В отпуск с Северу

В легкий весенний морозец радостная женщина, выйдя из дому, заспешила в магазин. Навстречу ей соседка:
– Клань, какие у тебя унты-то баские!
– Да, баские! Сын с Северу привез! – она приподняла подол пальто. – Вот, говорит, тебе, маманя, носи да радуйся! Ы-эх, загляденье!

У Клани сын Венька укатил на Север за большим рублем. А Клане тоска, скучно и пишет она ему письмо: «Ты там болтаишьси на Северу, а я здесь плачу, одна сижу, как сыч».

Венька отвечает: «Не плачь мать, пусти в дом, какого-нибудь мужика, и воркуйте, вдвоем веселее время коротать-то будет».

И только к приезду сына Кланя успела мужичонкой обзавестись. И как на постой его приспособила, и сразу стали пить вместе и спать вместе. Мужик тот по фамилии Терёшкин до приезда Веньки так и не мог себе в голову втемяшить кто он Клане, толи муж, толи собутыльник, толи квартирант. А потом бросил биться: «ещё сдвинутся, не дай бог, мозги, что голову надрывать, будь, что будет – пан или пропал».

Венька тоже не один приехал, прихватил с собой девицу, и пока мать по магазинам рыщет, он, наскучавшись по родимой баньке, первым делом решил начать свой отпуск с неё. Настигался ядрёным берёзовым веничком, густым парком прокалился, разрумянился, чуждую грязь выгнал из своего сбитого тела. И, словно новенький, свеженький, стал Венька важно со своей девицей по селу прохаживаться.

Девица – колонча, на голову выше Веньки. Венька упитанный с широкой физиономией идет чинно в новеньком кожаном пальто и всем знакомым представляет её:
– Моя избранница. Прошу любить и жаловать, – и приглашает в гости. А избранница только важно глазами водит да всё молчит, да Веньку зовёт только по фамилии: «Талданов, пошли!»

Венька, чтобы покорить родное село, да придать форсу, отпустил бороду. Та борода своей густотой изумляет сельчан и глаза им выворачивает, да вкрадывает сомнение об её нужности. Встретил Венька старого знакомого выпивоху и в знак широкой души прилепил ему погоны из червонцев:
– Пей, кирюха, за моё здоровье!

«Смотри-ка, Кланькин выкормыш прикатил, отожрался на северных харчах, морда кирпича просит! Дурак! Сорит деньгами!» – гудели сельчане.

Скоро из любопытства в дом набрались знакомые, соседи, родственники, большой стол шумно заполнялся народом. Накрывая стол, Кланя, бегая, привлекала внимание гостей на стенку, где висел портрет:
– Не правда ли, красавец какой, э-э-эх! – она указывала головой на портрет сына, саморучно намалёванный маслом Венькой, где мастер от души вольно побегал кистью по полотну, не подозревая о технике портретной живописи. Венька старался внушить вам сходство с живым оригиналом, лишь положившись на талант и желание. А с портрета всего лишь навсего, смотрит на вас гордый лик, пышущий самодовольством.
– Ну, дак есть в кого, в мать пошёл! – поддакивали скорые на слово бабёнки.

Перед Венькой на столе была поставлена огромная чашка чищенной сырой рыбы.

– Ну, давайте по первой! – скомандовал Венька. Загремели стаканы. Венька, после пропущенного стакана, стал пожирать сырую рыбу. Видя, что народ насторожился, он, не тушуясь, стал призывать следовать его примеру. Один мужичонка, было, потянулся за рыбкой, но тут же его рука была отбита женой.
– Что вы какие-то тупые! – возмутился Венька, – Чё чванькаться-то, трескайте, да и баста, делов-то тут, в соль её макнул, да и айда.

Тут едкий мужичок стал у Веньки допытываться:
– Как там на Северу-то? Деньги, небось, лопатой гребёте?
– А зачем лопатой, они сами с неба сыплются, только не зевай, карман шире подставляй, и вот они тут как тут. А ежели ещё ухо держать будешь востро, то деньгам вообще счёта не будет, – от этих слов мужик встал умом на развилку:
– «Толи брешет, стервец, толи правду брякнул, зараза. Нет, пожалуй правду, нас обобрали, а север золотым дождём обсыпают. Далеко же отсюда, не видать. Ох, как не видать!».

Все чаще гремели стаканы и громко орудовали ложки, и так всё по очерёдности шло своим ходом. В разгаре шалмана кто-то ляпнул:
– Чё мырло-то своё не броешь?!

Венька глазами всех буравит:
– Кто вякнул? Кому моя борода глаз колет? – но все заняты едой, только ложки шумят, да аппетитно рты причмокивают.

– У, крепостные! – обиделся Венька. Стал пить стакан за стаканом. Шея вздулась. Обстановка набухла взрывом. Венька взял и смазал по морде близсидящему и косящемуся на него мужику. Тот ударил головой соседа, и пошла по цепочке драча. Потасовка овладела застольной массой, чашки, ложки были брошены, засверкали кулаки, затрещали рубахи. Венька, отмахиваясь, всаживал кулаки в наседавших на него, только хряп стоит, да кровь брызгами разлетается. Женщины подняли визг. А Венькина избранница весело успевает пластинки ставить на радиолу. Руководит музыкальным сопровождением мордобоя.

– По кумполу ему, по кумполу! – вопил голос на Веньку.

Кто-то изловчившись огрел Веньку стулом. Визг сменился воем. В этом угаре Венькиному родственнику порвали ухо. Женщины стали растаскивать мужиков. И как бойня улеглась, стало тихо, что в мавзолее. Терёшкин валяется в одном углу, Венька в другом. А Венькина подруга сидит за столом и спит. Посредине комнаты застывшем камнем сидит Кланя. Глаза её толи куда-то смотрят, толи какую-то мысль догоняют.

Утром, поднявшись, Венька, нащупав на голове шишку, подавил её, определяя состояние головы и убедившись, что угрозы никакой нет, стал активно входить в новый день. В доме, что Мамай прошёл. На полу валяется изуродованный, превращенный в лохмотья Венькин портрет.

– Ничё, мать, не переживай, и не такое мы ещё Куликово поле проходили. И, похмелившись, махнули в город купить телевизор. Попутно заехали на базар, купили поросёнка, и с этим товаром прибыли домой. Телевизор поставили на этажерку. Поросёнка вытряхнули из мешка: «Пускай побегает, порезвиться животинка». И, усевшись за стол, стали пировать, обмывать покупки.

А малюсенькая животинка, бегая, резво кружила по комнате, похрюкивая. Подбежав к этажерке, поросёнок айда об неё тереться, раскачивая. Хлюпкая этажерка повалилась, телевизор хряпнулся на поросёнка и зашиб его намертво, а сам развалился. Кланя, разводя руками, причитала:

– Почто напасть такая на нас! Нучё мы такие-то! Ну, нет нам никакого счастья в жизни! У людей всё как у людей, но у нас всё не так! Нешто мы умом обойдённые, всё у нас на ветер пускается. Почему у нас так-то, а? Чем мы хуже других? – голосила она, надрываясь криком.

– Ладно, мать, не вой. Похлеще бывает, да ничё, подумашь, беда-то большая, всё это наживное. Садись-ка лучше за стол, есть дело поважнее.

И стал Венька раскладывать свои планы.
– Вот счас поедем на Юга, на солнце пожариться, морской волной побаловаться, кислороду наглотаться, а то там, на Северу-то от его нехватки мозги-то совсем ссохлись. А оттуда махнём в столицу. Колёса надо купить. И прикатим на своей тачке, как все порядочные люди, вот так-то.

Тут явилась соседка Марья, чтобы посмотреть, не сбрил ли Венька бороду: «Нет, не сбрил, на месте, жива, живёхонька», – изумилась Марья.

– Эт ж над ж Петьша Кирьянов, холера его подери, сунулся с мырлом-то со своим, так яму, ноздрю-то и откусили. Да, откусили, за длиннат языка-т, вот так вот яму! – принесла она сообщение о последствиях побоища. «Ну и ещё посмотреть, посмотреть, что ещё там привезли-то с городу-то интересного!».

А как увидела разломанный телевизор и убитого поросёнка, так тут же сразу об этом и узнало всё село.

Несколько дней Венька с Терёшкиным красили крышу родительского дома. Где Терёшкин обнаружил свою непригодность к работе, не столько красил, сколько нутро своё водкой промывал. И так ухлестался, что чуть с крыши не свалился. Покрасив крышу, Венька со своей девицей стал готовиться к отъезду на юг. Отъезд отметили бурным застольем. От застолья Терёшкин очнулся только к концу следующего дня. Очнулся, а Веньки с девицей уже не было, где-то катили в сторону юга. И в отсутствии Веньки Терёшкину ничего не оставалось делать, как поминать события, да похмеляться, что они и делали с Кланей. Пили, дрались, мирились. Потом опять пили, опять дрались, опять мирились, оба в синяках, да в ссадинах. И время пролетело быстро. Не заметили они даже, как Веньку притащили на буксире на разбитых жигулях. Открыли глаза лишь тогда, когда Венька переступил порог дома.

– О-хо-хо, какой чёрный стал, от югов-то! – только вскрикнула Кланя. Венька покачал головой, да завалился от дороги в длинную спячку.

Проснувшись, он обвёл глазами неприбранный двор, сердито закрутил головой и, налившись свинцом, авансом набил морду Терёшкину. Набил, чтобы в его отсутствии не обижал мать. Не нравилось Веньки в Терёшкине, что он не охотник на работу. Пущен человеком в их дом, а смотрит всё волком, в лес.

Перед отъездом пошёл Венька по родным местам, да по окрестности, запечатлеть на память край, где родился. Походил по местам бесхитростного босоногого детства, где жизнь не баловала его, и он не баловал жизнь, не засиживался у неё в должниках. И находившись, смахнув выбитую слезу по навсегда ушедшей ясноглазой, громко-песенной юности, где край оглашёно, тревожили задорными голосами, засобирался назад. Сгрёб щемящее сердце, да свою зазнобу в охапку, сели в самолёт и улетели. Улетели на далёкий север, зашибать северные. А жигулёнок его стоит во дворе дома, ржавеет в грусти, да на заборе болтается его изодранное кожаное пальто. Болтается на ветру в память о Веньке.

Уехал сын, а мать не найдёт себе место. Всполошённый приезд Веньки зарыл в её голову тревогу, и что делать Кланя не знает. Мысли роем голову кружат, готовы её разорвать да сон прогоняют.