Радио

В Богословке, в самой таёжной глухомани, начинался обычный трудовой день лета 1933 года.

Дед Тимофей, как вчера, позавчера, как год назад, с раннего утра сидел за воротами на почерневшей от времени лавочке и меркнувшими старческими глазами глядел в конец улицы. Новому человеку могло бы показаться, что старик кого-то поджидает. Но новых людей в деревне не было, а местные давно привыкли видеть Тимофея на этом месте. Они, пожалуй, гораздо сильнее удивились бы и даже, может быть, забеспокоились, не окажись его тут в одно прекрасное утро.

Сегодня Тимофей наблюдал, как сноха его соседа Тараса била своего парнишку Митяя. Продолжалось это довольно долго и у старика невольно родилась мысль, что Митяй, наверное, здорово провинился. Старик поднялся с лавочки и запылил через улицу.
– Ты почто его лупишь? – грозно, как ему показалось, спросил он у молодой сердитой бабы.

Та выпустила Митяя, который в ту же минуту исчез, только подсолнухи чуть заметно колыхнулись, указывая его путь.
– Замучил, ирод, – вздохнула она. – Весь в папашу. Соседскому коту чуть хвост не оторвал, хотел его заставить рыбу ловить. Ну как тут не лупить, ведь дня не проходит, чтобы кто-нибудь на него не нажаловался.
– А сам-то где? Дмитрий-то дома?
– Да нет, с утра в район подался, председатель его отпустил, дела у них там какие-то…

Солнце палило вовсю, дед Тимофей дремал на лавочке, а день между тем приближался к своей половине. От сладкой дремоты его пробудили чьи-то приближающиеся шаги – по улице шел почтальон. Тимофей весь напрягся, затаил дыхание, но почтальон безнадежно махнул Тимофею рукой: ничего тебе нет.

Через какое-то время Тимофей опять начал клевать носом, но посторонний шум заставил его открыть глаза.

Шум доносился со стороны конторы. Там что-то происходило, иначе зачем бы мчались туда ребятишки. Даже бабы, оставив недополотые грядки, спешили в сторону конторы. На глаза Тимофею попался недавно битый Митяй:
– Эй Митяй! Да стой ты, чёртов дитенок! Куды это все стеганули?
Митяй поправил сползающие штаны, провел грязной ладошкой под носом и, так и не сказав ни слова, припустил под гору.

Тимофей зашел в избу: может, старуха что знает. Но спрашивать у нее он ничего не стал, гордость не позволяла. Если что-то знает, сама скажет, не выдержит.

– Ошалели все, что ли, – бурчал тихонько Тимофей, косясь краем глаза то на старуху, то на икону, на которой от старости видны были одни глаза. Старуха не обратила внимания на его слова и, закончив хлопотать у печки, направилась к окну. Деду вдруг показалось, что заскрипела не шестая от печки половица, а его старуха, ведь с половицей они были ровесниками.

– А чего это все они бегут куда-то старый?
– А я почем знаю, у тебя хотел спросить, – буркнул Тимофей.
– А, вспомнила! Дмитрий-то, помнишь, говорил, что привезут ету, как её… забыла…
– Чего привезут? – нетерпеливо потребовал ответа Тимофей.
– Радиву ставить будут, вот, – обрадованно вспомнила старуха.
– Радиву? А кто это такой?
– А шут его знает, говорят, что само брешет, без человека.
– Как это – без человека? – засомневался Тимофей. – Так не бывает. – Однако поднялся, прихватил стоявшую в углу у двери отполированную временем и его руками палку и, шаркая ногами, засеменил к конторе.
– Глухомань едакая, серость деревенская, – бормотал себе под нос Тимофей. – С немцем воевал, Колчака бил, а эту радиву ни разу не видел… Глухомань чертова…

На площади у конторы, вокруг сухой сосны толпились люди. А на вершине сосны сидел человек. Тимофей заспешил вниз. В толпе он первым делом увидел своего соседа Тараса, деда Митяя. Тот, заметив Тимофея, радостно заулыбался:
– Вишь, Тимоха, и до нас дошла цивилизация!
– Кто? – не понял Тимофей.
– Це-ле-ви-зация! – повторил Тарас, тыча пальцем на сидевшего на сосне Димитрия.
– Он почто туда залез, как кот от собаки?
– Радиву цепляют!
Дмитрий и на самом деле укреплял на сосне кукую-то большую черную тарелку.
– Людей будем слушать, вот!
– А чего их слушать – ухмыльнулся Тимофей. – Вона их сколько, слушай!
– Да энти ж из Москвы с нами говорить будут!
– Ну вот и всё, – проговорил Дмитрий, спускаясь с сосны. – Сейчас будем подключать!

Все расступились и затаили дыхание. Дмитрий ловко перебрасывал провода, перекручивал их, а из тарелки раздалось шипение, будто сало на сковороде скворчало. Но говорить пока никто не говорил.
– Не работает, – с сожалением заметил Тарас.

И в этот момент из тарелки рявкнуло, музыка заполнила все вокруг и отозвалась эхом в бору. Все ахнули. Ребятня загомонила, старухи крестились, а Дмитрий стоял и счастливо улыбался. Тарас толкнул локтем Тимофея:
– Вот это и есть Москва, понял?

Домой Тимофей шёл медленно, устало, словно после тяжелой работы. А звуки музыки и человеческих голосов догоняли его.

Тарелка орала до вечера, потом смолкла.

– Устала, поди, – подумал Тимофей, садясь ужинать. Поздно вечером, накинув телогрейку, он вышел на улицу. На дороге никого не было, деревня засыпала. Опираясь на костыль, Тимофей медленно побрел к сосне, на которой висело радио. Осмотревшись по сторонам, он спугнул какую-то ночную птицу, усевшуюся около тарелки и, немного постояв, тихонько заговорил:
– Слышь, мил человек, Тарас говорил, что ты из Москвы с нами говоришь, значит, человек знающий. Вот и послушай меня. Я не одну войну прошел, ранен был, а с меня налог берут. Со свиньи шкуру сдай, курей нет, а яйца сдай, всё сдай, а сам хоть с голоду помирай… Я ж не кулак какой, зачем же так-то? А ежели люди обозлятся? Я, конечно, не за этим только пришел, это я так, между делом, – спохватился Тимофей. – За сына пришел просить. Три ночи он не спал, вот и выронил вилы в лобогрейку, лопасти и поломало. Два дня чинили, сделали всё, а сына забрали. А он ведь у нас один был. А теперь что? Мать убивается, мне горе… Ты же в Москве, тебе ближе, ты уж передай там куда следовает… Скажи, Тимофей просит. Я же ведь Георгиевский кавалер… А то помрем с бабкой, похоронить некому будет.

Тимофей и не заметил, как на глазах появились слезы. Вздохнув, он вытер заскорузлой ладонью глаза и поплелся к дому.

Шёл и думал, что, может, зря взял, да и выложил всё сразу этому из Москвы. Не поймет, пожалуй, молод ещё. А может, и передаст кому надо, и вернётся его Пашка, и будут они снова сидеть на зорьке на реке.

Утром радио начало с песни: «Широка страна моя родная… я другой такой страны не знаю… хр… хр…» – и замолчало.

Источник

Радио: рассказ / П. Кулькин // За изобилие.- Общественно-политическая газета Алтайского района Алтайского края.- 1991.- 19 ноября.- С. 4.