Возвращение

Законы жанра требуют, чтобы мои записки содержали третью часть, которая могла бы содержать глубокомысленные размышления по поводу упущенных возможностей и сделанных глупостей… Но… чужие ошибки не учат, а кое-что и вспоминать не хочется…

* * *

Много раз я мысленно возвращался на свою родину, в Алтайское, чтобы повторить одну из моих славных прогулок: я отправляюсь на Проходную. Легко миновав пологое предгорье, мимо рощицы хвойных деревьев, где как-то мы с Идой нашли грибы, я приближаюсь к наиболее крутому участку пути: остаётся несколько сот метров до вершины.

Внезапно меня окружает густой туман, это был даже не туман, а облако, которое опустилось на вершину горы, запутавшись в ветках деревьев. Передо мною виднелась тропинка, я двигался, но вскоре я сбился с пути и пошел наугад, не беспокоясь о направлении: облако исчезнет, и я легко соображу, где я нахожусь. Ноги путались в траве, с боков появлялись и исчезали ветки кустов и деревьев: очарованный, я двигался неизвестно куда и неизвестно зачем. Шаг, ещё один шаг и я почувствовал, что ноги потеряли опору. Слева проплыли серые камни с мохнатыми лапами ели между ними. Я не знаю, сколько времени длилось падение, мне показалось, что оно продолжалось долго… В конце концов, я обнаружил себя сидящим на зелёной поляне и взглянул вверх: вершина горы была закутана туманом… Взглянув в сторону, я увидел рыжую комолую корову, которая пощипывала траву, отмахиваясь хвостом от надоедливых паутов. Огромные шмели перелетали с цветка на цветок…

Из-под пригорка ко мне кто-то приближался, но из-за высокой травы я не мог рассмотреть кто. Наконец, человек появился предо мною, и я почувствовал, что где-то с ним встречался.
– Ты откуда? – спросил он, рассматривая меня.
– Из Москвы. – ответил я, но подумал, что надо было бы сказать: «Из Алтайского».
– Ты чей?
– Покровский. – И я вспомнил, что я отвечал на эти вопросы много лет назад, когда я возвращался из Куягана через Лежаново. Этот человек стоял около большой кучи берёзовых обрезков, сложенных особым правильным образом для выжигания дёгтя, и допрашивал меня.
– Не сын ли Николая Константиновича?
– Сын.
– Хороший был человек.

У меня сжалось что-то внутри:
– Как был?
– Умер. Завтра похороны.

Я помчался в село.

По дороге меня заметил Генрих Данилович Сузик; он стоял на краю огромного оврага, за ним, на фоне темно-зелёных зарослей конопли виднелась корова, которая мирно пощипывала траву.
– Володя, как отец?
– Плохо. Болеет.

И я побежал ещё быстрее, но вскоре меня опять окликнула какая-то женщина, наверное, знавшая меня:
– Как Николай Костантинович?
– Не знаю, не знаю…

Гроб был установлен на помосте посредине зала заседаний Дома Советов. По ритуалу я должен был сидеть рядом и принимать соболезнования, но я вставал и уходил на речку, затем приходил и снова сидел. В два часа тишину нарушил оркестр: зазвучал похоронный марш, гроб подхватили и все ринулись к выходу.

Я пробирался сквозь толпу народа; Петр Александрович Тырышкин подтолкнул меня на платформу грузовика, где уже стоял гроб, и машина медленно двинулась во двор школы, куда чуть ли не ежедневно приходил Николай Константинович многие годы. Зазвенел школьный звонок и звучал, пока процессия, сделав прощальный круг, не покинула территорию школы.

Моросил мелкий дождь, но сослуживцы, друзья, соседи и просто знакомые следовали за машиной к кладбищу, где в ноябре 1938 года Николай Константинович похоронил свою мать – мою бабушку Анастасию Яковлевну.

После слов прощания верный Василий Константинович Агапов заколотил гроб, и его осторожно на полотенцах опустили в могилу.

* * *

Отец моего отца, то есть мой дед, служил деревенским священником, но никаких свидетельств об этом в семье не хранилось. Не было и никаких устных преданий. Из разговоров моих родителей можно было понять, что отец был сыном священника, с чем были связаны какие-то неприятности по партийной линии, но это специально никогда не обсуждалось и, более того, замалчивалось. Вопросов задавать было не принято.

Мне всегда было интересно узнать о моих корнях, но суета не давала не то что заняться, но и подумать об этом серьёзно. Но, в конце концов, уже в этом тысячелетии, я начал с того, что попытался найти в Интернете какие-нибудь сведения о моём деде – Константине Ананьевиче ПОКРОВСКОМ. Ничего! Но я натолкнулся на сайт Александра Леонидовича Меллера, и написал ему письмо. Александр Леонидович поощрил меня к поискам, и я отправился в Российскую Государственную библиотеку, где стал регулярно перелистывать собранные в толстые тома Епархиальные Ведомости Оренбургской и Самарской губерний.

Я обнаружил, что епархиальные ведомости содержат много удивительных деталей об учёбе, жизни и служении моих предков. Я узнал, что мой прапрадед Иоанн Покровский родился в начале девятнадцатого века, и служил в церкви. Прадед Ананий Покровский окончил Самарскую семинарию в 1866 году и служил священником в различных деревнях губернии. В 1875 году, будучи на служении в селе Савруши, он переписал откуда-то проповеди (цитирую Ведомости: «переписчик лучше знает, откуда он заимствовал свои поучения…»), за что ему было вынесено порицание, но он постарался исправиться и через несколько месяцев заслужил одобрение Епархиального начальства «за старательный и полезный труд по составлению поучений». Я узнал, что мой дед Константин Покровский вместе со своим старшим братом Николаем в 1892 году прогуляли начало занятий в Самарской семинарии после рождественских вакансий, за что они получили по выговору. Может быть причина была уважительной и выговор незаслуженный? Это же надо добраться из села Ибряйкино до Самары на лошадях по заснеженной степи. Может быть была метель? Я узнал, что мой отец окончил духовное училище в городе Уральске, где среди прочего учил греческий язык, и один год провел в Учительской семинарии. Все продвижения лиц, претендующих на духовную деятельность, по учебе и служению, начиная с поступления в духовные училища, были зафиксированы в Ведомостях, так что я мог составить подробную хронику жизни моих прадедов и дедов [см. сайт pokrov20.narod.ru].

Интересно было представить моих предков в потоке событий, о которых мы нам сообщали ещё в школе. Вообразите себе: тёплым весенним вечером 1892 года гуляет по Самаре помощник присяжного поверенного Владимир Ульянов, а навстречу ему – семинарист в рясе – это был мой дед Константин Покровский. Посмотрели они друг на друга с сожалением и разошлись, и в последующем разъехались: Владимир Ульянов – в Санкт-Петербург, делать революцию, а мой дед – в станицу Саломихинскую, Уральской области служить дьяконом, а затем священником. Мой дед вряд ли слышал что-либо впоследствии о человеке, с которым случайно встретился на улице в Самаре, он умер в 1912 году, но его братья Венедикт и Николай не только слышали, но и погибли от последствий преобразований, инициированных этим человеком; они были осуждены и расстреляны в 1937 году.

* * *

Когда я посетил Алтайское в начале 1979 года, мне сообщили, что бывший сосед и приятель моего детства Генка Баженов вернулся и живет в селе. Сердце моё вздрогнуло, и я побежал немедленно его разыскивать. Искать долго не пришлось: он сидел на печке в избе по указанному адресу на улице Подгорной…

В мае того же года, движимые воспоминаниями о прошлых годах, мы с Генкой отправились в Макарьевку через Проходную. Многое изменилось со времени нашего детства. Конопля исчезла, заросли Сабашника выкорчеваны, на их месте растут кусты черноплодной рябины и смородины. Там, где когда-то школьниками мы собирали стародубку, поднялась рощица молодых хвойных деревьев.

Миновав всё это, мы поднялись на заросшую деревьями вершину Проходной, на которой уже не было геодезического знака, он развалился. Мы двинулись далее, по грунтовой дороге, по которой когда-то зимой на лыжах мы с Толей Лазаревым добирались до Рудника. Чтобы попасть в Макарьевку, нам следовало бы через некоторое время свернуть направо, но мы с Генкой увлеклись и продвинулись по дороге слишком далеко. Заметив, что дорога увлекает нас в сторону от Макарьевки, мы решили идти напрямую, через вершину, где среди деревьев громоздилась цепочка внушительных каменных образований; под ними, в глубоких затенённых местах ещё лежал снег…

Приближаясь к крутому склону, мы заметили, как бурундук пробежал по стволу дерева… Цепляясь за кусты, мы летели вниз, пока не оказались в узкой долине, у быстрого ручья, который привёл нас в Макарьевку…

* * *

После смерти Николая Константиновича (1979) Александра Мартемьяновна была в нервном расстройстве и меня держала в напряжении: она часто звонила мне в Бийск, где я в то время жил, но никогда не говорила, что переживает или скучает, а придумывала различные предлоги. Она, например, говорила мне:
– У Пальмы цепь порвалась. Приезжай немедленно!

Когда я приезжал, Александра Мартемьяновна возмущалась:
– Ты почему трубку не берёшь. когда я звоню?

Я удивлялся, как это могло быть, пока не сообразил, что, если меня не было дома и телефон не отвечал, телефонистка, как обычно, говорила:
– Не берут трубку.

Давнишняя подруга Александры Мартемьяновны – Евдокия Андреевна Тарасова выразила готовность помочь ей и поселилась у неё, но, наверное, у них уже установились слишком различные представления о правилах жизни, и через некоторое время Евдокия Андреевна поняла невозможность жить вместе. Александре Мартемьяновне очень хотелось переехать к дочери Розе в Алма-Ату, где также жили её сестры, и в апреле 1987 года она прислала мне указание: «Немедленно поезжай в Алма-Ату и договорись, чтобы они меня взяли к себе, а ты отвезёшь к ним сам …», но это оказалось невозможным: Роза была настроена категорически против, хотя, казалось бы, должно быть наоборот. Роза в сложных ситуациях всегда искала покровительства у родителей: она поехала в Алтайское рожать дочь Таню (в чём не было никакой необходимости), некоторое время Роза с детьми жила в Алтайском, пережидая, когда закончатся неприятности с мужем. Александра Мартемьяновна много заботилась о благополучии дочери и её детей, и я не знаю, с чего началось, что не только Роза, но и дочь Розы Таня также была настроена против бабы Шуры. При всей сложности и трудности характера Александры Мартемьяновны, она не заслуживала такого отношения со стороны дочери и внучки.

Нами была предпринята попытка пристроить к бабе Шуре племянницу Клаву, но они не могли ужиться вместе. Мне очень не хотелось продавать нашу Алтайскую усадьбу, с которой были связаны воспоминания о моем детстве, но делать было нечего… В конце концов, мы перевезли Александру Мартемьяновну к себе в Москву, где она встала на учёт (в августе 1988 года) в Краснопресненском райкоме партии и удостоилась получать продуктовые заказы как ветеран партии. Александра Мартемьяновна тихо скончалась 12 июня 1992 года.

* * *

Когда Евдокия Андреевна Тарасова переехала на жительство в Барнаул, сын Валерий оставался в Алтайском, на старом месте, но позже он был вынужден переселиться к матери, а дедовский дом в Алтайском, в конце концов, они продали. В наше последнее посещение Алтайского в 1988 году, когда мы приехали за Александрой Мартемьяновной, я грустно смотрел на место, где стоял двухэтажный дом Тарасовых…

* * *

Начиналась «перестройка». Как и все, наверное, мы радовались, что наконец-то начальство задумалось о необходимости разумных изменений. Но перестройщики, как выяснилось, руководствовались лозунгом: «Самое главное – нАчать ломать…». Ломать помогали диссиденты. Истинные строители нового мира маскировали свои намерения словами о «социализме с человеческим лицом». Естественно, что при таком подходе в результате получили развалины великой страны, на которых резвились мародеры.

Возвращаясь и стараясь понять прошлые года, я прочитал воспоминания Академика Сахарова. Представшая передо мной личность А.Д. Сахарова напомнила мне, в первых, Дон Кихота, с его абстрактным пониманием добра и зла; во-вторых, А.Н. Радищева с его немотивированным выступлением с «Путешествием из Петербурга в Москву»; и, наконец, лицемеров, о которых Иисус говорил, что, когда они постятся, то «принимают на себя мрачные лица, чтобы показаться людям постящимися» (Матфей, гл. 6, стих 16).

* * *

В путешествии по Алтаю, о котором я пишу в отдельном очерке, я познакомился с врачом Валентином Васильевичем Лебедевым, который не любил сидеть на одном месте; он жил в Туркмении и в славном городе Бийске, а меня он пригласил навестить его летом 1983 года в селе Чёрный Ануй, где Валентин Васильевич заведовал сельской больницей. Он всегда был деятелен и стремился к общественной деятельности, чтобы бороться со злом, которым он считал чрезмерное потребление алкоголя. Он собирал данные о смертности от алкоголизма, и, чтобы хранить сведения о больных, Валентин Васильевич изобрел механическую картотеку, что в эпоху наступления компьютеров было бесперспективным, о чём я осторожно пытался ему говорить.

Наша поездка в Чёрный Ануй была замечательной во многих отношениях. Самолётом из Барнаула мы долетели до Солонешного, где Валерий Васильевич нас встретил и повёз в своё горное село. В селе функционировал животноводческий колхоз и работал сырзавод; Валентин Васильевич принёс кусок местного сыра прекрасного качества.

Больница была расположена в бывшем владении кожевника; строение напомнило мне поликлинику в Алтайском: по-видимому, и раньше плотники имели типовые проекты. Недалеко от села находится знаменитая теперь Денисова пещера, и я сожалею, что мы не выбрали тогда времени посетить её. Возвращались мы через Мариинский перевал, Тоурак и Куяган – в зелёную и приветливую долину реки Каменки.

Валентин Васильевиче навестил нас в Москве; он жил уже в Астрахане. Это было последние свидание с Валентином Васильевичем перед нашим отъездом на Мальту. И вот недавно я обнаружил в Астраханских новостях (ast-news.ru) от 19.02.2009: Умер Валентин Васильевич Лебедев – астраханский общественный деятель, член Совета старейшин Астраханского областного казачества, председатель движения «За национально-культурные традиции здорового образа жизни».

* * *

11 Мая 2004 я получил письмо от Витольда:

Дорогой Владимир Николаевич, поздравляю тебя с твоим Юбилеем! Здоровья, счастья, успеха, удачи и благополучия тебе и твоим близким! Такой юбилей посетил меня в прошлом году. Это период завершения биологического развития. Мне помогает юмор. Хочу с тобой поделиться стихами на эти тему.

Вот как пишет Губерман:

Я возрастом ни сколько не смущен
И часто в алкогольном кураже
За девками я бегаю еще,
Но только очень медленно уже.

А вот от Станиловского Анатолия Ивановича (если помнишь, был такой на матмашине):

Теперь я медленно встаю,
В движеньях силы экономлю.
На женщин я еще смотрю,
Но для чего, уже не помню.
Куда девался пыл былой?
Наверно, что-то с головой.

А вот милое лирическое от Вишневского:

Всему на этом свете есть предел:
Фасад осыпался, разрушились стропила.
Вчера на девушку в троллейбусе взглянул,
Она мне молча место уступила.

Больших тебе свершений достижений и признания и высокой оценки трудов твоих!

Витольд.

* * *

В мае 2002 на Мальте я оказался в больнице с переломом шейки бедра, и мне предстояла операция. В операционной палате меня окружили пять человек в зелёных халатах, и последнее, что я слышал, было:
– Oxygen. (Кислород.)

Первое, что я услышал снова, был женский голос, повторяющий несколько раз:
– Vladimir, wake up. The operation is over. (Владимир, просыпайся. Операция окончена.)

Другая операция проходила в Боткинской больнице 18 августа 2010 года. Уже на операционном столе я на мгновение обрёл способность слышать, услышал какой-то разговор и голос хирурга Олега Борисовича Лорана, обращающегося непосредственно ко мне:
– Владимир Николаевич, Вы нас слышите? Не притворяйтесь!

После этого я уже ничего не слышал и не чувствовал.

Очнулся в затемнённом помещении реанимационной пaлаты…

* * *

В Майнце я получил печальное сообщение от Максима:

Sent: Wednesday, September 15, 2004 11:51 AM

Subject: Sad news and others

С грустью должен сообщить о смерти Витольда Эдуардовича Згаевского. Похороны прошли вчера.

По информации, он умер от менингита, который не был сразу продиагностирован в черноголовской больнице после нескольких дней температуры, после чего он был доставлен в реанимацию в Ногинск, но было поздно…

* * *

В ночь с субботы, 8 октября 2016 года на воскресенье, 9 октября погибла Людмила, бедная девочка. Отёк лёгкого, вследствие гипертонии. Родственники и я в их числе, хоронили её 12 октября на Макаровском кладбище. Кучи жёлтого песка по краям глубокой ямы, в которую бесстрастные служители деловито опускают коричневый гроб. Ужас!

Когда Людмила была маленькой, я пробовал объясняться с ней на английском, и вот как-то мы шли с ней вечером из детского сада. Залаяла собака, и Люмила прокомментировала, комбинируя английскую грамматику и корень русского слова:
– A dog is лайing.

Я удивился. В школе, как она говорила, если никто не может ответить на английском, то её спрашивают.

В 1986 году Людмила с Максимом проводили каникулы в Алтайском. Людмила всегда очень была неравнодушна к лошадям, и я пошел к Василию Константиновичу Агапову и спросил, не может ли он где-нибудь взять лошадь для дочери немного покататься. Василий Константинович понял меня и сказал:
– Детей надо уважать. У соседа есть лошадь. Я попрошу.

Я хотел самолично появиться верхом на лошади, но Василий Константинович не позволил:
– Нет, я сам приведу. Это всё-таки лошадь. Кто её знает…

* * *

Во второй половине мая 2034 года, на следующий день после утомительного юбилейного заседания трое не очень молодых, а, лучше сказать, очень пожилых путников медленно двигались по направлению к горе Проходной. Миновав хвойную рощицу и преодолев последний крутой подъём, путники остановились на вершине и огляделись. Было заметно, что двое, один маленький и востроносый, второй крупный и плотный, видят картину впервые и смотрят с любопытством, третий был местным жителем, взявшимся помочь приезжим, но он тоже любовался живописной картиной. Особенным блеском сиял майский день, среди зелени ближней долины сверкали оранжевыми пятнами огоньки и темнели рощицы кустов и деревьев. Вдали смутно виднелись строения села Алтайского и молчаливые заречные горы.

Постояв немного, меньший из приезжих, спросил:
– Вы подготовили табличку?
– Да, конечно. Но я не мог вспомнить, в каком году он умер.

Тот, кто спрашивал, задумался, а крупный и плотный осторожно пошутил:
– Владимир Николаевич бессмертен!

Двое других посмотрели на толстого шутника и нечего не сказали…