Пять рыбацких ночей с Митрофанычем

Шумит, перекатываясь с камешка на камешек, с гальки на гальку, быстрая горная речушка Каменка. Воды в ней, как говорят в народе, «воробью по колено», но это сейчас, в середине лета, весной же, в конце апреля начале мая, она превращается в разъяренный водный поток, расходящийся в расширениях долины рукавами на несколько потоков поменьше, где перекатывающиеся валы воды, сливаясь друг с другом, несут ее воды в далекие и не веданные Ваське реки. С середины мая и до его конца, когда вода в реке посветлеет, потеплеет и она войдет в свое русло, начинается нерест пескаря и гольяна – основной рыбы, которая в ней водится. Попадаются иногда в уловах и плотвицы, и вьюны, но наличие первых в уловах мальчишек – это уже событие, а наличие вторых – позор. Вьюнов можно наловить вилкой, переворачивая на мелководье камни. Уху из них не сваришь, так как они пахнут тиной, а жарить тоже не будешь – они становятся жесткими, как карандаши.

Свою первую рыбалку Васька помнит хорошо. Было ему три года, когда вернувшийся из командировки отец накопал утром в консервную банку дождевых червей, взял маленькое детское ведерко, разбудил его, и они отправились на речку. На берегу отец вырезал себе тальниковое удилище, привязал снасть, сделанную из нитки, надел на крючок червя, поплевал на него и забросил в реку. Через минуту, выдернутый из воды бойкий пескарик, перекочевал в ведерко.

Васька сидел у банки с червями и завороженными глазами смотрел то на отца, то на пробковый поплавок, мечущийся на водной ряби. С того дня душа его потеряла покой. Река стала сниться ему ночами. Однако до того момента, как он во второй раз попал на рыбалку, прошло три года. В шесть лет он в первый раз ослушался наказа родителей не ходить дальше своей улицы и отправился на реку. Мать в тот день долго искала его по селу, пока ей не сказали что видели похожего на ее сына мальчишку, шедшего с такими же мелкокалиберными друзьями на речку.

С реки Васька бежал впереди матери. Как только он замедлял ход, жидкий ивовый прут быстро находил его мягкое место. С того времени ивовый прут и Васька сильно подружились и стали часто встречаться, поскольку не ходить на речку Васька уже не мог. Не зная, что с ним делать, мать советовалась с родственниками, просила взять сына с собой на рыбалку. На просьбу откликнулся Алексей Митрофанович. Родственники звали его просто Митрофаныч. Он работал в райвоенкомате и, как все военные, временами похаживал на рыбалку, а по молодости бывал и на охоте.

На рыбалку с Васькой они поехали на автобусе, доехали до кирпичного завода – конечной остановки, дальше нужно было идти пешком. Алексей Митрофаныч, привыкший к армейской жизни, широкими шагами двигался по каменистому берегу речки Шумиловки, неся с собой снасти и провизию, а Васька бежал за ним налегке. Однако, несмотря на это, уже через километр пути он стал запинаться и заметно отставать. Видя, что до места рыбалки он не дойдет, Митрофаныч решил ловить рыбу прямо здесь. Место было неудачное, русло реки на протяжении всего взора глаз было прямым и широким, вода, тихо журча, переливалась с камешка на камешек, дно было как на ладони, а самая большая глубина по колено. Но не зря говорят бывалые рыбаки, что в рыбалке важны не столько рыба, как сам процесс. Тот день Васька запомнил на всю жизнь, хотя и лично сам поймал всего лишь трех гольянов.

Прошло время, Васька вырос, уехал в город, Алексей Митрофанович вышел в отставку и тоже переехал в тот же город. И здесь в городе, стоящем на берегу великой сибирской реки Обь, они встретились, вспомнили ту рыбалку двадцатилетней давности и решили, что надо исправить промах тех лет и сварить как-нибудь на этих дивных берегах хорошей рыбацкой ухи.

После переезда в город Митрофаныч быстро усвоил главный рыбацкий закон, который гласит, что на рыбалке бывает два случая, мешающих прийти с нее с хорошим уловом. Они заключаются в следующем: бывает так, что ход рыбы есть, а клева нет, но бывает и наоборот клев есть, а хода нет. Поэтому в качестве своих основных снастей он выбрал экраны и удочки.

На дворе стояла середина июня, и паводок, зовущийся в народе «коренной водой», захватил почти всю пойму, оставив кое-где незатопленные бугорки и возвышенности. Добраться до поймы можно было только по единственному мосту через Обь, имеющемуся в городе. Мост этот по своей задумке построен был как железнодорожный, но нашлись умные головы, все подсчитали, просчитали и спроектировали дополнительно на тех же опорах еще и автомобильный. Рыбацкие угодья начинались сразу за мостом и делились полотном дороги на правую и левую «лапы».

На рыбалку решили ехать на электричке до остановки «Присягино», а там уже смотреть, где есть сухой бугорок. Вышли из вагона поезда, вернулись немного назад и спустились с автомобильной насыпи. Далее дорога, как и вся пойма, была залита водой, правда, на дороге слой воды был небольшой, и по окантовывающим ее стеблям прошлогодних растений можно было ориентироваться обо всех ее изгибах. При этом наступать за эти импровизированные ограждения было рискованно, там могли оказаться глубокие ямы или канавы, соединяющие болотистые пойменные озера с рекой. Ноги, обутые в бродни, несли их к выступающему бугру, который, по их памяти, должен быть расположен над большим омутом, очертания его были размыты паводком. Омут в народе назывался «Чертовой ямой». Чертей там, правда, даже из старожилов никто не видел, но назван он был в честь того, что повидал на своем веку много утопленников. Место это было недалеко от города, и отдыхающие в жаркие летние дни жаждали освежиться, и вот те, кто уже освежился изнутри, часто при попытках освежиться снаружи и становились жертвами «Чертовой ямы».

Расположившись на выступающем из воды пригорке, установили палатку и приступили к расстановке снастей. Из снастей у Васьки были только донки и удочки. Митрофаныч посмотрел на них и скептически ухмыльнулся.

– Ты видишь, сколько в пойме воды? – спросил он у Васьки.
– Ну, вижу, – ответил тот.
– Ты не нукай, а думай! Шанс, что возле твоего крючка с червяком проплывет рыба, один из ста, а что она заинтересуется этим червем – один из тысячи. Тут без моей снасти не обойтись, - и достал из своего брезентового чехла экраны, снасти представляющие собой метровый обрывок сети с грузилом, выполненным за одно по всей их длине, и таким же поплавком в верхней части.

Экраны он вязал сам и достиг в этом деле совершенства. Несмотря на то, что делал он их из лески не самого тонкого диаметра, рыба липла к ним, как будто бы они были намазаны медом.

Наконец экраны расставлены, удочки и донки закинуты, пора подумать о месте будущего ночлега.

Место ночлега не предвещало ничего хорошего по той простой причине, что этот окруженный со всех сторон водой бугорок был абсолютно пуст от какой-либо растительности. Ночь предстояло провести без костра.

Противоположный же берег «Чертовой ямы» был немного повыше, вода еще не доходила до его верхней точки, и длинная полоса суши была занята отдыхающими. Оттуда раздавался женский смех, а нестройные мужские голоса что-то заунывно тянули, пытаясь озвучить навалившиеся на их размякшие души чувства.

Прошло часа три. Поплавки Васькиной удочки спокойно лежали на мутноватой поверхности воды, словно бы были поставлены на отдых. Васька крутился вокруг удочек, менял на крючках насадки, перезакидывал, подтягивал на себя леску, но результатов не было. Митрофаныч свои снасти еще не проверял. Он все суетился вокруг палатки, сначала обустраивал ее, потом решил накрыть стол.

– Давай, Василий, поужинаем. Ухи нам сегодня не видать, так как ты какой-то сегодня не фартовый. Поди, вчера согрешил где, если так, то на рыбалку лучше было не ходить, – изгалялся он над Васькой. – А с другой стороны, зачем нам рыба, дров-то все равно нет, так что если даже и поймаем, то она до завтра испортится.

К вечеру Васька от суеты по перезабрасыванию и перекидыванию снастей выдохся основательно и уже наблюдал за поплавком, лежа на расстеленном плаще. Митрофаныч все продолжал суетиться, теперь уже вокруг своих снастей, и чем ближе наступал вечер, тем суеты было больше. Рыба в его хваленые снасти не шла. Ну не шла, и все тут. Хотя на воде то тут, то там расходились круги, но того, кто их создавал, за вечер они так и не увидели.

Теплая июньская ночь пролетела быстро в разговорах и воспоминаниях. Пока Митрофаныч вспоминал свою молодость, как ловил он кострюков в районе слияния Оби и Томи, полночи прошло. Ближе к рассвету к журчанию Митрофанычевой речи добавились какие-то другие шумы. Когда на рассвете они вылезли из палатки, то их островок уменьшился в три раза. За ночь вода прибыла сантиметров на сорок.

– Ну, Василий ты понял, почему рыба не ходила?
– А че не понять то? Вода-то как прет, – ответил Васька. – Тут уж не до рыбы, самим бы выбраться живыми.
– Да, – беспокойно заозирался Митрофаныч. – Пожалуй ты прав. Давай собирать палатку. Черт с ней, с рыбой. Если живы выберемся, то в следующий раз наловим.

Он в спешке стал собирать шмотки, выкинув при этом из рюкзака остатки недоеденного вечером хлеба. Когда собрали палатку, удочки и сняли часть экранов, с одной стороны островка раздалось какое-то странное причмокивание. Оглянувшись, они увидели, что вокруг выброшенных в воду кусков размокшего хлеба вода словно кипела. Рыба, не весть откуда взявшаяся, словно собравшись со всей поймы, будто бы играя в футбол, носом гоняла взад-вперед по воде вдоль берега куски размокшего хлеба.

Забыв про надвигающуюся опасность, они раскрыв рты смотрели на эту диковинную картину. На рыбалке часто бывало, что вокруг выброшенного в воду хлеба собиралась рыбья молодь, но чтобы такие крупные экземпляры, ничего не боясь, сновали рядом с берегом, было удивительно.

Натешившись игрой, рыба также неожиданно, как и появившись, ушла, оставив им на прощанье четырех отличных язей, запутавшихся в еще не снятых ими двух экранах.

❋ ❋ ❋

Настойчивый телефонный звонок застал Василия уже собирающимся с работы домой.
– Привет, Василий! – раздалось из снятой им телефонной трубки, и по голосу он узнал Митрофаныча.
– Ты радио слушаешь или нет?
– Ну слушаю, а что случилось?
– А то и случилось. Ты слышишь, какими темпами идет спад воды? Еще сутки-двое, и уйдет коренная, а тогда уж в пойме и делать нечего. А в русле ты ее пойди найди, – он имел в виду рыбу. – Давай собирайся, завтра надо выходить, есть тут у меня одно заветное местечко на Зеленом клину.

Увы, на завтра рыбалка не состоялась. Вечером Митрофаныч что-то неудачно съел, и испорченный в войну желудок «распорядился» отложить мероприятие.

Поехали через день, ближе к вечеру, когда он немного окреп. Послеобеденным рейсом теплохода они за пятнадцать минут добрались до Зеленого клина. Угодья Митрофаныча находились в стольких же минутах ходьбы от дебаркадера и представляли собой два заливных озера, соединенных глубокой канавой с протекающей рядом речкой Лосихой. Канавы были уже почти пусты, по ним из озера вытекал лишь небольшой ручеек. Установили на берегу палатку, поставили сеть. Пока ставили вторую сеть, поплавки первой уже трепетали, сигнализируя о запутавшейся в ней рыбе.

– На уху уже есть, – с удовлетворением сказал Мирофаныч.

В сети сидел приличный, грамм на шестьсот, окунь. Та скорость по времени, с какой он оказался в сети после ее установки, вселяла надежду на богатый улов. Однако впоследствии оказалось, что он был единственной рыбой во всем водоеме. Расставив сети, Василий отправился на берег реки за сушняком, а Митрофаныч поставил еще несколько экранов в самой канаве. Глубина в ней местами достигала пятидесяти сантиметров, дно было на виду и прогревалось лучами заходящего солнца. Следов наличия в ней мало-мальски приличной рыбы не просматривалось, и это подтвердили вечерние проверки экранов.

Ночью сварили уху из единственного окуня, но удалось насладиться только ее дымным запахом. С наступлением темноты из болот, освободившихся от ушедшей воды, появилось такое количество комаров, которое им не доводилось видеть не до ни после. Есть уху было совершенно невозможно, поскольку они заполонили поверхность котелка, а во-вторых, как только откроешь рот и поднесешь к нему ложку, он моменетально был полон комаров. Причем эта нечисть не ограничивалась ртом, а норовила проникнуть дальше во внутрь организма.

Уху, ее жидкую фракцию, пили через соломинку. Кое-как дождались утра, сняли пустые сети, собрали палатку. Осталось смотать экраны. Когда подошли к экранам, то их двухперстовая ячея была сплошь забита мусором, а в нем, как в авоське, ворочались килограммовые караси. Снимать экраны приходилось с величайшей осторожностью. Караси практически не запутались в столь мелкой ячее и норовили при любом удобном случае выскочить из них. Удивлению рыболовов не было предела. Стоявшие рядом в озере сети оказались пустыми, а здесь девять здоровенных карасей барахтались, словно поросята у корыта.

Азарт и горькое сожаление о том, что не угадали с расстановкой снастей, преследовали их до самого речного вокзала, а там, поделив улов, попрощались, и каждый отправился на свой автобус. Настроение было бодрое, словно не было бессонной ночи и страшных испытаний обским гнусом.

❋ ❋ ❋

Следующая встреча с Митрофанычем произошла несколько лет спустя. Как-то Васька со своим давним другом Славкой Урунским сидели за кружкой пива, долго с ностальгией вспоминали прошлые совместные выезды и походы и в конце встречи решили: «А что вспоминать, когда можно съездить». Вопрос встал, куда. Решили, что если ехать, то надо основательно, чтобы все было по-хозяйски, и снасти хорошие, и место красивое, и компания приятная. Посудили-порядили и решили ехать на Правдинское водохранилище, так как красивее и спокойнее места, чем там, в ближайшей округе не было. А чтобы еще и быть с рыбой, решили пригласить Митрофаныча. Тот уже давно, с Васькиных рассказов, был наслышан о неисчислимых рыбных запасах пруда, и его не пришлось долго уговаривать. Взяв пару десятков своих самых лучших экранов, он сказал: «Поехали».

На рыбалку выехали в пятницу после работы. Время, надо сказать, не самое удобное, так как все стремятся за город после рабочей недели, и обойтись без пробок на единственном в городе мосту через Обь было невозможно. Голубая двадцать первая «Волга» Славки Урунского быстро и грациозно подкатила сначала к Васькиному дому, а затем к дому Митрофаныча. И вот в кабине потек уже душевный разговор. И хотя впереди была полуторачасовая пробка и еще час пути до места назначения, время пробежало быстро. Ведь впереди были вечерняя и утренняя зори и тихая июльская ночь, полная неизгладимых впечатлений и надежд. Одно настораживало: весь день дул шквалистый ветер, какие в этот период времени на Алтае бывают в редкость, который мог помешать удачно складывающемуся отдыху.

Подъехали к водохранилищу уже в восьмом часу вечера. Ветер гнал по всей его водной глади громадный вал воды, основательно подняв муть, вызванную прибрежной волной. Рыбаков на водохранилище не было, они, видимо, еще с утра видя такое волнение, уехали по домам. Отъехав вдоль лесистого берега водохранилища на пару километров, они нашли отличный заливчик, закрытый с наветренной стороны лесистой гривой. Вода в мелководном заливчике была также немного мутноватой, но ветер сюда не доходил. На его пути стоял двойной заслон – крутая грива и растущий на ней березняк. Быстро распределили обязанности. Васька поставил палатку, Славка бросился в лес за дровами, Митрофаныч разматывал снасти.

Первый экран Митрофанычем заброшен, и не успел он отпустить его удерживающую нить, как планка поплавка просигналила о попавшейся рыбе. Пришлось тянуть экран к берегу. В его ячейках уже запутались четыре плотвицы. Митрофаныч снова забросил экран в залив. Забрасывал он его длинной трехметровой бамбуковой палкой. Экран летел, распластавшись в полете, в нужное ему место и становился перпендикулярно берегу. Было видно, что в этом виде рыбной ловли он непревзойденный специалист. И второй раз экран не успел встать на мелководье, как поплавок снова просигналил. Видя, что ход рыбы хороший, а впереди уже ночь и ее вряд ли сохранить до утра, Митрофаныч, поймав тридцать экземпляров плотвиц и окуней в двадцать четвертые экраны, заменил их на тридцать пятые. К ночи ветер затих, жарко горел костер из березовых веток, пахло дымом и ухой из котелка. Над озером воцарилась тишина, и лишь где-то там, в верхушках берез, появившийся с наступлением темноты комар водил хороводы, извещая о своем присутствии тонким, звенящим гулом своих песен.

Дошло дело до песен и у костра. Ночь вступила в свои права, и воздух, напитанный кислородом и запахом воды, дурманил уже отяжелевшие головы. Единственное неудобство создавал крутой склон берега, на котором из-за сильного ветра, дувшего днем, вынуждены были поставить палатку, да тот факт, что расположились они на дневной стоянке деревенского стада. Коровы, видимо, тоже целый день пытались скрыться от ветра паслись на облюбованном ими месте. Вгорячах по приезде они особо не обратили на этот фактор внимания. В светлое время суток эти неудобства им не особо докучали, так как бы ты ни торопился, а все равно смотришь, куда ставишь ногу. А вот ночью, в сплошной темноте, следы недавнего пребывания стада не позволяли сориентироваться и поберечься. Потеря бдительности дорого обошлась им утром, когда, встав и посмотрев друг на друга, они долго не могли успокоиться от приступов смеха, то и дело указывая друга на друг пальцами. Лишь после основательной стирки занялись рыбалкой. Митрофаныч рыбачил вместе со Славкой экранами, расставляя их вокруг островков водных растений, вышедших уже на поверхность, а Васька, забрав у них мелкую плотву, бросил несколько кружков и, привязав к спиннингу вертящуюся блесну, занялся блеснением.

Забросы спиннинга ничего не дали, хотя то тут, то там в траве у берега слышались удары щуки. Чувствовалось, что жор у нее есть. Первая поклевка случилась на кружок. То и дело поглядывая на них, Василий заметил, что вместо пяти красных точек в его поле зрения осталось четыре, а одна, вновь появившаяся, белая, дрейфовала в сторону противоположного берега. Пока он догонял ее, поднимая веслами веер брызг, щука основательно заглотила живца и хотя была вытащена в лодку подсаком, можно было обойтись без него. Килограммовая травянка не особо сопротивляясь, уже, видимо, обречено попрощавшись с жизнью, спокойно была подведена к лодке.

Почин есть, адреналин немного поднят, надо продолжать в том же духе и дальше. Однако больше кружки не сигнализировали. Он продолжал махать спиннингом, стегая блесной поверхность воды и одновременно двигаясь вдоль прибрежной растительности. Вдруг в одном из травяных окон раздался всплеск жирующей щуки. «Мелкая травянка, толи возьмет блесну, толи нет», - подумал он, делая заброс. Блесна была вращающаяся, щука взяла ее с первого же заброса, но выходить из воды никак не хотела. «Толи щука такая упорная, толи трава густая», - размышлял Василий, метр по метру подтягивая щуку к лодке. Однако оглянувшись, заметил, что подтягивает не он щуку, а щука лодку. «Видимо, основательно запуталась в траве, как бы леску не порвать», - думал Василий, оглядываясь по сторонам с надеждой на помощь. Но Митрофаныч со Славкой были далеко, не дозовешься.

В это время щуке надоело сидеть в траве, она резко пошла на лодку. Васька не успевал подматывать леску. Щука, подскочив к лодке, прошла под ней, спиннинг согнулся дугой, и четырехмиллиметровая леска, резанув по резиновому борту, запутавшись за весло, со звоном лопнула. Васька долго не понимал, что случилось. Наконец осознание произошедшего уложилось в его голове, и он в сердцах бросил спиннинг в лодку.

«Вот это был «крокодил», – подумал он. – И главное, никто не поверит случившемуся». Иной раз рыбаки, правда, преувеличивают величину сошедшей рыбы, стараясь как можно выше ударить себя по плечу ребром другой руки, но тут он даже не мог ее себе представить. Не потому, что она была такой большой, а потому что быстрота, с которой все это случилось, не дала ему возможности осознать произошедшее. Ведь первый ее удар, когда он заметил место ее стояния, по шуму тянул от силы на килограммовую рыбину.

Сколько ни бросал блесну Васька, щука больше ее не взяла. Поплыл к друзьям. Солнце было уже высоко и сильно припекало. Славка с Митрофанычем были на берегу и солили рыбу, которой было поймано больше ведра. У них было пополнение, приехал друг Славки Урунского Женька Лиманский. При виде Васьки он радостно развел руки, незаметно откинув носком ботинка стоявшую рядом с колесом пустую бутылку из-под водки.

Глаза у мужиков уже блестели, и было ясно, что, во-первых, домой они сегодня уже не едут, а во-вторых, пора обедать. На обед опять была уха, но уже тройная: сначала варили плотву, затем окуней, а потом опустили в котелок щуку. Кроме того, Женька вытащил из машины столько продовольствия, сколько их компании было не съесть и не выпить до утра.

К обеду вокруг двух их машин стояло несколько других. Это приехали отдыхающие. Часть их лежала на берегу, загорала, а часть уже плавала вокруг расставленных Митрофанычем снастей. Снастей было расставлено много – все двадцать экранов. Митрофаныч с берега близорукими глазами, лежа на плащ-палатке, глядел на купающихся, следя, чтобы не уперли снасти.

Как он ни глядел, к вечеру восьми экранов все же не досчитались.
– Когда их успели умыкнуть, – удивлялся Митрофаныч. – Я, правда, немного задремал, разморило солнышко, но все равно удивительно. Их ведь, если захочешь, иной раз найти не можешь, а тут сперли прямо на глазах. Главное, все выходили из воды пустые, и никто ничего не выносил.

Неутешное горе охватило Митрофаныча. Как-никак восемь экранов – это месяц, если не более, упорной работы. Оно, конечно, за зиму он пополнит количество своих снастей, но сейчас в июле месяце, самом разгаре рыбалки, это был невосполнимый удар по его рыбацким надеждам. И хотя на следующее утро они ехали домой с богатым уловом, он порешил, что на рыбалку с компанией больше двух человек не поедет никогда. «Это не рыбалка, – размышлял он, – а какая-то «собачья свадьба», где все ходят друг за другом с больной головой и такими же мыслями, а что там творится со снастями, никому нет дела».

❋ ❋ ❋

Следующая рыбалка у Васьки с Митрофанычем состоялась уже в августе, когда вода в реке немного остыла от июльской жары и Василий уговорил его посидеть ночь с закидушками на реке. Место рыбалки долго не выбирали. Конечно, можно было бы сесть на теплоход и уплыть на Юбилейный или Невестинский острова, но Васька, излазивший в одиночку все окрестности города, решил, что неплохо можно поймать, и прямо за лодочной станцией.

За лодочной станцией была намыта небольшая коса, и сразу за ней с давних времен образовалась глубокая яма. Так вот, в этом году в яме ловили всякую рыбу. Единственное неудобство было в том, что коса была небольшой, и захватить на ней самое уловистое место было непросто. Поэтому основательно загрузившись вещами и снастями, на рыбалку вышли в обед, когда рыбаки, пришедшие на утреннюю зорьку уже уходили домой, а те, кто собирался на вечернюю зорьку, еще не пришли. Хотя стоял уже август и ночи стали холодными, днем еще было очень жарко. Палатку с собой не взяли, решили, что ночь проведут у костра, да что проведут, прорыбачат. Река – это вам не болото какое-нибудь или пруд. Здесь рыба активнее, да и ассортимент побогаче. Есть такие виды, что клюют и днем, и ночью.

Пока ждали, когда освободится место, Васька накачал лодку и стал на ней недалеко от берега на якоре. Течение было сильное, сопротивление у резиновой лодки большое, поэтому якорь пришлось выбрать тяжелый, но и он плохо держал.

Митрофаныч по своему обычаю закинул пару экранов в прокопанный лодочниками канал для проводки лодок к станции.

За два часа, стоя на спускниках, Васька вытащил только одну стерлядку размером чуть больше указательного пальца. Митрофаныч тоже слонялся без дела, в канале рыбы не было, а самое уловистое место только что освободилось, и теперь на освободившемся месте он ставил тычки под закидушки. Закидушками все местное население называло донные удочки с леской метров по пятьдесят, а то и семьдесят длины, на которой в конце были привязаны два, от силы три крючка на поводках меньшего диаметра, а на самом конце лески было грузило. Грузило отливали, как правило, свинцовое, объемом, равным объему столовой ложки, к концу которого привязывали шнур с петлей на конце, для раскрутки при забросе. Подплывший на лодке Василий присмотрел себе место в самом конце выдававшегося мыса. С одной стороны мыса был канал, соединяющий лодочную станцию с глубоким омутом, а с другой текла Обь, которая короткой, метров в двадцать длины, мелководной протокой, с сильным течением соединялась с этим омутом. Там, на другой стороне протоки, стоял небольшой, но высокий островок с растущим на нем одиноким тополем, окруженным кустарником. Откуда образовался островок, оставалось загадкой, так как он был значительно выше окружавших омут берегов и имел на своей вершине еще девственный дерн.

Васька привязал к своим спиннингам скользящий груз, на один крючок двойника, с выводом за жабру, надел плотвичек и забросил на середину протоки. Наступил вечер. Пока совсем не стемнело, собрали по всему берегу ветки и плавник, принесенный в полноводье, подготовились к ночи. До самых сумерек на спиннинги и закидушки поклевок не было. Заброшенных живцов, которые быстро засыпали, несмотря на то, что крючок у них был пропущен через жабры, приходилось часто менять. На течении их рот забивало песком. Для пополнения живцов стояли с удочками и ловили в проводку плотвиц.

Вдруг за их спинами в канале что-то забулькало. Митрофаныч, бросив близорукими глазами взгляд на канал, находившийся в двадцати метрах от уреза основного русла, у которого он стоял, ничего не увидел. Васька решил подойти поближе. Подойдя к берегу канала, он заметил, что поплавковая планка одного из экранов бьется о воду, словно раненая чайка, при этом то погружаясь, то всплывая.

– Митрофаныч! – крикнул он. – У тебя какой-то водолаз запутался в экран.
– Какой водолаз? – с сомнением в голосе спросил подходящий к нему Митрофаныч. – Тут, похоже, даже обыкновенной жабы не увидишь.

Однако когда он увидел мечущуюся по поверхности канала планку экрана, сразу же кинулся к тетиве, удерживающей его нити. Экран подался, вода вокруг него вскипела, и какое-то водяное существо подняло такую муть и волну, что стало страшно подступить к берегу.

– Неси палку, – крикнул Митрофаныч.

Васька кинулся за палкой, схватив ее примчался на помощь. Митрофаныч был опытным рыболовом. Он понял, что в экран «двадцать четверку» попалась крупная рыба, и она, конечно же, недостаточно хорошо запуталась в нем. Его задачей было помочь ей запутаться сильнее, только вот вопрос, с какой стороны она зашла. Поднятая муть не давала возможности увидеть это, хотя толстая рыбья спина то и дело всплывала на поверхности. Наконец ему удалось палкой с рогатиной запутать экран и подтянуть к берегу. Почувствовав под брюхом мель, рыба забилась, как сумасшедшая, Васька кинулся на нее плашмя еще в воде, но промахнулся, она в последний момент в борьбе за свою жизнь увернулась вместе с экраном. Митрофаныч бегал вокруг с палкой, норовя ее оглушить. Вода от ударов палки вспенилась, и рыбу совсем потеряли из виду, но не ее был этот день. Повторный Васькин прыжок был в цель. Наконец рыбу вытащили на песок. Она оказалась четырехкилограммовой щукой, вышедшей из омута на вечернюю охоту, а попала она в экран совершенно случайно, увидев запутавшегося в нем подлещика.

– Неплохо, неплохо, – приговаривал Митрофаныч, носясь с ней на руках, словно с ребенком.

Наконец, успокоившись, щуку посадили на кукан.

На реку спустилась августовская ночь. Затих шум моторных лодок, перестали поднимать волну пассажирские теплоходы, стал не слышен скрип портовых кранов. Лишь временами, со стоящего на якорях, у противоположного берега реки теплохода-заправщика раздавались отрывки модной песни сезона:

Где-то там же, противоположной стороне, ниже по течению, в районе Зеленого Клина, горел костер, слышался смех и кассетный магнитофон, более тихим голосом вторил корабельному:
… Папа, подари, папа, подари,
Папа, подари мне куклу…

Хорошо летней ночью на реке. Даже рядом с городом, даже ниже устья Барнаулки, которая нет-нет, да напомнит о себе неприятным запахом своих струй, не успевших раствориться в обской воде.

Первый колокольчик зазвонил еще до рассвета. Закидушка, на которой он зазвонил, была поставлена на самом течении, поперек реки. Набившийся на леску за ночь мусор увеличил ее сопротивление, и она натянулась, как струна. Однако колокольчик сработал. Видно, рывки рыбы были приличные. Митрофаныч, в темноте запинаясь за тычки других закидушек, кинулся к ней, и вскоре приличный язь, словно эквилибрист, в первых утренних проблесках, скакал по песчаной косе.

Далее все затихло. На спиннингах они уже по несколько раз сменили живцов, и хотя некоторые из них были немного ободраны, настоящей поклевки не было.

Первая поклевка произошла в восемь часов утра, когда уже завели моторы на своих судах лодочники и с пристани раздались призывные звуки динамика о начале посадки на первый Бобровский рейс теплохода. Поклевка была резкой, колокольчик на спиннинге задергался, как сумасшедший, и спиннинг под чьим-то напором пополз вверх по поддерживающей его рогатине. Васька успел схватить его, сделать резкую подсечку. На другом конце лески заходила крупная рыба. Василий бросил спиннинг, крутить катушку было некогда, перехватил леску руками и стал быстро ее выбирать, как донку, не даваясь опомниться судаку, который уже вышел на мелководье и бился так, что, того и гляди, сойдет с двойника. Наконец судак у берега, бросок Васьки, и он придавлен. Судак был приличным, не менее трех килограммов. Он тут же был посажен на кукан. Расслабление, вызванное мгновениями борьбы с рыбой, длились недолго, и вот еще один судак, такой же по величине, польстился живцом.

Дальше смысла рыбачить уже не было. Нужно успеть донести рыбу свежей. Когда еще придется с таким уловом возвращаться домой? Да, наверное, никогда. Чтобы в черте города, с берега, за одну ночь поймать такие экземпляры - это случай. И хорошо, что он, этот случай, в их жизни был.
– Ну, до следующего раза, – прощаясь, сказал Митрофанович.
– До следующего, - ответил Васька.

Но следующего такого удачного случая, в их совместных рыбалках, больше не было.