, и та чё раскошелится, одежонку каку сгондобит (она имела ввиду Марью). На том и порешили.

❋ ❋ ❋

После очень морозной зимы весна пришла какая-то тягомотная, как говорил дед Ивойла – недружная. Солнышко слабо пригревало, снег таял как-то исподтишка. Старики вздыхали:

- Не ладно ето – лето будет дюже знойным, опеть жди беды.

- А всё Советы виноваты, оне Бога уронили, не быть таперича добру.

- А чё и говорить? – в грязь втоптали Воспода-то, нехристи. Всех заморят с голоду.

- Да буде вам каркать-то,- грубо обрывают стариков их сыновья, такие, как Санька и Дементий Сюткины, Стёпка Казанцев. К ним робко присоединялись Крысантий и Венка Боровиковы. – Небось подмогу от правительства тоже не прочь получить. А ето чё вам, не Советы?

- Вот оно - непочитание родителев. От кого оно пошло, не от Советов? – вклинивалась в их спор Агафья, люто ненавидевшая Советскую власть.

В Этаголе уже все знали, что она постоянно гоняет старика к старому учителю, и Дёмка тут же уколол старуху: «А ты, тётка Агафья, отправь-ка своего старика к Леонтию Матвеичу, может, Советов уж давно тю-тю.

- Тьфу, безбожники! – Агафья удалилась, посылая проклятья и Советам, и всем, кто за них ратует.

Наконец, весна всё-таки вступила в свои права. Вылезли люди в огороды. Колхозники с флагами, с песнями выехали в поле – началась посевная.

Прошлогоднюю Пасху Агафья почти не помнила, прошла как-то в заботах, в суете. А в это Христово Воскресенье они с Авдотьей решили обязательно навестить сестру Варю с дочкой. Отслужив, как положено, Всенощную, хотя и дома, утром разговелись и стали собираться в дорогу. Исаак, как всегда, возился с ходком - проверял сбрую, запрягал Гнедка. Агафья собирала свою падчерицу. Она давно уже выпорола из своего алого кашемирового сарафана одну, шестую, полосу и сшила Танюшке нарядное платьице с рюшечками на груди и с пышной оборкой по подолу. Именно ко Христову дню было сшито это платье, а потом, когда она повезёт девочку в Булатово, тоже положит его с собой: пускай видят все, как она, Агафья, одевает приёмную дочь. А главное, пускай «та» теперь смотрит и завидует. «Может, таперича, коды иё Лазуря в тюрьме, дак забрать вздумат – не отдам!» - размышляла про себя Агафья, собирая Таню. Она чуть-чуть смазала головку репейным маслом, чтоб волосы легче расчесались, и не развевало их ветром. В косу вплела тоже розовую ленту и завязала большой бант.

Сами сёстры надели тоже праздничные сарафаны. Агафья под сарафан надела ещё две пестрядинные юбки для пышности. Под платок – тоже праздничные шашмуры.

Собрали корзины: пироги с разными начинками, крашеные яйца. Памятуя о коварной проделке соседа, сёстры взяли в подарок Варе по красивому кашемировому полушалку, обеим с Нюрой. Лично от себя Агафья взяла ещё рулон пестряди и скатерть в двенадцать «ниченок».

Прибыли сёстры на место рано. До паужна ещё далеко. Рассмотрели гостинцы, подарки. Получая их, Варя прослезилась, вспомнив опять про Конюхова. - «Бог ему судья, - вздохнула она, - оне не разбогатеют, а мы не обеднеем, - и, поклонившись сёстрам, добавила. - Спаси вас Христос, сестрицы. Дай вам Бог здоровья».

Нюра сходила в кладовку за туеском и подошла к Агафье.

- Тётя Аганя, можно я Таню возьму с собой, я пошла за берёзовым соком.

- Ну дак чё, идите. Только не шибко далеко. Платье не замарай, - крикнула она Тане вслед.

- Нет, ето совсем близко, - отозвалась Нюра уже из сенок. Девчонки убежали. За домами, прямо от дороги, они стали подниматься по пологому склону в гору. Склон этот был дочерна вытоптан скотом, спускавшимся по вечерам домой.

По лепёшкам на земле Таня поняла, что здесь ходят коровы. Ей стало страшно.

- Няня Нюра, я боюсь, здесь коровы.

- Да где ты видишь коров? Они в лесу пасутся. Ладно, - добавила она, - Назадь мы не здесь пойдём. Там, прямо спустимся. – И она указала рукой, где будут спускаться. А вот и берёзка, на которой висел туесок, оставленный Нюрой накануне вечером. Он уже полон. Нюра быстро поменяла туески, и пошли обратно. Можно было бы и сейчас спуститься по той дороге, но и Нюре тоже что-то досталось от тётки Агафьи и от дяди Абрама, что-то такое, чего нет у других, например, у дяди Аггея или у тётки Авдотьи, какая-то изюминка озорства. И она тут же смекнула:

- Таня, ты же не хочешь больше идти по той дороге, где коровы ходят?

- Нет, няня, я там боюсь.

- Ну вот. Мы пойдём здесь, - показала Нюра на очень крутой склон, поросший шиповником, терновником и ещё каким-то мелким кустарником.

- Высоко! - устрашилась Таня. Дорога далеко…

- А хочешь быстро попасть на дорогу?

- А как?

- А ты ложись и катись. Скатишься прямо на дорогу и там подождёшь меня.

- А пошто ты не скатишься?

- Дак у меня туесок, сок-то весь выльется.

Таня задумалась: боязно.

- Ну чё, слабо?- подзадоривала Нюра. - Ложись, я помогу. - И помогла… Не успела девчонка лечь - та легонько подтолкнула её и тут же сообразила, что натворила. Таня с рёвом переворачивалась с боку на бок, не имея ни сил, ни возможности остановиться. На неё со страшной быстротой и силой сыпались камни. Девочка пыталась ухватиться за кусты, но тут же отдёргивала ручонки, уже все в шипах и исцарапанные в кровь. Нюра с неменьшим рёвом и страхом, давно бросив туесок с соком, бежала вслед, не обращая внимания ни на колючие кусты, ни на сыпавшиеся камни. В глазах её всё время мелькало что-то красное, на что Нюра не обращала внимания.

Наконец, Таня докатилась до дороги и осталась лежать неподвижной, а на неё ещё продолжали сыпаться камни, постепенно теряя свою смертоносную скорость. Нюра ещё по инерции пробежала несколько метров вперёд и упала в траву. Мгновенно вскочив на ноги, она со страхом подбежала к Тане. Девочка кричать уже не могла, а только судорожно всхлипывала. Её лицо, руки, ноги – всё было в ушибах, царапинах и кровоточило. Платье… её красивое алое платье, которое мама Агафья просила не замарать, а также её красивый пышный бант в косе были в клочья изорваны. Взглянув на гору, Нюра поняла, что краснело в её глазах, когда она бежала; лоскуты нового кашемирового платья Тани алели на колючих кустах. Волосы девочки были растрёпаны и, видимо, часть их тоже осталась на кустах. Нюра взяла Таню на руки и села с ней прямо на дорогу. Она не знала, что делать. Ощупала всю Танюшку – вроде бы косточки все целы. Но как в таком виде показаться перед тёткой Агафьей? Что ей сказать, как оправдаться? А Танюшка? Бедная девочка. Она и так долго хворала после поездки к Полухерье, потом у неё потерялся Макарка, и вот теперь… «Чё с ней будет? Не захворала бы опеть. А, может, она чё сломала внутри?» - со страхом подумала Нюра и заплакала. Так и застал их, плачущих и сидящих на дороге, Илья Епифанов, конюх колхоза. «Сидят прямо на дороге, вокруг их камни, видать, с горы. Уж ладно ли чё с имя?» - забеспокоился мужик. Подъехал ближе-то:

- Мать честна! Чё ето с вами? - Узнал дочку Варвары Пьянковой и, бросив взгляд на Таню, спросил: «Девчонка-то цела?» На телеге у него стоял какой-то пустой ящик. Илья сдвинул его и усадил обеих девчонок в передок. Пока доехали, Нюра рассказала дяде Илье наскоро придуманное оправдание: «Таня побоялась идти по той дороге, где ходят коровы, и мы стали спускаться по крутому склону. Она оступилась или запнулась о камень, упала и покатилась. Остановиться не могла, а я её догнать не успела, и Нюра опять заплакала: «Тётка Агафья меня убьёт».

- Ну, ты тут ни при чём.

Илья довёз их, и сам занёс девочку в избу.

- Охти мнеченьки, - всплеснула руками Варвара, первая встретив их. На крик выбежали Агафья с Авдотьей. Агафья настолько перепугалась, что первые две-три минуты не могла вымолвить ни слова. Потом она чуть, было, не закричала на племянницу, что она сделала с девчонкой, но вовремя увидела окровавленные руки и ноги и у неё, сдержалась. Видя, что первая гроза миновала, Нюра уже более спокойно рассказала придуманную ею версию. Ей все легко поверили, потому что Таня и в самом деле очень боялась коров, особенно после последнего случая на ферме. А Варвара чувствовала себя виноватой перед старшей сестрой: в прошлый раз она у неё выпросила Танюшку, и там вот такая страсть произошла, и сегодня случилась беда у неё - её дочь не уберегла девчушку. Агафья, видимо, почувствовала состояние сестры и принялась успокаивать ее:

- Да чё ты, Варя, переживашь, ты тут не при чём. Знать, доля Танюшкина така - с самого рождения невезуча. А платье я сошью друго – выпорю ишшо одну полосу из ентого же сарафана. Хватит мне четырёх полос.

Все помолчали. Нюра «зализывала» свои раны: промывала настойкой подорожника, завязывала, и про себя радовалась, что тётка Агафья сегодня не ругается: уж очень она её боялась. А сёстры все трое возились с Таней. Варвара, по-прежнему чувствуя себя неловко, говорила:

- Ты, Аганя, оставь её у меня, я её вылечу. К Апросинье опеть повожу, ободроны-то ноги и руки зарастут, а вот испуг может на нутро упасть. А она ведь опеть шибко испужалась.

Вечером сёстры поехали домой, оставив Таню опять у бабоньки Варвары. Уезжая, Агафья сказала:

- Хотели мы с Дунюшкой в Булатово поехать на Троицу, дак вот не знаю, поправится нет ли моя доченька-то. Как ты думашь, Варя?

- Бог даст – подымем, - ответила Варвара.

Через три недели дед Исаак съездил за Танюшкой. Раны её зажили, только на голове ещё прощупывались две шишки.

- Варя велела головку то Тане мочить ещё камфарой. Сказала, чё пройдёт: камфара то шибко пользительна.

Планы сестёр не были нарушены – к Святой Троице они поехали в Булатово. Танюшка осталась у тяти, а Агафья побыла три дня у Авдотьи, которая лето решила прожить у себя в доме. Артамон с Федором Демидовичем расколотили ей окна и двери.

Агафья вместе с Дуней днём ходили по гостям – к Артамону, к Анне Аггеевне, у которой была забавная четырёхлетняя девчушка Настенька – пухленькая беленькая толстушка. Федор как то похвалился: «Она у нас уже песенки поёт, тётка Агафья. Спой, доченька», - попросил он. И Настенька запела:

Позыл-позыл бы я дома,
Поглядел бы на котят.
Они тода были слепые,
А теперь, поди, глядят.

У Артамона пока всё было в порядке, новая жена Федосья понравилась Агафье, Марья жила у свёкра со свекровью, а работала в колхозе. Лазарь в тюрьме: «чё-то неверно сошшитал» - объяснила Марья.

Агафья через три дня уехала домой, пообещав приехать за Таней к Среднему Спасу. Таня осталась на свободе. Вдвоём с Онькой они облазили все крыши, не слезали с чердака своего дома, дрались с ребятишками во дворе, тут же мирились, играли в мяч «бить-бежать», в «чижик», купались в Тишке, зарывались с головой в песок на берегу. Как же Таня любила это время! И как будет она скучать потом об Оньке. Дору они оба с Онькой не любили, потому что она всегда ябедничала тяте. Хотя он и не ругал их, но им всё равно не глянулось, когда то и дело слышали: «Тятя, а Танька опеть подралась… А Онька с Танькой морковку рвали… А Онька с Танькой в Тишку глыбоко забродили…»

А Онька с Танькой бегали потом за ней с прутом, обливали водой, дразнили: «ябеда-корябеда». Но часто и мирно, дружно жили. Бывало, усаживались втроём играть в карты. Но тут уж тоже мир был только до тех пор, пока Онька не начинал мухлевать, или пока Дорка не оставалась «дурой» или «Акулиной». Это она очень не любила, сердилась и опять бежала жаловаться к тяте. Но не дай Бог, если она со злости назовёт Оньку косым или разноглазым (у Оньки один глаз был карим, другой зеленоватым) – тут уж пощады не жди: Онька гонял её до тех пор, пока не загонит на полати. Она там закрываласья подушками, а Онька кидал в неё свои бабки. Танька их подавала Оньке. Бывало, продержит её там до прихода тяти с работы. «А где Дорша?», - спросит он. - «Там!», - в голос заявят малыши. Тятя уже хорошо знал, за что Доршу загоняют на полати.

- Лет на твою боль, опеть обзывала парнишку?!

- Они сами… - начинала она оправдываться. Но отец оборвёт её:

- Слазь, покуда я сам тебя не сташшил оттуда!

Дорша слезет, а отец пригрозит:

- Лет на твою боль, ежли ишшо раз обзовёшь, уши оборву и к жопе пришью!

Инцидент на этом закончен… До завтрашнего дня.

Лето это было действительно очень знойным. Дождей выпадало мало, местами вообще не было. Тишка так обмелела, что в иных местах, на перекатах, можно было перейти по камушкам, не замочив ног. Лужайки, когда-то приятно радовавшие глаз своей пышной изумрудной зеленью – пожухли. Бадановая - гора по левую сторону Тишки - тоже выглядела пустыней: все ягодники выгорели. Иногда бегала ещё ребятня в ложок, где в травке сохранилась клубника. Сделали как то вылазку туда и наши герои – Дора и Онька с Танюшкой. Но на сей раз ещё дома Онька заявил, что сегодня он пойдёт один, а Танька пускай с Доркой идёт: «Я один скорей наберу».

Схватив ведро, он раньше всех выскочил из дома.

Дора с Танюшкой, изнывая от жары, никак не могли наполнить ведёрко, одно на двоих. Дора таскала за собой ведро, а Таня собирала ягодки в кружку, и, наполнив её, насыпала Доре в ведро. Вода у них давно закончилась в бутылке, и Таня захныкала: «Пить хочу, не могу больше терпеть, пошли домой». Дора давно сама изнывала от жажды, но она была старшая и не хотела показывать «ентой малявке» свою слабость. А более того, ей хотелось оправдаться перед тятей с мачехой, что из-за Таньки она не набрала полное ведро. Она хныкала.

«Косой, поди, давно уж в Тишке, - мстительно думала она об Оньке, - да ишшо и ведро потерят»… Едва дотащились до дому. А Онька поджидал их в стайке, поглядывал в щелку. Он не хотел заявиться раньше девчонок.

Отец был дома. Он работал сегодня в кузне: готовил косилку к выезду на покос. Домой прибежал «попаужнать». Жена подавала ему на стол.

- А вот и ягодницы наши подоспели к паужну,- встретила их Федосья. «Измучились, - пожалел их отец. - А где же ишшо один ягодник, - увидев, что сына нет с ними, - поинтересовался он.

- В Тишке, наверно, сидит, где ишшо ему быть? - поспешила с ответом Дора. - Он и не был на Бадановой. - Она хотела ещё что-то добавить обидное в адрес брата, но не успела: тут же откинулось одеяло, которым завешивали дверь от мух, и сперва появилось ведро, наполненное с горкой крупной спелой ягодой, а потом и сам ягодник вынырнул из-под одеяла. «Ага! В Тишке?! А вот тебе Тишка!» - Он гордо подхватил ведро обеими ручонками, всем видом показывая, насколько оно тяжёлое, и поставил у самого стола, а сам бегом к двери. «Дак куды же ты, Оня? Поешь! - вдогонку крикнула мачеха. «Я потом, сперва купаться!», - путаясь в одеяле, отозвался ягодник.

Танюшка подошла к ведру и ягодку за ягодкой стала тащить в рот. Дора даже не посмотрела на ведро брата.

- Вить вот, лет на твою боль, где-то же насобирал он их. И, видя, что Дора, сконфуженная, стоит в сторонке и не принимает участия в общем ликовании, подошёл к дочери и похлопал по плечу.

- Ничё, Дорша, в другой раз и тебе пофартит. Ты наберёшь ишшо больше. А брата не забижай – оне с Танюшкой ишшо маленьки… А ты у нас уж вон кака – невеста! И, уже направляясь к выходу, сказал:

- Мать, надо рассыпать куды не то ягоду-то, а то сгорится.

А мать уже расстелила в горенке на пол старую скатерку и высыпала из ведра. «Ой, чё ето?» - и громко засмеявшись, крикнула уже вышедшему в сени мужу: «Отец, иди-ка посмотри, каку ягодку-то сынок набрал!»

Отец вернулся. Девчонки уже были тут. Танюшка с визгом прыгала на месте. Дора как-то хмуро, но тоже хохотала. Федосья откладывала в сторонку траву и отряхивала от травинок и от ягодок рубашку ягодника.

- Ле-е-ет на твою боль! Вот шельмец! Вот лешачёнок!- совсем беззлобно говорил отец. – Взрослому такое не придумать, - хохоча и качая головой, он пошёл снова в кузню.

Вечером, вернувшись с работы и узнав, что Онька так и не приходил домой, Артамон пошёл на поиски сына. «Поди, накупался до посинения и заснул где… голодный», - подумал он. Осмотрел амбар, хлев, дровяник, заглянул на чердак… Задумался: «Гм, неужто шибко боится? Я же их никоды не бивал. Чё-то тут не то».

Пошёл к Авдотье: может, у неё? Та всплеснула руками, заохала; «Не заходил. А, можа, он у Анны»?

Пошёл к Анне и ещё издалека увидел сына - вместе с Фёдором играют в «чижик». Вот тут Артамон Минеевич немного «вышел из берегов», как любил говорить Ефим Булатов, брат Екапсима. Подавая руку племяннику, пожурил его за то, что не отправил ентого сорванца домой. А сыну пригрозил:

- Завтра будешь весь день лежать на полатях, один. А на покос со мной поедут девчонки, - подумав, добавил, - ето наказание тебе не за ягоду, а за то, чё домой до ночи не шёл, что тебя искать пришлось.

❋ ❋ ❋

Но за ночь, поговорив с Федосьей да обмозговав всё, оттаял отец: на покос взял с собой обоих малышей, а Доршу оставил дома: «Матери поможешь».

Подъехала старшая дочь Марья. На правлении было решено, что они в паре с отцом будут косить на двух парных косилках в Касьяновом логу, пока ещё там трава хорошая, сочная.

Онька навязался к отцу ездовым.

«Ладно, привыкай, - махнул отец рукой и усадил его на коренного. - Мотри, сиди крепше, не свались… А лишку не махайся – пристяжного не пужай».

- Лёлька, а я чё, тоже поеду? – стала приставать Таня к лёльке Марье.

- Нет, девочки ездовыми не бывают. Ты пойдёшь ягодку собирать. Вот тебе маленькая корзиночка, с ней и пойдёшь во-он туды на горку, а то тут ишшо под пилу попадёшь и траву спуташь, чижало будет косить. Иди… Только далеко не уходи от нас.- Марье так хотелось поцеловать девочку, назвать её доченькой, но она боялась. Боялась тётки Агафьи, которая, уезжая, строго-настрого наказывала: «Мотри, Маньша, девчонку не приручай, не облизывай иё, чтоб потом она не тосковала. Думашь, мне легко далось успокоить иё, коды впервой привезла иё отсюда, оторвала от всех вас? О ту пору, кода Васенюшку похоронили, Царство ей Небесное, ты могла девчонку взять к себе, дак ты не захотела, Лазурю свово потерять спужалась. Вот и живи со своим Лазурей, таскайся с им по Нарымам да по тюрьмам. А девчонку не тронь, чужа она тебе». Агафья била прямо в сердце, била больно, жестоко, и Марья боялась её. Да что говорить? - Боялась она по-прежнему и Лазурю: не век же он будет сидеть в тюрьме, придёт, а тут Танюшка. «И чё тоды? Вить он мне сразу сказал, чё девчонка ему не нужна. Никак мине нельзя привыкать, и Таня пускай не привыкат. Живёт она там, как у Христа за пазухой, и пускай живёт», - так думала свою горькую думу Марья под стрёкот косилки и жужжание пчёл на траве. Отец не раз окликал её: «Ты чё там, заснула ли чё ли? Понужай коренника-то!

И вдруг до Марьи донёсся тоненький, но звонкий голосок. Она прислушалась. У Марьи сжалось сердце, комок подступил к горлу. Ясно: это пела Таня.

Горы круты, горы круты,
Горы с перехватами.
Как хочу я дома жить
С нашими ребятами.

Горя много, горя много,
Горя некуды девать.
Пойду - лягу на могилу,
Разбужу родиму мать.

У Марьи сжимается в груди. Она с горечью думает, что эта маленькая девочка могла быть всегда рядом с ней и, может, никогда бы не пела таких частушек. Марья жалеет себя: ведь она схоронила уже трёх малюток и сейчас осталась одна, совсем одна. Мария прислушалась… Что это? Танюшка уже ближе к ним и снова поёт:

На чужой сторонушке
И солнышко не греет,
А без родимой мамушки
Никто не пожалеет.

Артамон тоже слышит пение Танюшки и ворчит про себя: «Вот зловредная старуха», - он не сомневается, что петь эти частушки научила Таню её приёмная мать Агафья.

А Таня уже совсем близко подошла и ничего не подозревая, заливается, бросая клубничку в корзинку:

О, мать моя, мать –
Чёрная галка
Отдала в чужие люди,
Как тебе не жалко?

У Марьи терпение лопнуло. Она, перекрикивая стрёкот двух косилок, во весь голос закричала: «Тятя, остановись!» - И сама первая остановила лошадей. Треска стало меньше, отец тоже остановился, хотел спросить, что случилось, но увидел дочь, уже бегущую к Танюшке, всё понял и спешился сам.

Марья, уже вся в слезах, расспрашивала Таню:

- Где ты научилась так петь?

- Дома.

- А кто научил тебя петь эти частушки? - Марья сидела на корточках перед Таней, и слёзы в три ручья катились по её щекам.

- Лёлька, а пошто ты плачешь?

- Ну, ладно. Буде. Вставай. Ишшо прокосика по два проедем и выпрягать будем, - пытался успокоить дочь Артамон. – Перекусить надоть.

Онька тоже вертелся возле сестрёнки: «Я, тятя, больше не хочу ездить: жарко».

- Ладно, оставайся с Таней.

С дочерью он ещё перекинулся двумя-тремя словами о зловредности Агафьи, о том, что та нарочно научила девчонку петь частушки, которые сама и сложила.

- Ну, да чё теперь поделашь? Надо терпеть. А Танюшка подрастёт – сама поймёт, чё к чему. Поехали. Надо ишшо пару кругов сделать.

Тятя с лёлькой снова застрекотали косилками, а дети остались на месте доедать ягоду из Таниной корзинки. Сделали только один прокос, а Марья опять кричит: «Тятя! Тятя!»

- Ну, чё там опеть?- отец был недоволен: не выполняет норму.

- У меня постромка лопнула.

Отец взял из-под сидушки шило, тонкий кожаный жгутик и сшил ремень, а так как Мария остановилась раньше, рассчитывая сама справиться с неудачей, но не смогла и только потом позвала отца, он за это время отъехал довольно далеко. Теперь надо было догонять его. Мария села на свою сидушку, а отец, забыв о том, что стоит на стороне пилы, сам хлестнул её лошадей:

- Сто-о-ой!

Дочь поняла, в чём дело, но уже поздно; зуб пилы проколол ногу отца. Хорошо ещё, что лошади не испугались их крика и сразу остановились, когда Мария натянула вожжи. Отец, бывалый солдат, сорвал с себя рубаху, разорвал её, замотал ногу, туго перетянул, где надо, обрывком вожжей.

Марья за это время выпрягла всех лошадей, помогла отцу сесть на лошадь, с ним же усадила Оньку и отправила их вперёд. Сама сначала отвела двух пристяжных лошадей к ручью и, спутав их, оставила пастись. Вечером конюх съездит за ними. На оставшейся лошади она с Танюшкой пустилась догонять отца. Так неудачно закончился их первый день на покосе. Потом Марья работала ещё в паре с соседом Красильниковым, отец лечил ногу и сколько-то находился дома без работы. А вскоре ему стали привозить работу на дом – чинить сбрую. Иногда приезжал кто-нибудь и увозил его в кузню.

Таня с Онькой продолжали купаться, играть во дворе. Иногда в их ограде собиралась почти вся ребятня с их нижнего края: играли в лапту, в «чижик», в прятки; дрались, мирились – целый день не умолкали ребячьи голоса. Шум, гам. Весело. Иногда Дорка приходила их утихомиривать, но бесполезно. Однако наступил для Тани всему этому конец. В Средний Спас, как и обещала, приехала за ней мама Агафья. Прожила здесь всего один день: Гнедко отдыхал. За этот день она навестила сестру Авдотью, которая пока ещё никуда не собиралась уезжать: ждала сына Якова. Побывала у племянницы Анны Аггеевны, сходила даже к сватье Карпушихе: надо же было разузнать про Лазаря да и про Марью приспроситься – племянница как-никак. Вечером долго разговаривали с Артамоном и Федосьей. Она пожаловалась Агафье: «Чё-то внутрях болит». Уже в потёмках пришла Марья: свекровь ей сказала, что Агафья завтра уезжает, и она прибежала повидаться с тёткой и попрощаться с Таней. Очень хотелось ей высказать обиду за песни, которым Агафья научила девчонку, но не посмела, и тятя не велел: «А то вить Агафья мстительна, будет отыгрываться на ребёнке».

Расстались по-доброму, но Агафья – стреляный воробей – на мякине не проведёшь: всё время чуяла натянутость и Артамона, и Марьи. «А мне наплевать», - сама себе сказала старуха.

Ночевала Агафья у сестры, а раненько утром Фёдор запряг Гнедка, и они с Таней поехали домой.

Как птичка в клетке, забилось сердечко у Тани, когда Дора с Онькой долго-долго бежали за ними, а тятя с Федосьей стояли на крылечке и махали руками им вслед. Но плакать Таня не смела. Теперь она уже понимала, что гневить маму Агафью нельзя, ей же, Тане, будет хуже. Только ещё более остро вертелся в её головёнке вопрос: «Пошто? Пошто Онька с Дорой остаются с тятей, а её опеть увозят?».