Конь-копновоз

Два путника молча шли по расквашенной дождями, разбитой машинами в две извилистые колеи, дороге. Дорога петляла меж отлогих гор. Один - мужчина с седыми висками, но с задорным блеском в глазах, разгоряченным от ходьбы дыханьем, твердо ставил свои ноги в больших кирзовых сапогах. Они уже не скользили по грязи, а будто врастали. Ветерок, здесь такой ласковый, по небу гнал и гнал большие громады туч. Тучи будто давили вниз, на горы и распадки, тяжестью своей, омрачая все вокруг. Но воздух был сухой, и надвигающаяся погода не так чувствовалась.
– А, смотри, поддувает грязь-то ветерком! – нарушил молчание мужчина, не поворачивая к спутнику головы.
– Пап, а вон там родник будет, мы в прошлый год вырыли.
– Когда это? – он повернул голову и вопросительно посмотрел на сына.
– А когда у нас вон в том логу покос был – парнишка показал вытянутой рукой.
– Тут нынче плохая трава – на солнцепеке – вздохнул отец. И снова долгое молчание.

В молчании они прошли мимо расчищенного родника. Мальчишка шел по нижней колее наклонной, как на вираже, дороге. Грязь многопудовыми гирями налипала на его резиновые, литые сапоги, которые и так хлябали на ногах – были велики. Но он не обращал на них никакого внимания и как ходули переставлял расползающиеся ноги. Но от отца не отставал. Он был в том возрасте, когда в мечтах грезятся подвиги, пусть даже в обыденной жизни. А в душе – огонь сердца, еще не опаленного горечью жизни и потому благородного и отзывчиво-открытого. С горячим сердцем и открытой душой он очень любил родной простор, эти уже не раз им исхоженные горы. Он только лишь изредка поправлял резавшую лямку рюкзака с едой на двоих на целый день. Подбрасывая его при этом на ходу, он изгибал худую спину. Но вот они взошли на перевал, и идти стало легче. К сапогам мальчишки вместе с грязью, которая здесь была не такой липкой, налипали мелкие острые камешки скальных пород, кое-где торчащих осыпающейся мелкой гребенкой поперек дороги.

– Теперь уж скоро! – заликовал его отец, оглядывая необозримую ширь отступивших вдаль вершин гор. Внизу, куда спускалась дорога, широкой лентой тянулись кусты низкорослого тальника, который сверху казался плотным зеленым ковром, брошенным на дно распадка.
– Ну, вот и Бирюкса! – проговорил мужчина: Сейчас коня поймаем, и дальше.

Мальчишка глянул на отца, хотел о чем-то спросить, но не решился. Он вообще мало разговаривал. Может, оттого, что его мысль неотрывно блуждала вслед за взглядом. Он глядел и вспоминал: «А что вон там, за той вон горой» – и вспоминал, как был там с другом Колькой еще зимой, на лыжах, с Колькиным стареньким ружьем. И волчьи следы. Ведь Бирюкса означает – «Волчья вода». Или разглядывал придорожную траву, торчащую, стараясь увидеть хоть что-то живое. Увидев, он чуть отставал и долго шел, оглядываясь, каждый раз отыскивая то место глазами. Потом мелкой трусцой догонял отца и шел дальше. Его клетчатая рубашка трепыхалась на ветерке вылезшими из-под брюк полами. Но он не заправлял ее – все равно снова вылезет.

Подошли к разбитому мосту через ручей. Отец проворчал:
– Сколько ездят, и никому дела нет, пока кто-нибудь не слетит вниз.

Мальчишка обошел по обочине большую лужу перед мостком и глянул в ручей – а вдруг есть рыба? Но ручей прозрачной струей забегал под мост, колыхая подводную зелень.
– Пойдем! – крикнул на него отец.

Они свернули вскоре с дороги и пошли к покосившейся сараюшке, из-под которой выбегал тот самый ручей. Он выбегал широким потоком и разливался, переливаясь по глубоким вмятинам следов от копыт коров. Выше в гору от сараюшки длинной полосой протянутся железный каркас станков дойки, покрытой шифером. А еще выше, где кончался этот вытоптанный круг земли, паслись лошади.
– Восемь штук, – сосчитал мальчишка.

Но ему интересней всего было посмотреть, как берет начало ручей. Он обогнал отца, шагая пошире, чтоб меньше наступать на эти многолетние рытвины, идущие волнами.
– Там родник? – спросил он у отца.
– Молоко охлаждают. Пока-то эта молоканка приедет! Узду возьми! – и отец пошел вбок по отлогому кругу, к лошадям.

Мальчишка беспомощно оглянулся на отца, и нерешительно двинулся к сараюшке. «А вдруг там кто есть? Как я буду спрашивать?» – от быстрой ходьбы вместе с кровью в висках стучала в голове мысль. Но дверь была на большом замке. Доски, закрывающие вытекающую воду, были еще мокрые – кто-то был.

Подошел, наступив на этот мокрый помост, он осел в воду. Подергал замок – закрыт. Хмыкнул и огляделся. Вдруг неудержимый смех обуял его. Звонкими перекатами вылетал из горла и отголоском улетал вдаль, вдоль зеленого ковра – вниз и вниз. Не переставая смеяться, гыгыкая и вытирая слезы из уголков глаз, взялся за захватанный край доски и дернул дверь, чуть приподняв ее от помоста. Она открылась, удерживаемая дужкой замка. В ржавых петлях болтались загнутые гвозди. Только что подошедшему со стороны дороги казалось, что она вечно на замке, уже порядком заржавевшим. В сараюшке рядами плавали в воде фляги с молоком, вода била фонтанчиками со дна запруженная плотными щитами из толстых плах.

В углу, на гвозде, висела единственная уздечка, да под ней, на полу, прикрытый разорванным бумажным мешком, лежал хомут. Мальчишка снял узду, поднял на плечо хомут, продев в него левую руку. Увидел в другом углу еще один, старый, закрыл пустой угол бумагой, подтолкнув его ногой. Вышел и прикрыл за собой дверь, подбирая на ходу тянущуюся шлею. Отец уже стоял возле одной из лошадей. Понуро опустив голову, она безразлично ждала, что от нее хотят. Сын бросил хомут у ног отца.
– Пап, давай другую поймаем?
– Давай узду!
– Ну, погляди, какой он худой!
– Давай, говорю! – ожесточенно повторил отец.

Парнишка поглядел исподлобья и отдал узду.
– Ничего, – хлопал отец по рыжей шее коня.
– Там под горку, стащит. Зато смиренный конь! Распутывай! – надевая перевернутый хомут на голову коня, тоном приказа произнес отец.

Мальчишка с опаской присел под мордой коня с грустными глазами, и вытолкнул узел толстой веревки из петли, разогнулся. Отец затягивал супонь, поправлял шлею, безжалостно дергая и ругаясь: шлея запуталась, и конь пошатывался, широко расставив ноги, терпеливо дожидаясь конца снаряжения.
– Давай сюда! – отец протянул руку, взял путо и завязал вокруг шеи коня – узел одного конца в петлю другого.
– Ну, садись, поехали, – сказал облегченным голосом.
– Нет, пап, я не устал.
– Ну, а я не сяду – лучше еще столько же пройти, чем об такие кости… – он многозначительно похлопал по острому хребту коня, не договорив.

– М-мц, пойдем! – конь послушно дернулся с места и пошел, чуть вытянув голову вслед за поводом. Лошади, стоящие поодаль, сторожко подняли головы. Проходя мимо, отец резко взмахнул над головой белой кепкой. Сначала отпрыгнул вниз по траве мальчишка, и почти в одно мгновение с ним, рванулись со спутанными передними ногами, стоящие ближе к ним лошади. А задние лишь испуганно вздернули головы. Передние скакнули чуть вбок и остановились, изворачивая налитыми мышцами упругие шеи.

Мальчишка привык к таким странностям отца, бывшего фронтовика. Отец и на него не раз так же вот, в мгновенье невесть откуда взявшейся злости. Его всегда удивляло, в честь чего это вдруг – если, конечно, не было повода к этому. Но на этот раз его удивила не выходка отца, а то, что Рыжка, как мысленно назвал коня мальчишка, никак на жест отца не прореагировал: как шел, так и шел, чуть вытянув голову, лишь повод чуть ослаб, когда отец приостановился.

Косогор круто спускался вниз, к дороге. Мальчишка с силой вдавливал пятки сапог в податливый дерн до корней выщипанной коровами травы. Отец поддерживался за повод, вытянув прямо за собой руку, боясь соскользнуть вниз. Рыжка еще сильней вытянул голову вперед, отчего мальчишке казалось, что черные от времени ремни больно врезаются лошади в затылок, сдерживая почти нависшую тяжесть тела отца. Маленькими шажками, переставляя как-то резко и с трудом подгибая в коленях передние ноги, конь все же сдержал и себя, и того, кто боялся упасть.

И снова чавканье грязи в колеях малонаезженной дороги. Лишь с северной стороны, обступавшие вокруг горы редко поросли тонкоствольными березками, кое-где вперемежку с осинами. А чуть ниже поросших вершин – ковры тальника по ручьям. Ручьи на лето пересыхают, и остается только один – там, где сейчас стоят неубранные копны на крутом склоне горы, чуть повыше родника. Родник начинается из ямы, окруженной высокими кочками с узколистной густой осокой, поднимающейся до пояса и подходящей вплотную к толстым, ползучим сначала по земле, ветвям тальника. В тальнике осока растет редкими, высокими, прямыми стрелами. А еще чуть дальше, в непролазной чаще, голая черная земля между высоких кочек с коротенькой травкой.

Родник выбегает из ямы, струится меж кочек веселым ручейком, с ползающими по дну бокоерзиками. Пробегает открытое от травы пространство, сбегая в одном месте через запруду по толстым трубкам растущего вдоль ручья дягиля. Струится в вырытую ямку, поднимая со дна веер черных крупинок легкой земли, и прячется в зарослях тальника, растущих ниже. Там растекается между кочек и исчезает, не выбегая своим веселым переливом прозрачной струи ниже по кустам.

Напились и напоили коня. Тот сначала долго принюхивался, перебирая бархатными губами. Потом будто невзначай коснулся воды и стал осторожно пить, цедя громко, через зубы прохладную влагу.
– Ну, пойдем, копны стаскаем вниз, где подъехать можно будет, а там, глядишь, и сметать можно будет, если дождь не помешает – разговаривая, отец посмотрел на небо – ни одного просвета. Тучи стали еще ниже, и плывут, и плывут из-за гребня высокой горы с шелестящими у вершины березами.
– Вот свозим копны и поедим, сынок.

Мальчишка со вздохом снял на землю рюкзак, взял повод коня и дрогнувшим голосом произнес:
– Но! – конь качнулся и пошел следом, все так же чуть вытянув голову, отчего мальчишке казалось, что он не пойдет, если его не потянуть за узду. Отец кряхтел сбоку, взбираясь в гору и держась за сбрую.
– Давай ко второй копне подъезжай.

Мальчишка подошел, оставил повод. Конь шагнул еще два раза, наступил одной ногой на конец, и остановился, натянув повод книзу. Мальчишка этого не видел, он отворачивал низ копны и что-то усиленно искал ногой, боясь толкать руку в колючее сено. Отец отошел на край кошенины, вытащил из стоящей стеной травы двое вил и грабли. У одних вил был длинный, метра четыре, черешок.
– Стогометные! – подумал мальчишка, как-то по-особому глядя на эти вилы.

Черенок у них был толстый для его мальчишеских ладоней, но он не раз уже подавал ими отцу на стог – правда, не постольку, как отец. Он уже нашел то, что искал – моток веревки.
– Что рот разинул?! – прикрикнул на него отец. Парнишка быстро размотал мотки веревки и не знал, как их привязать к торчащим от хомута гужам. Отец раздраженно бросил свой груз на скошенную траву. Торопливо привязал, что-то поколдовав над веревкой, вымеряя ее середину.
– Бери вилы! Тпру, ногу! – он стукнул ладонью под колено лошади и другой рукой вытащил повод.
– Э, бедная, ты даже подковы сто лет назад потеряла! – сказал чуть оттаявшим голосом, но вдруг разогнулся и зашагал вниз, круто развернув коня, с силой потянув за собой. Конь уперся, встал.
– Но! – вырвался злой окрик. Лошадь дернулась и пошагала, будто обидевшись на грубое обращение. Концы веревки белыми змеями поволоклись вслед. Обогнув нижнюю копну, подпятил коня, отчего тот уперся задними ногами в копну.
– Вот, смотри – и отец, уж в который раз показал сыну как надо подкапнивать веревки вокруг копны, подбивая их под низ.
– А здесь делаешь крестом, и через верх, чтоб верхушку не свалить. Иди сюда! – окликнул мальчишку, который подправлял веревку.
– На, привяжи! – мальчишка неуверенно взял еще довольно длинный конец перекинутой через копну веревки, с силой дернул на себя. Отец не выдержал, взялся рядом и так потянул, что конь повернулся чуть боком, вслед за потянувшей его веревкой, подступая к ним задом. Отстранив мальчишку, отец толканул плечом в круп лошади, отчего та испуганно перебрала ногами, чтоб не упасть.
– Вот, за веревку задеваешь, натягиваешь, видишь? И на узел, петлей. Понял?

Мальчишка согласно кивнул белобрысой головой, отступив заранее на всякий случай – горяч в работе был его отец.
– Вяжи тот конец, да не своим, «бабским» узлом, а как я показывал. Надо чтоб дернул, и веревка развязалась, узел-то затянет!

Но у мальчишки ничего не получалось, узлы он завязывать не умел. И всегда завязывал по-своему – по «бабски», как говорил его отец. Который уже обошел вокруг понуро стоящего коня, мальчишка отбежал в сторону, боясь оплеухи.
– Иди сюда! – голос был властный, и он подошел – Нам ить некогда бегать, – сказал отец миролюбиво, зная характер сына – убежит, и поминай, как звали.
– Вот так, вот так, – отец заставил завязать и развязать. Мальчишка завязывал при помощи нетерпеливых рук отца и тянул за конец, чтоб узел распался. Наконец он облегченно вздохнул – понял смысл хитрого сплетения.
– Ну, трогай, – мальчишка взял за повод, чуть дернул – Но-но-но! – обнадеживающим голосом подбодрил коня.

Тот испуганно дернул, отпятился, чуть присел на задних ногах, с силой рванул, и, стронув неподатливую копну с места, упираясь, потащил. Отец, воткнув вилы с граблями в сено, стогометными подталкивал сзади, упираясь в длинный конец животом, подставив под острый черенок вил ладонь.
– Стой! – прокричал он. Конь еще немного протащил и встал, остановленный мальчишкой.
– Развязывай! – отец воткнул чуть в стороне черенок граблей в кучу нарытой кротом черной земли, положил рядом стогометные вилы. Развязав и кинув взад копны веревки, мальчишка повел лошадь за повод. Веревки с шебарчаньем заскользили из-под копны. Развернув лошадь, не останавливаясь, он пошел в гору.
– Подкапнивай ладом, а то копну перевернет! – услышал он предостережение отца и остановился – вози по одной дороге, коню легче будет, вишь, как заморили. Да быстрей давай, а то не дождь, так Афонька приедет.
– Какой Афонька?
– Дак дразнят его так. Ну, у кого ты хомут стащил. Нам же дали без сбруи, один хомут, а ты этот принес – отец с усмешкой посмотрел на сына.
– Дак ведь теперь до вечера доить не будут, зачем он ему?
– А комбикорм на вторую стоянку подвозить. Ну, давай, давай, двенадцать копен осталось. Да смотри, круто вверху, по порядку вози, а то застрянет.
– Но, пошли, Рыжка! – уже тише проговорил паренек и зашагал в гору.

Гора в этом месте имела небольшую ложбину, круто уходящую вверх, ее-то они и выкосили две недели назад ручными косами. Уложенное в копны, сено было сухое и зеленое. Сначала они были большие, и отец говорил, что они центнера по два будут. Но теперь они осели от дождей, стали казаться приземистей и шире – где уж там развалить такую копну, она вон как тумба, и сверху как панцирь – сено слежалось.

Мальчишка увез уже три копны без отцовской помощи. Внизу их свезли как можно ближе друг к другу, и получился квадрат. Послушный конь сам шел в гору, тяжело переставляя ноги, и за повод, оказывается, его вовсе не надо тянуть. Копны стояли уже довольно высоко и снизу казалось, что не дойти до очередной копны. Мальчишка свез еще две копны, и отец стал, не выдержав безделья и посмотрев на небо, заметывать эти отдельно стоящие копны к тем, четырем, беря широкие, шуршащие пласты, кидая их в середину образовавшегося квадрата.

А тучи все ползли и ползли, опускаясь все ниже и ниже. Из зловеще-черных они превратились в молочно-белые, спустившись ниже и причудливо завиваясь. Вскоре ветер повеял холодом, рубашка у мальчишки запузырилась вокруг тела, нисколько не согревая его. Но ему было не холодно. Разгоряченное ходьбой тело требовало прохлады, которая приятно будоражила. Подводя коня, он в несколько отработанных приемов затягивал веревками копну, конь через силу страгивал ее, отчего веревки сначала вытягивались от его усилий, а потом плыла вниз сама копна.

А белые облака уже заволокли вершину горы, гребнем преграждавшую им путь. Они будто зацеплялись за нее, и, завихряясь, струились все вниз и вниз, заволакивая трепещущие, теперь уже близкие к пареньку и его лошади, березки. Поднимаясь за следующей копной, он все намеревался ускорить шаг, но конь все шел и шел, размеренной поступью переставляя ноги с нековаными копытами. Отец внизу был в одной рубахе; к потным волосам, ко лбу, прилипла сенная труха. Он кидал и кидал, успевая забросить наверх копну прежде, чем трудяга-конь подвозил следующую, идя за своим маленьким повелителем. Подъезжая уже к довольно высоко возвышающемуся стогу сена, маленький повелитель сам волновался и уговаривал своего Рыжку идти чуть побыстрее, чтобы не рассердить отца этой размеренной нерасторопностью. Но конь был неумолим.

Туман, холодный и сырой, отделяясь от тучи – он и был частью этой тучи, опустившейся вниз, заволакивал все вокруг. Поднимаясь наверх, конь теперь несколько раз останавливался, тяжело поводя боками. Мальчишке видна была только его большая голова – такой густой был наверху туман. Отдохнув, конь без понукания сам страгивался с места, будто знал, что это надо, и шел. Мальчишка втайне радовался, что отец не видит, как они отдыхают, и не ругает их. Он оголтело таращил по сторонам глаза, стараясь в молочной белизне различить стоящую копну. Но она всегда выплывала черной громадой в метре от него, и он сначала пугался, будто кто большой и огромный ждал, чтоб схватить его. Он говорил коню: «Тр-р-р» – и обходил копну, чтоб по наклону горы определить, к какой стороне подводить Рыжку. Подведешь чуть сбоку, конь дернет, веревки натянутся неровно, и ему будет тяжело тащить одной стороной и без того худого тела со впалыми боками.

Спускаясь в первый раз в тумане, мальчишка растерялся. Куда, в какую сторону? Если даже под ногами ничего не видать, кроме мутной белизны. Он и сбился бы с пути, увел коня в сторону от стога – ведь под такую крутизну можно и в сторону идти, не слишком заметишь. Но конь упрямо натянул повод, вытянув голову, и остановился. Мальчишка и тянул его за повод, и понукал – бесполезно. «Наверно устал», – подумал мальчишка, и тоже затих. «Может, слышно, как отец шуршит сеном?» – но плотный туман как ватой заложил уши, гася всякие колебания звука. Мальчишка уже подумал оставить коня и сбегать вниз, хоть примерно узнать, где стог, – ведь без копны легче возвращаться, если собьешься с пути.

Конь чуть присел и сдернул свой груз. Копна, не видимая, бесшумно поплыла. Неужто развалил? Заткнул конец повода под веревочное путо, чтоб конь не наступил, и отстал. Копна наплыла на него, глухо шебарша по скошенной траве. Отпрыгнул и догнал коня. А конь шел и шел, не останавливаясь, спускаясь все ниже и ниже. Вот и сапоги видать, и черные кочки кротов под ногами. Вскоре выплыл стог с копошащимся вокруг отцом – он подскребал вилами сено, подбивая его под стог.
– Что долго-то?
– Да там ничего не видать, еле, как копну нашел.
– Еле как! Давай быстрее, дождь пойдет. Давай-давай, да на зарод лезти надо. Середина-то не забитая, прольет!
– А и так, пап, там уже три копны, однако, осталось.
– Вот давай быстрей, да я наверх полезу.

Но дышать этой туманной сыростью было тяжело, конь часто останавливался, отдыхал, и быстрей никак не получалось. Зато вниз он шел сам и паренек ласково гладил его по худым, выпиравшим мослам. Подвозя последнюю копну, паренек оплошал. Нужно было подвезти с другой стороны, но он поздно об этом вспомнил – копну уже стянуло на эту сторону, под уклон.
– Давай на ту!!! – неистово заорал на него отец.

«Ну, куда же теперь на ту?!» – с отчаянием подумал мальчишка и потянул коня вверх, в обход стога. Не осилив подъем, конь почти сразу остановился, опустив понуро голову.
– Что встал?! – отец выскочил откуда-то сбоку и замахнулся вилами на коня.
– Не бей! – вырвался тонкий крик и мальчишка громко заплакал, отбежав в сторону. Конь от удара дернулся в сторону, зацепил задней ногой за веревку и как-то боком осел на копну. Мужчина отбросил вилы и стал испуганно дергать за повод, пытаясь поднять коня.
– Вставай… вставай… – лихорадочно уговаривал он. Конь подогнул в коленях вытянутые передние ноги, подался вперед и поднялся. Он даже не посмотрел в сторону обидчика, лишь шевелил ушами, высоко подняв голову, будто прислушиваясь, как там, в тумане. Мальчишка оббежал вокруг стога, схватил вилы с длинным черенком и стал лихорадочно поддевать верхний пласт, прижатый веревками. Отец отвязал веревки:
– Но, черт с тобой, пусть здесь стоит, а то сдохнешь, а мне отвечать.

Конь понуро подошел к мальчишке. Бросив вилы, тот взял его за повод.
– Пап, я его к траве подведу?
– К зароду подведи и веревку перекинь, я с той стороны наверх полезу.
Мальчишка перебросил веревку, и вскоре услышал сверху:
– Иди, маленькие вилы к веревке привяжи, я забыл, – отец затащил вилы, сбросил веревку.

Мальчишка отвел коня чуть вниз, к кустам:
– Ешь, Рыжка! – и сунул ему к мягким губам пучок травы. Губы коня благодарно зашевелились и мальчишка побежал к сену.
– Подавай! – крикнул отец.

Мальчишка, надсадно кряхтя, подавал тонкие пласты, а отец кричал ему сверху, чтоб он не брал черенок далеко за конец, а то тяжело будет поднимать сено. Теперь пот щекотливыми ручейками бежал по груди, спине, лез в глаза. Сенная труха насыпалась за ворот рубахи и колола. Работа была тяжелая и нудная. Кончилась первая копна – мальчишка с радостью подумал – осталось две копны! И тяжело подошел к следующей. Туман рассеялся, ушел вслед за белой тучей, когда осталась одна, наконец-то одна копна. Руки были чужие, горели ладони, и казалось, что спина вот-вот треснет пополам. Он стал подбирать вилами разбросанные клочки, отлетевшие от пластов – лишь бы чуть отдохнуть, затянуть время.
– Туча идет! – заорал отец сверху – давай-давай! – из-за гребня горы показался лиловый край. Уж эта-то не пройдет – Завершаю, подавай сынок!

А сын и так, подавал и подавал. И хоть вилы вертелись в руках, и пласты он подавал «торчком» – заталкивая по сузившемуся высоко вверх боку стога, но отец уже не ругал его. Лишь только ухлопывал вокруг, выжидая, когда воспрянувший духом, подгоняемый тучей, его сын подаст пласт сена.
– Давай коня! – крикнул отец, когда стал накрапывать дождь. Теперь уже было видно далеко вокруг – и полосу выкошенной травы, и ставшие от дождя изумрудные кусты недалеко от коня. Отец слез по веревке, скинув сначала вилы, и стал лихорадочно подбивать, валявшиеся вокруг клочки сена, под низ стога. Мальчишка, зайдя со своими вилами на сторону отца, стал хлопать ими плашмя по боку стога, где осталась глубокая борозда от ног отца. Вилы старались перекинуться ему через голову, когда он делал ими наподобие взмаха, но он с ожесточением надавливал на толстый черенок поднятой вверх левой рукой, и вилы падали на сено, придерживаемые снизу другой рукой. Целые струи полились с неба. Отец с гиканьем побежал за своим, подвешенным на зуб воткнутых граблей, пиджаком, одел его, и – к сыну, под отвесную сторону стога.
– Пап, там рюкзак намочит.
– Теперь пусть мочит – успели! – в его голосе были ликование и восторг. Дождь, несколько минут назад угрожавший им, теперь казался обманутым, не страшным потоком:
– Вжимайся в сено, а то намочит!

Но сено кололо через налипшую к телу рубаху, и мальчишка выбежал на дождь, стащил рубаху, несколько раз встряхнул, извиваясь под колотящим его дождем, потер горевшую, исколотую сенной трухой, шею, выжал рубаху и боязливо одел – она казалась липкой и холодной.
– Отгони лошадь на стоянку, веревку здесь оставь.
– Ладно!
– А я сейчас все спрячу и приду, как только дождь перестанет.

Мальчишка с трудом отвязал веревку, обходя коня широко расставленными ногами – дождь намочил брюки, налился холодными струями в захлюпавшие сапоги.
– Садись на него – увезет! Я думал, хребет ему тогда вилами перебил.

«Тебе бы так» – вдруг неприязненно подумал мальчишка, взял повод и пошагал впереди коня.
– Рюкзак возьми! – донеслось до него.

Конь попил воды, остановленный мальчишкой у ручья, понюхав сначала веселые струйки. Мальчишка тем временем нехотя согнулся под налипшей рубахой, выгнувшись назад, надел тяжелый рюкзак. Идти не хотелось. Дождь лил и лил, ноги были как ватные, двигаться не хотелось. Мальчишка закинул повод на шею коня, нерешительно подавил на выпиравший хребет.
– Ничего, а? – спросил, заглядывая в моргающие, безразличные к нему глаза коня. Встал ногой на высоко торчащую кочку, кое-как перевалился грудью через хребет. Отяжелевшие брюки сползли вниз и он никак не мог закинуть ногу. Наконец, это ему удалось, он тронул повод, повернув коня обратно, напрямик к стоянке. Дождь не переставал лить. Конь, понура голову, устало шел, иногда задевая кочки ногами. Но мальчишка не обращал на это обстоятельство внимания – лишь, когда на пути попалась неглубокая рытвина, он окликнул коня – «тпру-тпру», – как бы предостерегая, что канава. Конь опустил вниз голову, как бы принюхиваясь. Мальчишка нетерпеливо дернул повод, протянув к нему руку – «но, поехали!» – и уже с упреком, по-отцовски – «не напился, что ли?» – конь как бы нерешительно попытался шагнуть одной ногой, потом судорожно рванулся вперед, перешагнув каким-то широким толчком канаву, обвалившись задней ногой. Тут же испуганно скакнул вперед еще раз. «Но-но!» – мальчишка похлопал его по шее: «Испугался… ничего… поехали на дорогу, там ровней идти».

Вскоре неподкованные копыта лошади почавкали по колее дороги, разбрызгивая жидкое месиво грязи. Парнишка объехал дальше по дороге тот крутой косогор, по которому спускались к дороге. Тронул повод коня, повернул его вверх, к вытоптанному кругу. Дождь уже моросил мелко, но нудно. Ноги затекли и замерзли в сапогах. Он иногда поднимал их, сливая воду. Двигаться не хотелось, била дрожь. «Доеду, сниму хомут с уздой, а коня так отведу, за путо буду держать» – подумал парнишка. Лошадей, пасшихся здесь раньше, не было. «Наверное, дальше ускакали, к кустам». Вдруг из покосившейся сараюшки раздался какой-то шум, возня, из-за угла, смеясь, выскочили мужики. Пять человек. Выбежали и остановились, замолчав и глядя на странную пару, не замечая моросящего дождя. Из-за угла показался еще один – тоже в фуфайке и кирзовых сапогах. Лепешки ушей торчали по бокам глубоко одетой на голову кожаной фуражки. Был он небольшого роста, и бежал навстречу мелкими шажками, нещадно ругаясь. Потом вдруг глянул перед собой и так и замер, широко раскрыв готовый произнести новое ругательство рот.

– Дорофеич, хомут приехал! – крикнул один из молчавших мужиков. Все дружно засмеялись. А Дорофеич будто сбросил с себя оцепенение. Подбежал к остановившемуся вдруг коню, с которого медленно сползал на животе его всадник.
– Ты зачем хомут украл?! Туды твою мать! – набросился он на мальчишку, который растянул супонь, собрал гармошкой сбрую, и переворачивал хомут на шее коня, будто не замечая ничего вокруг.
– Да снимай так, он же ему большущий! Что ты на нем делал?
– Копна возил!
– Свозил?
– Свозил и сметали! – не без хвастовства ответил мальчишка, отдавая хомут Дорофеичу, который уже тянул его к себе, снял узду, и тоже отдал.
– М-мц, пойдем, Рыжка! – потянул коня за путо, опоясывающее шею. Они уже отошли на несколько метров, как вдруг Дорофеич, до сих пор молчавший, крикнул:
– Да как ты возил-то?! Он же заморенный!

Мальчишке стало обидно за коня. Да и ушли уже на безопасное расстояние:
– Да он умней тебя!
Мужики рассмеялись. Дорофеич вылупил глаза и будто до него, что-то дошло:
– Что?! Да конь же слепой!!! Он же не видит ни черта!!!

Мальчишка замер. Конь уткнулся ему в плечо. Он вспомнил все: и как конь реагировал на взмах отца, как пил воду, как прыгал через рытвину, обвалившись. Крупные слезы покатились из его глаз. Он стоял и не видел Дорофеича и мужиков. Сглотнул острый комок в горле, зажмурился и открыл глаза. Вытерев их мокрым рукавом рубахи, отвязал путо с шеи коня. Заглянул ему в отчужденные ко всему, грустные глаза. Вспомнил, как он зажмурил их, упав возле стога. Быстро сделал два прыжка в сторону мужиков, молча на него глядевших. Туманным взглядом оглядел их. Остановился на Дорофеиче, на его оттопыренных в стороны ушах.
– А-х-ха! – горький крик рыданья вырвался у него из груди. Он, что есть силы, кинул намокшую веревку далеко в сторону.
– Афонька!!! – крикнул громко и яростно, повернулся и побежал на негнущихся ногах.

Ушли, посмеиваясь, мужики. Радостно выглянуло солнце. Лишь быстрые ручейки говорили о только что прошедшем дожде. Да понуро стоял никому не нужный конь. Да губы старого конюха дрожали…

PS: Эта история случилась в далеком 1966 г. и публикуется по рукописи от 4 декабря 1976 г.