Старики и танцующие кони

Сельский дом и двор были наполнены жизнью. Рождался человек, встречали его родные, кошки в доме, животные во дворе. Воспитывался он этим окружением, рос в нем. Осознавал себя, мир вокруг, играючи. Игра развивала способность отождествлять себя с окружением, выделять привлекательное и себя в этом мире.

Среди привлекательного был Конь. Он был могуч, красив, необычен. В каждом доме жил его образ среди рассказов, сказок, игр, игрушек. Привезет в дом отец гостинцы, а гостинцы – глиняный конек, поясок с коньками. Даст рубашку мать – коньки на вороте рубашки.

Расскажет отец или дед сказку про Сивку-Бурку, а потом возьмет дрожащего от волнения и восторга трехлетнего сына и посадит на коня. Скажет: «Вот твой Сивка-Бурка». Расскажет после один раз о Пополышке-Искорке, просишь ещё о нем, расскажет, но с другим сюжетом, потом в десятый-двадцатый. Попросишь в очередной раз, а отец и говорит: «расскажу про Конька-Горбунка». Надоели видно отцу сказки, и Конек какой-то странный и Ворон сидящий на дубу необычен: весь зад у него почему-то в прыщах и шишках и мать как-то странно на отца смотрит. Потом она говорит: «Гуси-лебеди» лучше», иди, сестра тебе почитает.

Через много лет поймешь, что странный вариант Конька-Горбунка возник, скорее всего, у красноармейцев-сибиряков в 30-х, когда пришел в Забайкалье новый командующий. Когда по многу дней не слезали с лошадей, неделями в страшные морозы сидели, с головой закопанными в снег, под Читой. Когда всех, до единого, побрили под Конева. Начнешь понимать, почему мужики-сибиряки были так снисходительны к немцам, кого и чего в войну они боялись, почему иногда просыпались от страха и плакали. Начнешь догадываться, что главным был страх позорной смерти. А требования к человеку, к самому себе, часто были выше человеческих возможностей и сил. И подумаешь о Коневе и бойцах-сибиряках подготовленных им в Забайкалье и о их восхищении и любви к «своему Косте» – Рокоссовскому.

Пришли с войны наши отцы и появились мы – послевоенные. И заскакали мы на своих конях. Сначала это были тальниковые прутики с хвостом-метелкой листьев на конце прута. Скакали на «палочке верхом» недолго. Начали запрягаться сами, запрягать товарищей по играм в санки, табуреты. Запряжка простая, веревочка через шею под мышки. Главное – воображение: сейчас ты резвый конь и стараешься им быть и убедить в этом товарища, с которым ты тем ближе, чем лучше понимаете и выполняете свои роли, чем больше у вас общих интересов. Так учишься делиться с товарищем и идеями и интересами, если товарищ один – идеи, знания удваиваются, если много – умножаются, вместе можно быстро отсеять ненужное и быстро усвоить полезное.

Мысль о коне, который будет твоим другом не оставляет ни летом, ни зимой, когда надоедает таскать по полу табурет, изображающий сани. И вот, в самые морозы, когда не пускают на улицу, вдруг появляются сани, самые настоящие, с отводьями, притянутыми веревочками к санкам, с оглоблями, бастриком. Ничего, что они длиной чуть больше ладони, в них можно запрячь костяную бабку вместо лошади и через все поле, от стены до стены, можно поехать за сеном, нагрузить его, притянуть бастриком, вернуться обратно. Для товарищей это тоже торжество – играть вместе интересно.

Солнечные дни, мороз, на заснеженном старом Чуйском тракте, машин давно не слышно. Вверх в сторону Черги идут конные обозы с полупустыми санями. Идут связками, в связке до 5 лошадей, на передней – мужик, по-сибирски запакованный во много слоев: в шапку, тулуп, полушубок, телогрейку, полотняную куртку, шерстяную кофту, рубашку, нижнюю рубашку; брезентовые верхонки, собачьи мохнашки, шерстяные рукавицы, шерстяные перчатки; брезентовые штаны, стеганые штаны, полотняные штаны, шерстяные кальсоны, полотняные кальсоны; валенки, шерстяные портянки, полотняные портянки, шерстяные носки, хлопчатые носки. Следующая лошадь привязана поводом к задней перекладине передних саней. Подмывает выбежать, пристроиться на задние сани и прокатиться до ближнего поворота, но на улице мороз за 40 градусов, это заметно по тому, как обросли инеем лошади и как близко к себе подпускают сороки.

Зима – время свадеб. Без лошадей свадьба не свадьба, ребятишки это точно знают. Тройки в горах редкость, пара – другое дело. Ребятишки ловят любое слово о лошадях, об их упряжи, о том, как будет и как должна проводиться церемония с участием лошадей. О том, как это проводилось раньше, как теперь и как было у знакомых в соседнем селе и о том, что случалось с людьми и лошадьми на свадьбах. Все врезается в память. И поведение лошадей, как бы понимающих свою роль, и их готовность выложиться. И сбруя с медным, а местами и с серебряным набором. И колокольчики, ленты на дугах, ленты в гривах. И легкие плетеные кошевки, завешанные коврами, устеленные тулупами.

Танцующий конь

Приехал веселый, смелый парень Костя в село, женившись на местной учительнице. Похоже фронтовик, демобилизованный офицер, городской. Полюбили его все, старательный, приветливый, потом мужики стали подсмеиваться – жалко ему резать скотину. Жена петухам головы рубила. Решился, взял петуха, топор, зажмурился и тяпнул, снес ему голову и себе фалангу пальца. Любил лошадей страстно, все свободное время на конюховке, любуется лошадьми, помогает конюхам. Как только начинается обучение лошадей, он первый.

У нас обучение лошадей включало в себя и объездку. Начиналось оно с трех лет, иногда с двух. Сначала приучали к узде, точнее к оброти, недоуздку, потом пускали по кругу. Эти процедуры, молодые, иные уже стриженые жеребята переносили так, как ребятишки переносили тогда первую прививку или фотографирование. Но следующая процедура, объездка, приводила многих из них чуть не к истерике. Только теперь понятно насколько умными были наши конюхи. Для обучения они выбрали место и создали огороженную площадку на щебенистой, дренированной почве. Часть площадки была сухая и служила загоном, другая менее чем на полметра была завалена навозом и являлась согрой – вязким болотцем с каменистым, твердым основанием. Здесь и проводилась объездка.

В этом деле Костя вскоре не имел себе равных. Поначалу, наверное, не раз ему приходилось выбираться из согры. Но она и спасала и его, и жеребят: поуросят, поваляются в грязи, пройдет несколько часов или дней и вот уже мчится Костя на пугливом молодом за окраину. Возвращаются обратно уже не так резво. Через какое-то время пытаются приучить молодого к седлу, это уже не истерика, задето достоинство молодого. Будут попытки достать тех, кто из-за забора хочет накинуть и закрепить на нем седло, но согра и здесь помогает. Затем объездка повторяется уже под седлом. Здесь же могут приучить молодого и к хомуту. Походит молодой, месяц, полгода под седлом, попытаются надеть на него и всю сбрую. Попытаются и в сани запрячь – лучше летом.

А Костя однажды выберет самого любимого молодого, из объезженных им, возьмет аккордеон, выедет подальше от людских глаз. И будет повторяться это много дней подряд. И, однажды, в праздник, забинтует молодому ноги белыми бинтами. Одолжит самую красивую наборную узду, седло, возьмет аккордеон, опустит поводья и поедет по селу. И конь под ним не пойдет, а потанцует по селу, подняв голову, выгнув шею, под перехватывающую дыхание музыку. И будут мужики снова вспоминать Костю Рокоссовского, а женщины – кто вздыхать, кто вспоминать близких, не вернувшихся с войны. Вскоре уедет Костя навсегда и будут вспоминать его много лет. А у ребятишек объявится любимый конь Орлик, под седлом у председателя колхоза, и будут они ломать голову: может строевой, может от районного начальства, а может Костин молодой.

Были и другие лошади, привлекавшие ребячье внимание. Но они были обычные свои Воронки, Карьки, Гнедки, Рыжки, Серки, Игреньки, Чалки, Мышки, Соловки, Пегашки, получившие клички по своей масти. Лыски, Звездочки – по отметинам на голове. Некоторых приземистых с полосой на спине соловых, чалых, игрених называли монголками, некоторых пегих, серых – калмычками.

Интересовались ребята только видимой стороной жизни животных и людей возле них. Часть лошадей каждый день видели на улице в упряжке или под седлом, стоящими привязанными у чьей-то ограды, возле сельмага. Чуть не каждый день забегали ребята и на конюховку, бывшую не только местом, где начинались лошадиные пути, но и мужским клубом. В течении дня через конюховку проходила основная часть мужского населения села, включая сопливых ребятишек.

Старики

Постоянно в конюховке сидели, работали деды, мудрые, битые жизнью, но веселые, особенно приветливые к ребятишкам. Они помнили, знали и могли сделать, казалось бы, все нужное для хозяйства и жизни. Любая работа была им знакома, в конюховке они могли изготовить, починить любую сбрую, упряжь, веревки, литовки, грабли, вилы. На дворе вдоль стен, ограды, ими были развешены, расставлены заготовки для саней, детских санок, телег, хомутов, кадок, приспособления для трепки и чески конопли, изготовления веревок. За последним ребята особенно следили, нельзя было пропустить момента, когда кто-нибудь из дедов сделает вид, что начнет растягивать длинные жгуты каболок, ребятня сразу берет дело в свои руки, те, что постарше веревки вьют, а младшие катаются на санях, волочимых по земле свиваемой веревкой. Процесс изготовления оканчивается до обидного быстро.

Надо жечь уголь, известь, посылают во главе деда, чтобы научил, организовал. Начинается валка леса, дров, покос, все сначала оценивает, размечает, определяет время начала работ дед. И выжили селяне благодаря дедам, и продукция села была баснословно дешева, не только потому, что с крестьянина драли три шкуры.

Они могли все: и сделать малышу свистульку, и валенки, и валеночки, и сапоги, и сапожки. И облегчить женщинам и детям тяжкий труд в войну, сделав из дерева и веревок стогомет. И помочь выжить, прокормиться, научив варить в самое голодное весеннее время похлебку из пучек, отдавая зерно, масло, скот фронту. И могли, увидев парнишку с коростами, набитыми от езды верхом, сделать седло, мудро попросив у его матери кирзы на верх седла, чтобы на седло потом никто не имел права и совести позариться.

А грянули реформы 50-х, оказались деды не у дел. И прервалась в селе связь времен, поменялись скачком не руководители, а принцип лидерства в селе. Изменилось и село, и люди. И редко встретишь в Сибири человека, получившего от дедов их мудрость. Разве что увидишь кочующую артель прикарпатских плотников-русинов, которых почему-то звали гуцулами. Послушаешь их прекрасную русскую речь, подивишься тому, насколько похожи эти молодые парни и мужики на наших дедов. Как видят они в нас, то, чего мы уже давно в себе не замечаем, то, как мы сами куем себе беды и несчастья. Подивишься тому, что и они молодые, могут как наши деды все и жизнь, и дом и мельницу поставить.

Деды и бабки строго отделяли себя от «расейских». Были набожны. Бабки два раза в год собирались пешком за 140 км в город, в церковь. Некоторые похвалялись даже, что могут преодолеть это расстояние за сутки. Можно бы и усомниться, но бабушка за 70 снимает твои сомнения уходя в горы рысью по малину, с двумя ведрами за 10-15 километров, возвращается обратно с полными, хлопоча затем, как ни в чем ни бывало, по хозяйству.

Вспоминали и помнили старики о многом.

Кто о том, как со своим дедом-переселенцем не задержавшись под Алтайском в Макарьевке, отправился за 50 км в горы на вольные, свободные места. Как построили заимку, развели скот, посеяли рожь.

Кто о том, как прошел германскую, финскую, отечественную. Как на последней в одной шинельке в мороз мерз на задних площадках, охраняя составы. Как хорошо было в ватнике и шинельке молодому в германскую.

Кто о том, как получил 12 лет Колымы, вернулся и жил в мире и любви среди своих, чужих детей и внуков. Как катались верхом барыни в окрестностях Черги. Как до войны привезли из соседнего села новую церковь, отданную потом под клуб.

Кто о том, как вышла замуж. Как до того девочкой потеряла мать и отца военного фельдшера, умерших от холеры во время переселения.

Кто о том, как потерял дом, хозяйство, от того, что пришлось скрываться, скитаясь без работы, без куска хлеба с женой и младшими детьми. Как старшие дети, из которых одному было 12, другому 7 жили, добывали хлеб сами по себе. Как согрешали, проклиная свою жизнь.

Кто о том, как добры бывали люди в тяжелые годы.

И всегда находилось место в воспоминаниях для лошади. Хотя бы о мертвой или о том, как не могли есть конины. Не могли в полуголодное время взрослые заставить себя есть и чрезвычайно дешевую конскую колбасу, но ребятишкам позволяли, и она им нравилась, как нравился и морс с сахарином, разведенный из таблетки концентрата в громадном чайнике прямо на прилавке сельмага или цветные шарики драже, которые много позже, с такими же разноцветными таблетками, стали раздавать в школе после взрывов в Семипалатинске.

Правда уже много после того как, приехав с покоса, поболев час или день, умер парнишка лет восьми, бабки говорили «лихоманка», фельдшер – «ангина». Года через 2-3 так же умер другой лет 11-12, в солнечный день после слепого дождя. Укладывала летом «лихоманка» и других ребятишек, но бабки справлялись, фельдшеру только руками развести. Странное у нас было место и болезни странные. Водораздел. В иных родниках, лужах, живой конский волос плавал, в газетах как всегда, пишущие люди в иностранных словарях ничего не нашли, поэтому: «…бабкины сказки, он безобиден…», на деле заберется под кожу, глазом не моргнуть, и в словаре Даля со слов сибирских мужиков видно, что «волос» – скотина вредная. А над бабками смеялись, когда они, охваченные тяжелыми предчувствиями, волновались от сотрясения посуды после очередного взрыва.

Были и исключения. Вернулся с южной границы молодой конник, где и за бандами гонялся, и за ним гонялись, и подорвали, похоронив под обвалом, но сам откопался и коня откопал, демобилизовался. Дома сел со старым отцом, выпил, не моргнув глазом, один стакан водки, посмотрел на отца, выпил другой, не морщась. На другой день сел за чистый, голый стол, положил на него большую книгу с крестом на черной обложке и читал и искал в ней что-то, засел видно в голове вопрос. И длилось это не один день. Были и другие молодые конники из войск МВД. Отличались от всех. Снисходили, не растворялись. Были и те, кто уходил и пересаживался с коня, не дожевав «аржаной» лепешки, прямо на самолет: «…там еще и «папиресы» дают…», на трактор и автомобиль можно было пересесть в районной школе механизации.

А ребятня продолжала бредить лошадьми. В фильмах от «Чапаева» до «Заставы в горах» лошади были для них в числе главных героев. Устраивали споры, продержится наш Орлик два километра впереди автомобиля или запалится. Оценивали довольно трезво, дорога неровная, щебенистая, козлику или полуторке, да и газику не разбежаться. Да и взрослые мужики иногда впадали в детство, желая устроить гонки. Похоже и устраивали, уж начальники наверняка, но так, чтобы не загреметь под статью.

Ребятишки желали поскорее начать работать на лошадях. На домашнем покосе дошколята в очередь возили копны под присмотром родителей. А уж пошел в школу, в первый же день: «…летом буду работать…». И будут первоклассники весь учебный год при случае донимать и председателя колхоза и его помощников: «…не забыл, как обещал…». А летом тормошить дедов: «…скоро поедут косить? …скоро поедут косить?».

Прошел год и день, оставившие память. В тот год мы пошли в первый класс, встретились, чтобы не расставаться 11 лет. Запомнили и день, когда заплакали взрослые и завыли собаки, других похожих дней мы не видели ни до, ни после.

Едва сошел снег и все обсохло, ребята, вначале робкие, застенчивые, из которых добрая наша учительница не могла вытянуть слова, начали мечтать о свободе, прогуливать, даже повидавшие всего верзилы, 10-17 летние третьеклассники, с которыми мы сидели в одной классной комнате дивились такой метаморфозе. Самый счастливый последний день занятий. Все первоклассники, второклассники на пределе. Учителя торжественны и загадочны. У них для нас сюрприз, о котором не знают только первоклассники. Сегодня мы уже не учимся. Всем классом идем за село к верховьям нашей реки. Вот мы на месте, вокруг небо, горы, поляны, покрытые цветами. Особенно много огоньков. Сумбур, кричим, слушая эхо, поем, рвем цветы, слушаем рассказы учительницы. Девочки плетут венки. Пытаемся наловить харюзов сначала руками, потом перепрудкой. Потом жарим харюзов на рогульках в костре.

Наконец настала пора покоса. Еще солнце не выкатилось из-за горы – первоклашки у забора конюховки. В ватных телогрейках, в кепках восьмиклинках, кирзовых сапогах, с торбочками в руках, многие с плетками. Пригоняют лошадей. На шее у каждой висят волосяные путы. Много кобыл с жеребятами, есть и жеребые, но работа на покосе найдется всем. Самые сильные лошади пойдут на тяжелую работу парами, на конные косилки, других запрягут в конные грабли, остальные будут возить копны, таскать волокуши с травой на силос, слабые, не успевшие отдохнуть - для разъезда на поле.

У конюхов в первый день забот много, надо определить состояние лошадей, быстрей отпустить косарей, помочь распределить лошадей в бригадах или звеньях. Лошади разнорослые, для каждой надо быстро подобрать сбрую. Наконец ребятишки получили лошадей. Бывалые второклассники, третьеклассники, у кого есть седла, седлают, помогают первоклассникам. Довольны не все, кому-то досталась жеребая кобыла, обидно, но показывать свою обиду стыдно. Старшие ребята знают характер всех лошадей, советуют, к этой сзади не подходи, этот бьет передом, та кусается, за этой пегой смотри, проволочет рядом с ветками и сучьями деревьев так, что свалишься или останешься висеть на суку. Все это касается в основном монголок и калмычек.

Для малолетнего самое сложное не вскарабкаться на лошадь, не усидеть на ней, не надеть хомут и расправить сбрую. Тяжело и опасно взнуздывать кусучую, лягачую монголку или калмычку. Спокойных лошадей и нуздать нет нужды. На монголку не сесть, пока не закрутишь поводом и удилами ее кусучую голову вправо. Забудешь, получишь в лучшем случае на память синяк от зубов на левой руке, плече или бедре. А от пегухи и неизвестно чего ждать: встанет на твою ногу кованным копытом, не сойдет.

Первые дни обходятся без ночевок. Говорят, сегодня убираем в таком-то логу, это недалеко, 3-5 км. Приехали. Поставили стан. Ребята на конных граблях уже сгребают сено в валы на солнечной части склона. Валы рядами протянутся к подножию склона, где в центре будет стоять зарод. Взрослые – парни, девушки, женщины, по трое, с легкими деревянными граблями, трехрогими деревянными вилами уходят до верха склона. Там верхом на конях их уже ждут копновозы. На лошадках хомуты с длинными веревками, седелками и чресседельниками поддерживающими веревки. Взрослые втыкают вилы в начало вала и катят сено вниз по склону, набирая небольшую копну, потом черенки вил обматывают веревками и дальше уже лошадь тянет копну вниз по склону. Когда в копну набирается достаточно сена, веревки подсовывают под копну, перехлестывают сзади накрест, перекидывают через копну, завязывают. Лошадь трогается. В этот момент для того, чтобы копна не рассыпалась, по завязкам разом бьют черенками вил, веревки затягиваются. И копна, из-за которой порой не видно ни лошади, ни копновоза, уплывает вниз по склону, к зароду.

У зарода, заложенного на 6 или более копнах, смотря по числу метчиков, копну отвязывают и трехрогими короткими вилами закидывают на зарод. Когда зарод подрастет, орудуют уже длинными вилами. По мере роста зарода применяют двурогие вилы, более длинные. Догнав зарод до нужной высоты, делают примет из двух-четырех копен к узкой части зарода в направлении вверх по склону. Приметов может быть несколько. Почти все время на зароде находится вершильщик с вилами или граблями в руках. Его задача – принять сено и сделать зарод таким, чтобы сено сохранилось в нем при любой погоде. Наконец зарод готов. Его обмеривают по периметру и по высоте. Чтобы ветром не растрепало верх зарода, на него набрасывают вицы, каждая, из двух, связанных вершинками, берез.

Время к закату. Когда солнце было в зените, пообедали, поспали в тени час-полтора. Ребятишки в течение дня, несмотря на строгие запреты, от души пили холодную, ломящую зубы воду из всех многочисленных родников, не отставали и лошади. Во время поения эмоции лошадей отражались не только в глазах, ноздрях, губах, на ушах, но и на ногах, на хвосте, а особенно на шкуре, под которой волнами пробегала дрожь. Подражая взрослым, неуклюже расставив передние ноги, учились пить молодые жеребята. Мутную, плохую воду лошадь пить не станет, посмотрит обиженно, фыркнет.

И ребятам и животным хотелось подольше задержаться в прохладной тени родников. Но сверлила мысль, сам напросился на работу, сам хотел стать самостоятельным, в другой раз не возьмут, поэтому пора на солнцепек к мухам, слепням, паутам. Но и на солнцепеке не всегда тяжко. По пути от зарода к валам можно присмотреть куст кислицы или смородины, а на каменных осыпях в щебнях скоро поспеет самый крупный, знаменитый, сладкий алтайский крыжовник. Не останавливаясь, можно сорвать в высокой траве верхушку пучки, или дягиля, снять с нее пушистую кожуру и съесть, лошадь выбирает себе только пучки и ест их, начиная с кашки.

Если быть внимательным, можно обнаружить гнездо безобидных земляных пчел, меду из продолговатых шариков сот наберется с полстакана. Он кисловатосладкий, можно самому поесть и не слезая с лошади угостить жеребенка. На земле с жеребенком дружить очень опасно, взрослые сами близко к нему не подойдут, а ребятам запрещают настрого. Даже играючи может убить своей тонкой ножкой. Узкое копытце много опаснее широкого взрослой лошади. На глазах у ребят, у школы, погиб месячный жеребенок, пытаясь перепрыгнуть на зов матери через острый штакетник. Острая штакетина вошла в сердце постепенно. Он бился, насаживаясь на штакетину глубже. Подойти к нему не могли, боялись, а быстро повалить забор сразу не догадались.

Жеребята для маленьких копновозов головная боль, едет он по крутому склону, заржал внизу испуганно жеребенок, мать рванется к нему внезапно и полетит копновоз вниз, бывало и головой в листвянный пень, но не пришел его час, окажется пень трухлявым.

Мог ли подумать парнишка сколько лошадей он сменит за 4-5 сезонов, пока будет возить копны. Не сам менял конечно. Были и кобылы с жеребятами, были и жеребые, и мерины, и жеребчики. И у каждой лошади своя масть, свой характер. Были и запаленные, и со сбитыми спинами. И сам пытался лечить спины соком лопуха, добывая его, как добывали конюха, размалывая стебли и листья обухом топора в колоде. Многие лошади не уйдут из памяти. И стройные тонконогие карьки, и воронки; и тяжелый, высокий, рыхлый с широченной двухспальной спиной флегматичный немец Рыжка; и милая, чуткая Мышка; заботливо склонявшая шею, чтобы налегший на нее пузом маленький ездок оказался на ее спине, после того как она поднимет голову.

Тяжела, сложна работа косарей, лошадей конных косилок на горных покосах. Крутые склоны, деревья, кусты, скрытые в траве кочки, камни. Особенно тяжело на кочковатых сограх. Взмыленные, облепленные грязью кони, с напряжением тянут хлюпающую по воде, грязи, тяжелую косилку. Скалываются ножи на полотне, ломаются дергачи, приводящие в движение полотно с ножами. А сколько раз за день надо приподнять, опустить полотно, минуя очередное препятствие.

Там, где косилка не пройдет, косят вручную. Идут вниз по склону уступом, взмахивая литовками, косцы. Впереди мужичина без рубахи, прокос у него широченный, а сзади молодка, прокос чуть уже, но идет легко без напряжения, литовка сама ходит в руках. Останавливается, говорит копновозам: «…литовку на ладони держать надо легко, хорошо отбитую и посаженную, можно и двумя пальцами, тогда она и косит сама, без усилия. Раньше после такой работы на своем покосе, мы с братом, дождавшись, когда дед уснет, бегали на тырло в ближайшее село, пели, плясали до утра. А днем работали как лошади – дед спуску не давал».

Отбивали литовки только деды, раным-рано звон по округе – отбивают литовки. Возьмет дед отбойник, закрепленный на узенькой скамеечке, сядет на нее верхом, положит полотно литовки на отбойник и начинает с оттягом бить по полотну маленьким молоточком. На всей длине режущей кромки возникает узкая полоска наклепок в виде 2-3 миллиметровых лунок, а на острие полотна после каждого удара появляется малюсенький острейший язычок.

Наконец настает пора уборки сена на дальних покосах, каждый в 10-20 километрах. Часов в 9 утра уже на месте. Ставятся большие балаганы, покрытые сеном, брезентом, в рост взрослого, каждый человек на 15-20. В облюбованный балаган каждый забрасывает свою набитую сеном матрасовку и старенькое ватное одеяло или тулуп. Оборудуется кухня с двумя здоровенными котлами, возле которых сразу начинают хлопотать 1-2 женщины. И пожалуйте приступать к работе.

Вечером перед ужином ребятишки спутывают и отпускают пастись своих лошадей. А сами, поужинав уже в полутьме, разводят большой костер, беседуют, делятся впечатлениями, прислушиваясь к разговорам взрослых. Встают с солнцем, когда над ручьями и сограми стоят холодные дурманящие туманы. Ребята ловят лошадей, те обычно далеко не разбредаются, но бывает, свалятся путы, потеряется одна, две. Тогда безлошадным паренькам дают лошадь – ищите свою потерю. Те разъезжая кругами по нескошенной траве начинают искать следы. Поиск лошадей может длиться долго, иногда неуспешно. И когда неудачники, сопя и всхлипывая возвращаются, на поиски отправляется кто-то из взрослых, а бывает, зная лошадиные повадки, махнут рукой - сама явится.

Так живут и работают неделю. В субботу вечером пора домой, в баню. Едут верхами, телегами, бричками. Ребятишки нарочно возятся, находят любую причину чтобы отстать, те что постарше сговариваются наведаться кто на кедровую, кто на солонцы, младшие надеются устроить соревнование, выяснить чья лошадь резвее. Наконец след взрослых простыл. Звездочка и Лыска уже готовы принять участие в забаве, в голове у них тот же ветер, что и у ребят. Рослые молодые Карька и Воронок важничают. Остальные в бой не рвутся. Вперед сразу уходят Воронок и Карька. Немного сзади громадный немец Рыжка, селезенка его звучно хлюпает, бежит без волнения, ровно.

Скачущие верхом ребятишки напоминают неуклюжих птичек. Локти их взлетают вверх на каждом скачке. На крутом повороте одна птичка, взмахнув локтями, плавно взлетает и приземляется в кустах. Лошадку седока быстро ловят и слегка исцарапанный, он уже скачет сзади. На этот раз всем на удивление первой приходит скромная Мышка.

Прошло лет пять. Колхоз в селе стал совхозной фермой. Ребята учились теперь в школе на центральной ферме. И как-то ехали в субботу с покоса домой, вспоминая легенду 20-х, как уходил местный лихой казак-партизан Лукашка на своем знаменитом коне от врагов. Их еще не интересовали истории инженера Аристова, услышанные отцами на строительстве Чуйского тракта. О том, сколько раньше было скота на Алтае, сколько его паслось в одной только зайсанской елани. О том, что посылал зайсан Аргамай с нее в русскую армию 20 тысяч строевых коней.

И пошел дождь и крикнули «грабят» и далеко вперед вырвался, неотмеченный вниманием ребят стройный конь. Вдруг споткнулся конь на скользкой грязи и свалился с него парень себе на беду под копыта. Но сверх сил напрягся конь, отпрянул, встал на дыбы, опустился, глянул тревожно. Подскакали ребята. И узнали – Орлик. Видно подсекли его, когда ходил под седлом, или опоили. И стал благородный Орлик рабочей лошадкой. А у парнишки возникнет в теле, в полом месте, под ребрами, бесплотный комок и покатит он и встанет у горла. Не задумывались еще, как коротка жизнь благородного коня. Как шли рядом пути человека и коня, как часто бывали они похожи.

* * *

И наблюдалось еще в 50-х странное явление. Особое состояние совести, как странный обычай, как отголосок прошлого.

Кормит бабушка внука и его приятелей, закочевряжился кто-то, увидев пережаренный лук: «…муха, не хочу!». Бабушка: «…с чистого не воскреснешь, с грязного не треснешь!». Развеселился, ест. Не доел, не допил приятель, встает из-за стола. Бабушка: «…недоедаешь, не допиваешь, проси меньше. Ну-ка, лопни утробина, не пропадай добро!». Смеется приятель, доедает, допивает. И помнит всю жизнь бабушкины уроки.

Обидел старший рослый парнишка младшего, старушка увидела: «…ты что творишь, каторжник!». Мужик увидит, высмеет обидчика. Пожаловался обиженный старшему брату, сестре: «…твоя забота, учись жить с людьми!».

Собрались со сверстниками, договорились намять бока сильному, более взрослому обидчику – не получается, нельзя вдвоем, втроем на одного, уже сформировался внутренний запрет.

Традиции. Соперничество верхнего и нижнего конца села. Хочешь, не хочешь, а традицию соблюдай.