Времена года. Школа: записки

Началось с того, что Анна Семёновна Ковалёва, заведовавшая тогда библиотекой парткабинета, подарила мне коробочку с куском перфорированной ленты, которая обворожительно пахла эфиром. На ленте были маленькие картинки, которые можно было рассматривать через увеличительное стекло. Затем я получил другой диафильм в обмен на чёрного котёнка и выпросил ещё. Я показывал ленты друзьям – Генчику и Венчику, но… В учебнике физики я видел схему диапроектора: несколько увеличительных стёкол, тубусы и электрическая лампа. У меня было маленькое увеличительное стекло, ещё одно, побольше, я попросил у своего приятеля Вити, мать которого была прокурором района; электричества у нас не было, но решение было найдено: осколок зеркала отражал солнечный луч прямо на плёнку. Я подобрал наилучшую комбинацию двух увеличительных стёкол, и вот в Генкиной бане мои терпеливые зрители – Генчик и Венчик – смотрят профили немецких и советских самолётов, подвиги Суворова, Кутузова и Котовского и что-то ещё, чего я уже не помню. Время от времени я выскакиваю из бани, чтобы подправить зеркало… Дальнейшее развитие не удалось: Витя уехал с матерью в Барнаул и забрал своё стекло. Другое, которое я взял у сына новой жены Парамонова, было хуже. Уехал Генка и мы лишились Генкиной бани. В своей бане я экспериментировал с керосиновой лампой, но было хуже, хотя ещё в 1945 или 1946 году я готовил своё «кино» для показа Розе с её подругой, но они не собирались смотреть, а обманули меня, чтобы в моё отсутствие вытащить деньги из банки, где я накопил много мелочи.

❋ ❋ ❋

Ко мне попадало много книжек с описанием того, как делать авиамодели, как сделать модель железной дороги, модель паровой машины. Я воспринимал каждую книжку как руководство к действию, но мои возможности были ограничены: не было ни материалов, ни инструментов. Венюша поощрял мои конструкторские увлечения: он принёс мне позаимствованные у своего приятеля Радика книжки Бунимовича о том, как сделать телескоп и как сделать кинопроектор. Следуя книжным рекомендациям, из газет я скатал тубус, нашёл очковую линзу с большим фокусным расстоянием для объектива, и после некоторых неудачных попыток подобрать окуляр, попросил у Венюши окуляр от микроскопа. Телескоп был готов; на вершине Проходной горы были видны перевернутые силуэты деревьев, на Луне были видны горы…

❋ ❋ ❋

С Витей Т. я познакомился при особых обстоятельствах. Наша корова почему-то не смогла пойти в стадо, и меня отправили c ней в поле – покормить. Мы расположились на берегу ручья, корова щипала траву меж кучек свежей земли, выброшенной кротами, а я сидел без дела и размышлял, чем бы заняться, пока не заметил корову с мальчиком, который, как выяснилось, оказался в таком же положении, что и я. Коров мы оставили на длинных веревках гулять по высокому берегу, а сами спустились к ручью, где около черной грязи порхали белые бабочки-капустницы, и приступили к строительству запруды. Подходящего для плотины материала было мало, но нам удалось поднять воду почти до пояса и искупаться в тот жаркий летний день.

Витина мама была районным прокурором, и Витя с мамой жили в крестовом «прокурорском» доме, в котором с тех пор я часто бывал, пока Витя с мамой не переехали в Барнаул.

❋ ❋ ❋

В дождь мы расставляли вёдра и тазы по всему дому. Вода капала с потолка и наполняла подставленную посуду. На вышке также стояли старые чашки, в которые собиралась вода. Однажды в грозовой ливень мы сидели дома, блеснул яркий свет и одновременно, без какой-либо задержки, раздался треск необыкновенной силы. Я испугался, закричал и бросился к Розе. После грозы мы поняли, что молния попала в радиопровода, которые лежали на крыше нашего дома: провода оказались расплавленными во многих местах.

❋ ❋ ❋

К концу войны жизнь начинала упорядочиваться. Радио работало уже не десять минут, как в начале войны, а три часа утром и весь вечер: мне нравилось слушать литературно-музыкальные композиции: «Василий Тёркин» и «Страна Муравия». В самом конце войны стали приходить посылки из Германии с необычными трофейными вещами. Поступали подарки из Америки: кое-что досталось и нам: я помню разговоры о какой-то одежде и о том, что следует с ней делать, и чай в красной коробочке с черными латинскими буквами, возможно, это был первый настоящий чай после длительного перерыва.

❋ ❋ ❋

В апреле 1945 года, перед окончанием четвёртого класса я заболел, анализ показал: брюшной тиф. Я стоял со своей мамой среди тающего снега и светлых весенних луж изоляторского двора, рядом с нашим домом и слушал, как какая-то тётя говорила о необходимости поместить меня в изолятор. Мать позволила мне взять для чтения только что полученный отрывной календарь на 1945 год с портретом Сталина на плотной обложке и оставила в просторной комнате, где страдала от приступов малярии молодая женщина. Мне давали какие-то порошки. Вечерами солнце заглядывало в комнату, освещая половицы пола, но через день или два я заметил, что пол становится наклонным, кровать опасно накренивается, и я вынужден был за что-то держаться, чтобы не свалиться… Я очнулся уже в другой комнате больницы, с окнами на север, мать была рядом со мной, в окне появился отец и сказал, что война закончилась… Через несколько дней мать на руках унесла меня домой, и я переживал по дороге, что кто-нибудь из моих приятелей может увидеть меня в таком положении, но в нашем переулке было пустынно. Я оказался в знакомой до мельчайших деталей комнате и со странным чувством обновления открыл тетрадь с моими марками.

Мне рассказали, что я был без сознания три или четыре недели, температура была за сорок и каждый день ожидали, что я могу умереть. Я галлюцинировал и бормотал о своих видениях: я видел уток на озере и просил утиного супа; мне приносили куриный бульон; я видел поле, покрытое мёртвыми солдатами, и восклицал:
– Трупов, трупов-то сколько! Но нашего Володьки нет.

Мама, по её словам, поверила тогда, что её племянник Володя Серков, который был на фронте, останется жив, что так и случилось.

Меня лечила эвакуированная из Ленинграда врач Гуревич, но набор лекарств был очень ограничен: стрептоцид и камфара. Камфару отец выпрашивал, где только мог, и ещё долгое время у нас в доме хранились несколько ампул камфары. Мать работала в райкоме, и говорила, что очень благодарна секретарю райкома Парамонову, который разрешил матери быть со мной столько, сколько необходимо.

Через месяц я уже мог ходить и радовался приезду сестры Розы, которая окончила первый курс университета и привезла чемодан удивительных алма-атинских яблок. Осенью я пошёл в школу, в пятый класс меня перевели без экзаменов, но я часто болел, и мать решила оставить меня дома. Я стал читать книги, которые находил дома: Пушкин, Маяковский, Шекспир… Я познакомился с миром древних греков по книге: «Что рассказывали древние греки о своих богах и героях». Отец принес учебник немецкого языка для 3 – 4 классов, который я изучил от корки до корки.

❋ ❋ ❋

Начало мая 1946 года было тёплым: появилась трава, зазеленели деревья. Шестого мая под вечер начал накрапывать дождь, потом хлопьями повалил снег. Меня потянуло на улицу посмотреть на возвращение зимы. Весёлый весенний пейзаж превратился в сумрачный: только что бывшие зелёными, деревья стояли совершенно белыми. Мокрый снег прилипал к листьям, и ветки начали с треском рушиться на землю. Я увидел, как старая берёза в Витькином саду дрогнула под тяжестью снега и легла вдоль нашего переулка. Утром солнце осветило картину: поверженные ветви деревьев с ярко зелеными листьями торчали из-под снега. После обеда я встретил Витьку Скотникова и сказал ему без всякого умысла:
– Вчера я видел, как падала ваша берёза.

Но Витька почему-то мне не поверил.

Снег быстро растаял, и весна вернулась со всем своим очарованием: с маленькими клейкими листочками тальников, желтыми одуванчиками в зелёной траве, белым цветением черёмухи, щебетанием птиц и жужжанием пчёл… Окружающее свидетельствовало о какой-то благодатной гармонии, которую хотелось сохранить при себе. Зачем? Как лекарство?

❋ ❋ ❋

Во время войны у нас установилось полунатуральное хозяйство, которое продолжалось и в послевоенные годы. Семья держала корову, которая давала молоко и телилась каждый год ранней весной. За этим событием следили, отец приносил мокрого телёнка на кухню, где он жил некоторое время на подстилке из сена, питаясь молозивом из ведра. Бычков выкармливали на мясо и кожу. Приходил Василий Константинович и кастрировал бычка, выбрасывая собакам лишнее. Осенью, когда становилось морозно, Василий Константинович резал отъевшегося в Лежаново полуторагодовалого бычка, и туша замерзала в предбаннике. Зимой мы с отцом большой пилой распиливали тушу, мясные опилки слизывала наша собака, а отец топором рубил куски мяса на более мелкие кусочки. Приходил Иван Трифонович, державший до революции кожевенный завод, и дубил кожу, которая шла на пошив сапог и ремонт обуви. На базаре была сапожная мастерская, но приходить нужно было со своей кожей. Там же была пошивочная мастерская, где мы заказывали пошив рубашек и костюмов из материала, который, как и многое, нужно было где-то доставать.

В саду росли малина и смородина, в огороде и в поле выращивали картофель и все необходимые овощи. Из ягод варили варенье, были идеально отработаны способы засолки огурцов, помидор и арбузов на зиму. Коровий навоз шёл на огород, мы таскали его на самодельных носилках; отец меня щадил, накладывал понемногу и приговаривал:
– Ну, вот ещё десять носилок и закончим.

Наш хлеб начинался с покупки зерна. Мы везли его на мельницу, я помню мою поездку на инвалидку, где была устроена водяная мельница. Я заворожено следил за тонкой струйкой муки, которая сыпалась в распахнутый мешок…

Алексеевна соблюдала все религиозные праздники: к Пасхе готовилась, как к торжественному событию: ставила сдобное тесто, красила яйца… Погода обычно была тёплой и солнечной, ребятишки качались на качелях… В одну из пасх Алексеевна вернулась с улицы и возбуждённо воскликнула:
– Вовка, крест на небе!

Я вышел и увидел на восходе три креста.

Религиозные представления присутствовали в нашем детском сознании как нечто таинственное и опасное. Говорили, что бабушка Крымская (наша соседка по Подгорной) читала, читала Библию и сошла с ума.

❋ ❋ ❋

Берта Кузнецова жила поблизости, на Подгорной улице, вначале в доме, где раньше размещалась библиотека, а затем, когда её отец стал прокурором, в крестовом «прокурорском» доме. Задки большой «прокурорской» усадьбы часто были местом наших детских сборищ: весной на прокурорской конюшне устраивались весёлые качели, летом мы играли в прятки в зарослях тополей и черёмухи, осенью резвились в огромных кучах опавших пожелтевших листьев. Я не помню всех, кто там бывал, но Берта и её сестра Сталина (ударение на и) принимали непременное участие в этих играх. Однажды Сталина спрыгнула с дерева и ржавой железкой поранила ногу. Началось заражение и Сталину поместили в больничную палату, в деревянное здание, что было окружено тополями, недалеко от нас по той же Подгорной улице. Нам говорили, что Сталина умирает, и мы знали, что Сталина знает, что она умирает, и плачет…

❋ ❋ ❋

Я помню как ещё до войны мать, отправляясь по какому-то делу, оставила меня в большой комнате детской технической станции, где ребята в белых рубашках пилили, строгали и собирали какие-то модели. Станция занимала два крестовых дома, между которыми протекал ручей, около ручья стояли «гигантские шаги», а на территории был разбит яблоневый сад. Во время войны деятельность станции замерла; в одном из домов разместился радиоузел. Но после войны при всеобщем оживлении начали появляться кружки (ударение на и) и я, ещё учась в шестом классе (1948), попросил Генриха Даниловича Сузика (он учил нас физике и я получил две пятёрки за то, что дважды рассказал, как закон Архимеда сводится к закону Паскаля) принять меня в электротехнический кружок. Генрих Данилович объяснил мне серьёзно, чем они занимаются, и разрешил мне приходить на занятия. Я сделал электромотор, который крутился от батарейки. Осенью 1948 года было объявлено, что начинает работать слесарный кружок. Я зашел к Витьке Мосину и мы отправились записываться, но потом Витька исчез и на первом занятия я оказался совсем один. Павел Васильевич, руководитель, показал мне, как обращаться с жестью, и на этом же занятии я сделал жестяную баночку, на которую не мог налюбоваться. Затем народу прибавилось. Из слесарного искусства мне особенно пригодилось умение паять: дома, нагревая паяльник в печи, я запаял прохудившиеся железные миски, а затем паял соединения в моих радиоконструкциях.

❋ ❋ ❋

Кинотеатр располагался в кирпичном здании, бывшем до революции купеческим магазином. За кинотеатром стояли деревянные строения, которые исчезли на моей памяти: река подмывала берег и быстро продвигалась к кинотеатру. Ближайшим к кинотеатру стоял одноэтажный дом Рождественских, где до войны размешалась Межрайонная Колхозная Школа. Здесь работал мой отец, и я помню, как однажды он и отец Витьки Скотникова в какой-то комнате этого здании удивляли меня работой радиоприемника (БИ-234, как я сообразил через много лет, когда стал разбираться в приемниках). Дальше к реке стояло двухэтажное здание школы, в котором училась моя сестра до того, как построили новое, двухэтажное кирпичное здание школы – Белую школу, в которой я провёл десять лет.

Меня привели в кинотеатр еще до войны, и я так усердно держал синенький билет стоимостью пять копеек, что порвал его, и сестра Роза вынуждена была давать объяснения по этому поводу при входе в зал кинотеатра. Зрелище на экране было, конечно, удивительное, и меня очень интересовало, что можно увидеть на задней стене кинотеатра в то время, как идёт сеанс.

В первое военное время в зале поставили кинопередвижку и перед сеансом киномеханик набирал добровольцев крутить ручку динамо в обмен на бесплатный просмотр фильма. Потом на крутом берегу появилась будочка, где находились небольшой керосиновый движок и динамо-машина; к кинотеатру на столбах тянулись два провода. По воскресеньям на детский сеанс набивался полный зал и даже не все желающие попадали.

После войны я начал посещать вечерние сеансы: «Кутузов», «Весна», «Поезд идёт на восток», «Сказание о земле сибирской» – каждый фильм воспринимался как откровение. Появились трофейные фильмы, знаменитый «Тарзан» среди них, и мы с Петей Поповым, наученные анализу на уроках литературы, задавались вопросом об идейном содержании этих фильмов.

Я не помню, почему я оказался среди почти десятиклассников (дело было летом, и занятия в школе ещё не начались), хотя я окончил только седьмой класс и перешел в восьмой; возможно, это были Венюшины друзья. Почти десятиклассники гурьбой собирались в кино и предложили мне лишний билет. Я не отказался – в то время каждый фильм был для меня событием – и вот, после некоторой суеты – кто куда садится – мы следим за черно-белыми событиями на экране. Неожиданно мою руку покрыла и сжала горячая рука соседки, и я замер от ужасающей мысли: «Она ошиблась!» … Через много, много лет мне в голову пришла другая мысль: «Возможно, она не ошиблась?».

❋ ❋ ❋

Наша школа была более чем школа – это был районный культурный центр. Она была славна своими учителями.

Вячеслав Антонович Шлягирис был выпускником Московского Императорского Университета (по специальности астрономия) преподавал у нас физику и математику. До войны он был директором гимназии в Литве, а по прибытии в Алтайское, вначале, как сообщил мне мой приятель Толя Лазарев, пас коров. Он учил нас спокойно и обстоятельно:
– Глядя на начало и конец этой стройной записи, мы заключаем, что…
– О, Бэрта, Бэрта – говорил он осуждающе, покачивая головой с седой бородкой, когда Берта Кузнецова не справлялась с заданием.

Елена Васильевна Бразовская в военное время прибыла из Минска и оставалась в Алтайском почти до своей смерти; умереть она пожелала на родине, в Белоруссии. Она преподавала русский язык и литературу в старших классах и организовывала литературные вечера. Я увидел её впервые в ноябре 1944 года: Елена Васильевна выбирала маленького мальчика или маленькую девочку для выступления на вечере, посвященном знаменательной дате – столетию (22 ноября 1944) со дня смерти И.А. Крылова. После уроков желающие продекламировать басню на вечере смирно сидели на задних партах нашего класса, и следили, как по очереди выходили претенденты со своим чтением. Елена Васильевна отсеивала кандидатов одного за другим. Мое чтение было также забраковано, по достоинству была избрана девочка из Ленинграда.

Елена Васильевна пробудила во мне веру в то, что я могу что-то сочинять. В восьмом классе мы должны были писать классное сочинение по Гоголю. Я сидел и не знал с чего начать: ни одной цитаты, ни одного разумного предложения… Затем, в отчаянии, я решил писать, что попало, и заполнил несколько страниц очень вольными фразами. На следующем уроке Елена Васильевна сказала, что написали, как всегда, плохо, но все же одно сочинение… она отметила. И она прочитала то, что я написал, с заключением:
– Тема не раскрыта, ошибки… Тройка.

Елизавета Корнеевна Линке появилась у нас в 5-ом классе. На первом уроке немецкого языка она спрашивала и отвечала:
– Was ist das? Das ist eine Lampe. Was ist das? Das ist der Tisch.

Сестра учила немецкий язык, и я рассматривал её учебники. Латинские буквы представали ключом к какому-то таинственному миру, к которому меня необъяснимо тянуло. Когда я учился в третьем классе, я спросил у Жени Павловой, Розиной подруги, как читаются буквы, и она написала мне на бумажке. Затем я спросил, а как буквы переводятся, на что последовала заминка, и Женя объяснила, что только слова имеют смысл, а буквы не переводятся. Потом отец принёс мне учебник немецкого языка для 3-4 классов, и я изучил его в год моего вынужденного перерыва между четвёртым и пятым классами.

Елизавета Корнеевна учила нас с пятого по десятый класс с некоторым перерывом, когда отец, как директор школы, был вынужден отстранить её от работы как спецпереселенку. Для неё это была трагедия: с ней были два сына подростка Курт и Гаррик. Я был невольным свидетелем того, как Елизавета Корнеевна со слезами умоляла отца вернуть её обратно, но это зависело не от него. Всё же вскоре она появилась в школе, а отца упрекали в райкоме, что он дает приют всем ссыльным.

Мне очень хотелось овладеть немецким языком, я прилагал старания, читал адаптированные книжки, из которых помню сказку о Rubezahl, пытался слушать радио, но читать и слушать было нечего, и мне очень хотелось попросить родителей, чтобы Елизавета Корнеевна давала мне уроки разговорного языка, но не решился…

❋ ❋ ❋

Забота о дровах была одной из главных забот Василия Константиновича Агапова, как завхоза школы. Чтобы отопить школу, требовалось много дров. Чтобы заготавливать дрова, школа нанимала рабочих, держала лошадей. Помню, при сплаве, чтобы вылавливать швырок, в помощь позвали учеников старших классов, и потом Василий Константинович приехал доложить отцу:
– Вначале была как игра: кто первый ухватит полено, но потом стало тяжеловато… Но справились, теперь надо вывозить.

Дрова вывозили лошадьми, лошадей нужно было кормить, и школа имела сенокос для школьных лошадей и учительских коров, где, кстати, распахивали полоску, чтобы сеять просо. В горячие дни стогования сена утром на школьном дворе собирались люди: рабочие, технички и учителя, мне тоже доводилось ездить с матерью или отцом. Школьный двор походил на двор крепкого крестьянина: в загоне гуляли лошади, стояли поленницы швырка, под навесом ждали зимы сани и висели заготовки для вил и граблей. Большой мокрый точильный круг из песчаника на деревянной стойке был готов к работе; нижняя часть его была погружена в деревянное корытце с водой. Тут же была столярная мастерская, где хозяйничал немец, который жил при мастерской с дочерью Фридой.

Перед поездкой запрягали лошадей, оси брички смазывали дёгтем… Сенокос школьного хозяйства находился в Жариновом Логу по дороге в Аю перед подъёмом на Бирюксинский перевал. У прятавшегося под зарослями смородины ручья, притока Сарасы, разбивался стан, где во временном балагане жили рабочие и технички школы. Верхом на лошади я возил копны к поднимающемуся стогу, который укладывала жена Василия Константиновича – Анисья. Несколько человек деревянными вилами подавали сено. После обеда все устраивались в тени под стогом – немного передохнуть, и как нужно было преодолеть сладкую дрёму, навеянную ароматами свежевысохшей травы, чтобы подняться на работу. Небо хмурилось, собирался дождь, и Василий Константинович деревянными вилами подбадривал моего коня:
– Быстрей, Вовка! Рысью!

Позже сенокос для школы отвели в другом месте: в лесистом Марковом Логу, в который можно было попасть или с дороги в Лежаново или с дороги в Куяган. Я несколько раз бывал там на сенокосе.

❋ ❋ ❋

Однажды (1946) «Пионерская зорька» рассказала, как сделать детекторный (я услышал «дефекторный») радиоприёмник. Затем я прочёл в «Пионерской правде» описание простейшей конструкции: нужно сделать ящик из фанеры, намотать катушку, для переменного конденсатора взять фольгу (можно использовать обёртку от шоколадной плитки) … Однако единственное, что я мог бы сделать – это фанерный ящик; ни провода, ни фольги, ни шоколада не было. Кое-как с помощью друзей я собрал необходимые материалы, но детекторный кристалл по предложенному рецепту у меня не получался, но я нашел выход: поставил радиолампу в режиме диода, и вот, наконец, я услышал в наушниках:
– Говорит Ойрот-Тура…

Это было похоже на чудо; всё было перед моими глазами: катушка, конденсатор, который я сделал своими руками. Всё действовало, и я мог представить, что происходит. Сейчас техника не поддаётся прямому контролю, сидишь за компьютером и не знаешь, что там происходит…

Позже заведующий радиоузлом Инюшкин, поощряя мои увлечения, подарил мне старый приёмник (похожий на тот, которым пользовался Николай Островский, если судить по фотографии). Это составило материальную основу моих действующих конструкций. В наушниках свистело, билась морзянка, прорывались звуки незнакомого языка, обрывки каких-то песен и мелодий…

❋ ❋ ❋

Все замерло, весенний воздух теплый и прозрачный – наступил момент, о котором говорят: снизошла благодать. Я пошёл по подсохшей Подгорной в сторону базара, улица уже избавилась от весенней грязи, только под мостиком около хлебопекарни журчал ручеек: «с окрестных гор» стекала последняя талая вода.

❋ ❋ ❋

Накануне отъезда в Алма-Ату и Чу (лето 1950) я навестил моего приятеля Мишу Калмыкова, с которым мы разделяли увлечение радиотехникой. У ворот детдома «Муравейник», воспитанником которого был Миша, мы прощались:
– Когда уезжаешь? – спросил он.
– Завтра – и почему-то добавил – Более чем вероятно.

Он был старше меня, и я чувствовал себя с ним несколько смущенно.

Мы поехали вдвоём с матерью. До города (как и для героев Шукшина, Бийск был для нас просто городом) мы добирались попутной машиной. Это было не простое путешествие, и занимало несколько часов, иногда целый день. Катунь встречала неприветливо; паром обычно ожидала длинная очередь машин. Приходилось сидеть в машине и наблюдать, как паром медленно двигался взад-вперёд от одного берега к другому. Наконец, наша машина по шаткому настилу осторожно спускается на палубу. Паром оседает под тяжестью грузовиков, и медленно отправляется к другому берегу. Катунь дышит прохладой, но долгое ожидание окончено: теперь мы почти в Бийске.

Чтобы попасть в Алма-Ату или Чу, нужно было ехать на поезде и делать пересадку. Мы вылезли в Барнауле, мать пошла узнавать и ей сказали, что, конечно же, пересадочный пункт в Рубцовске (нам забот меньше – по-видимому подумал тот, кто это сказал). В Рубцовске мы сидели на чемоданах на привокзальной площади весь день и к вечеру получили, наконец, общие места в ташкентском поезде.

О, романтика дальних путешествий! Мне нравилось сидеть на подножке вагона и следить, как мимо проносились станции, каменистые степи, пустые русла весенних потоков...

В Чу нас ждали, обильный стол в большой комнате большого дома, где часы показывали московское время, был уже накрыт к нашему приезду. Розин тесть, Лукьян Михайлович, был человек в поселке известный и уважаемый: заслуженный железнодорожник, депутат Верховного Совета СССР первого созыва. Лукьян Михайлович пользовался некоторыми привилегиями: когда мы пошли в общественную баню, очередь расступилась и пропустила нас всех троих: Лукьяна Михайловича, Геннадия – мужа Розы и меня. Спать меня уложили на терраске, я слушал гудки маневренного паровоза, пока не уснул…

На следующий день мы поехали на «Москвиче» – тоже привилегия уважаемого человека, купаться на реку Чу. День был жаркий, вода в реке была тёплой и неподвижной, и купание было очень приятным…

Обратно мы возвращались через Алма-Ату. Билетов на проходящий поезд не было, но Геннадий договорился с проводниками, и мы втроём (Роза поехала с нами до Алма-Аты) забрались в вагон и ехали в служебном купе.

В Алма-Ате мы гостили у маминой сестры Августы – тёти Гути, которая жила вблизи маленькой, шумной горной речки Алма-Атинки: она напоминала Каменку. Сагнай Адамович – муж Августы повёл меня показать город и угостить мороженым. Мы зашли в трамвай на конечной остановке, вагон был пуст, но как только вошёл какой-то старик (по моим тогдашним понятиям), я вскочил, чтобы уступить место. Сагнай Адамович удивился:
– Ты чего поднялся?

У меня не повернулся язык ответить, что я знаю (слышал и читал), что в трамвае надо уступать место старшим, а я старался быть хорошим мальчиком.

Алма-Ата очаровала своими прямыми улицами, пирамидальными тополями, меж которых в голубой дали просматривались снежные вершины Заилийского Ала-Тау. С гор бежали быстрые речки, вода распределялась по арыкам, проложенным по сторонам улиц. Тётя Гутя водила нас по магазинам, мать искала какую-то материю, мне была нужна готовальня, купили также книги по радиотехнике и набор пальчиковых ламп для приёмника, которые я так и не использовал.

❋ ❋ ❋

Путешественник, приближающийся к Алтайскому со стороны равнины, за грядой пологих холмов видит голубую доминирующую вершину – это Муха – гора высотой около тысячи метров. Она видна отовсюду и всегда влекла меня к себе. Я начинал свой подъём от Лесхоза. Тропа взбиралась на крутую горку и исчезала среди елей и берёз, но я поднимался вверх по склону, пока не упирался в заметно более крутой подъём. Прямо – трудно проходимая путаница трав и кустарников, справа – из зелёных зарослей поднимались серые камни – скалы, которые служили ступенями наверх: среди листьев бадана была заметна натоптанная тропинка.

После подъёма я останавливался в тени берёз и переводил дыхание, разглядывая открывшийся вид на село: на плоском дне долины лежала лента реки Каменки, по бокам из многовековых наносов торчали горы: справа – голые и пологие, слева – более высокие и покрытые лесом... Тропинка пролегала дальше между толстых стволов сосен по гребню горы и приводила на вершину. Здесь стоял деревянный геодезический знак и рос слизун, потом геодезический знак подгнил и свалился, но слизун продолжал расти. Соблазнительная тропинка спускалась с доминирующей вершины и звала дальше, наверное, она вела в Лежаново, но я возвращался назад и выбирал другой путь: левее, через заросли нетоптаного лога к Висячему мосту. Дикие травы тянулись вверх, рука не доставала их верхушек; внизу пахло сыростью и прелью, я скользил по стеблям и камням и иногда падал. Кусты кислицы протягивали гроздья красных ягод…

Ниже по логу трава была скошена, стояли копёшки сена и заметная колея вела вниз, к Висячему мосту. У моста река делала петлю, дорога не следовала за ней а прижималась к скале, на которой росла одинокая сосна. Это место было известно как Пихточки, место для пикников.

❋ ❋ ❋

Первый живой писатель, которого я увидел, был Елизар Мальцев, известный тогда по своему роману «Югославская трагедия». На встречу с ним в клубе техникума собралось много народу. Была пора экзаменов (я оканчивал девятый класс), десятиклассники готовились к экзамену по литературе, и один из них, воспользовавшись ситуацией, спросил: «Что такое социалистический реализм?»

❋ ❋ ❋

Меня всегда тянуло посмотреть, что же там дальше, за Лесхозом, за Сарасой… и вот после окончания (1951) девятого класса Петя Попов, Толя Лазарев и я сговорились отправиться в пешеходное путешествие: Алтайское – Черга – Усть-Сема – Ая – Алтайское. Володя Гужвенко, узнав о наших намерениях, заметил:
– Ну, что там интересного. Вы бы поехали в город, сходили в театр, в музей…

Володя был старше нас, он уже отслужил в армии и, чтобы учиться в дневной школе вместе с нами, обращался с просьбой к В.М. Молотову. Разница в возрасте была заметна: Володя был опытнее нас и увлекательно рассказывал нам о том, что он видел. Володя открывал нам новый и ещё таинственный для нас мир, где он уже побывал.

Мы не отказались от своих планов и 29 июня отправились в путешествие. К вечеру, проехав часть пути от Сарасы на попутной машине, мы были уже в Черге, у Петиной тётки, где провели два дня, помогая ей окучивать картошку.

Второго июля, после ночёвки в Усть-Семе, рано утром, когда мост через Катунь был ещё укутан туманом, мы двинулись вниз по левому берегу Катуни. Мы движемся по хорошей тропе вьющейся среди зарослей; слева, в отдалении видны скалы, справа Катунь: видно как у берега резвятся стайки рыб. Впереди послышался дребезжащий звук, и мы вышли на лесопилку: приподнятый над землёй деревянный желоб направлял воду горного ручья на деревянное колесо, которое приводило в движение весь механизм.

Через день, четвёртого июля мы пришли в район Тавдинских пещер. Мы подготовили факелы из бересты и поднялись в пещеру с широким входом, наверное, в самую доступную, где до нас уже было много посетителей: на стенах мы видели надписи, сделанные по новому и старому правописанию. Первые впечатления от тёмного ограниченного пространства оказались для нас достаточными и мы не пытались исследовать что-то ещё… У выхода из пещеры качались верхушки деревьев, вдали виднелась сине-зелёная Катунь…

После Тавды и Тавдушки мы почувствовали утомление от путешествия и единодушно решили не идти на Аю, а свернуть на Алтайское. В Нижней Каянче мы выпили на ужин по три стакана молока, а после Верхней Каянчи наткнулись на полуразрушенный балаган, где провели последнюю ночь путешествия на полусгнившей соломе и почти не спали. К обеду, через Надеждинку, мы уже выбрались на дорогу, ведущую из Аи в Алтайское, и пошли напрямую, через горы. Поднявшись на перевал, откуда уже было видно наше село, мы расслабились и свалились на траву. Проснувшись, я увидел перед своим носом большую красную ягоду полевой клубники на тонком голом стебле. Ягод было много. Мы устроили ягодный обед, разделив последние сухари. Теперь нам оставалось только спуститься в Алтайское.

❋ ❋ ❋

К последнему школьному году (1951-52 учебный год) мои интересы определились: я собирался быть физиком и поступать в университет. В Москву, в Москву! Я получил сборник экзаменационных задач по физике и математике из Московского университета и распланировал свои занятия. Однако я не выдержал своего плана. Год оказался несколько суматошным: в феврале Василий Константинович привез на лошадях из Бийска сестру Розу с её детьми: маленьким Валериком и новорождённой Таней, и в нашем доме стало совсем тесно. Гости требовали какого-то внимания и забот, в чём мне приходилось участвовать. Более чем ранее у меня были основания находиться вне дома. Мой соклассник Виктор Колосов оказался хорошим собеседником; с ним я проводил много времени, сидя в окруженной кустами сирени беседке его двора или блуждая по тёмным и тихим улицам села…

❋ ❋ ❋

Я уезжал из Алтайского на следующее утро после школьного выпускного вечера, который оказался для меня суматошным. Я уезжал навсегда и почему-то даже не думал о возможном возвращении. Накануне я мотался между сельсоветом, военкоматом и паспортным столом, чтобы сняться с учёта и выписаться. Я встречал какие-то непонятные тогда для меня препятствия. Когда рабочий день заканчивался без результатов, я в отчаянии побежал к Евдокии Андреевне (поближе), и вместе с ней мы пошли к начальнику милиции Медведеву. Евдокия Андреевна представила меня, и проблема была решена: в паспортном столе я получил штамп о выписке с выговором:
– Ну вот, нечего было и к начальнику ходить.

❋ ❋ ❋

Лёгкий ветер навевает пряный запах трав,
И идёшь, куда не зная, непреклонно прав.

Продолжение: Мои университеты.